Добившись столь же скромных успехов, что и следователи, я уж готов был признать себя побежденным, но капитан Мак-Минз сказал, что нужно сделать еще одну попытку. Если и она кончится ничем, добавил он, плюнем на все это дело и отправим девицу в лагерь для беженцев.
На следующий вечер Надежде удалось опередить противника. Когда она, войдя в ресторан, увидела, что немцы поспешно поглощают еду, она прямиком направилась к стойке и, усевшись около радио, сказала: "Я буду ужинать здесь". Через минуту она уже ковырялась в своей тарелке, осушая один бокал шампанского за другим и слушая пьесу, которую передавали из Москвы, – драматическую историю про бригадира, конфликтовавшего с одним из молодых рабочих: тот много пил и из-за этого не выполнял норму. Трудно сказать, насколько внимательно Надежда следила за ходом действия, но она то и дело бросала взгляд на немцев, причем всякий раз ее передергивало. Когда немцы наконец подошли к стойке, было видно, что настроены они серьезно.
– Вам, может быть, и неизвестно, – сказал один из них, – но сегодня транслируют важный футбольный матч, и мы не собираемся пропустить его только потому, что ей хочется слушать эту белиберду из Москвы.
– Можете включить телевизор, – сказала Надежда, – но без звука.
– Футбол важнее, чем та ваша ахинея.
– Я сказала – без звука.
– А я говорю – со звуком.
Впечатление было такое, что еще минута – и они запустят чем-нибудь друг в друга. Надежда размахивала сигаретой, а немцы – стаканами с пивом.
– Может быть, мы вот как сделаем, – сказал я, сперва по-немецки, потом по-русски, – дама останется здесь и будет слушать радио – оно вмонтировано в стену, – а телевизор я перенесу в зал, и вы, господа, сможете там его смотреть?
– В зале играет пианист, – возразил один из немцев.
– Мы ему скажем, чтоб не играл.
В эту минуту к стойке подошли несколько венгров и поляков, которые тоже хотели посмотреть футбол.
– Всем места здесь все равно не хватит, – сказал я.
– А, черт, ну ладно.
Кроме телевизора я отнес в зал батарею бутылок, и в считанные минуты ворчание прекратилось – все увлеклись матчем. Время от времени я подходил проверить, хватает ли вина; источники шумно реагировали на ход игры, и в зале стоял разноязыкий галдеж.
Надежде вскоре надоело притворяться, будто она слушает радио. Ее взгляд перебегал с одного предмета на другой, но меня она как бы не видела. Подливая ей коньяку, я увидел сквозь дым, что она плачет. На всякий случай я решил не отходить и, действительно, через минуту услышал ее дрожащий голос: "Мне так скучно, так плохо!"
– Может быть, я могу что-нибудь для вас сделать? – спросил я.
– Да, помочь мне выбраться из этого проклятого лагеря.
– Боюсь, что такие вещи от меня не зависят, – сказал я, – но ведь здесь никого насильно не держат. Не хотите оставаться – уезжайте.
Надежда погасила сигарету и тут же закурила новую.
– А куда мне ехать? Кого я знаю в Западной Германии? Мне даже нельзя вернуться домой – там меня сразу посадят. А здесь меня целыми днями допрашивают какие-то хамы. Неужели им не понятно, что я всего-навсего школьная учительница? Что им от меня нужно?
– Этого я не знаю, но хамить, конечно, нехорошо.
– Прямо не люди, а какие-то скоты.
– Да, это очень неприятно. Я бы на вашем месте уехал.
– Куда?
– Может быть, наши сотрудники помогут вам с работой?
– Только если я отвечу на их вопросы, иначе меня отправят в лагерь для беженцев.
– А почему вы не хотите на эти вопросы ответить?
– Потому что они омерзительны. Притом ко мне самой не имеют никакого отношения. О себе я готова рассказать все, что угодно, а чужая жизнь меня не касается.
Она сделала большой глоток коньяку.
– Может быть, вам надо ненадолго переменить обстановку. Вы уже успели познакомиться с Франкфуртом?
– Я там вообще не была. В Западной Германии я успела познакомиться только с лагерями да с помещениями для допросов.
– Так, может, вам туда съездить?
– Тут больше нет русских, а с этими кошмарными типами, – она показала на сидящих в зале, – я ехать не хочу.
– Может, нам съездить вдвоем?
– Но вы – официант.
– Это только пока я в армии; потом все изменится.
– И не офицер?
– Нет.
Я опасался, что окончательно упал в ее глазах. Надежда глубоко затянулась и, выпустив дым, вздохнула так, будто получила приглашение от прокаженного. После долгой внутренней борьбы она поинтересовалась:
– И что же вы собираетесь делать во Франкфурте?
– Это вам решать. Например, можно посмотреть город, поужинать, сходить в оперу.
– У вас нет денег.
– Ну, здесь платят побольше, чем в Советской Армии. Вдобавок мне присылают из дома – у родителей денег хватает.
В этом месте я следовал указаниям капитана Мак-Минза, который велел не жалеть средств – армия за все заплатит.
– И когда вы предлагаете поехать?
– Завтра – суббота, я весь день свободен. Может быть, после обеда?
– А как мы доберемся до Франкфурта?
– У меня есть машина. – Точнее, подумал я про себя, машину мне дадут, но выглядеть все будет так, будто она моя.
– Так вы говорите, после обеда?
– Ну, скажем, я заеду за вами в полвторого.
В субботу утром мы с капитаном Мак-Минзом составили план действий. Капитан обзвонил кого надо, и в полвторого я подкатил на серебристом «мерседесе» к дому, где жили источники. Увидев машину, Надежда замерла от изумления, а по дороге то и дело поглаживала обивку сиденья.
– Это ваша машина? – спросила она меня.
– Да, она у меня месяца три. Родители подарили на Рождество.
– Но вы же не офицер.
– Здесь это не имеет значения. У нас многие рядовые смотрят на офицеров свысока.
– Но ведь офицеры больше зарабатывают.
– Мы после армии будем зарабатывать столько, что им и не снилось.
Надежда закурила.
– А что вы собираетесь делать после армии?
Ответ на этот вопрос у нас с капитаном Мак-Минзом был отрепетирован.
– Скорее всего, пойду работать к отцу. Он у меня предприниматель.
– Предприниматель?
– Ну да, владелец всякой всячины – сталелитейного завода, судоходной компании, газет, телестанций, ну там кое-чего еще.
– И все это принадлежит вашему отцу?
– Он – главный акционер.
– Но если он такой влиятельный человек – как же он допустил, чтобы вы попали в армию?
– А он этого хотел. Он считает, что армейская дисциплина пойдет мне на пользу. И еще он говорит, что после армии я научусь ценить деньги.
– Но вы же сказали, что денег у вас полно.
– На жизнь здесь мне хватает.
Впервые за все время скучающее выражение исчезло с Надеждиного лица. Черное платье – наверное, единственное, которое у нее было, – на фоне золотистой обивки сиденья – это сочетание странным образом воспроизводило цвета Вандербилтского университета. Миновав Вайскирхен и Унтерурзель, мы въехали во Франкфурт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125