Много раз казалось - "дно" уже видно! Но мнимый конец
опять и опять превращался в начало. Биология была неисчерпаемой, как
неисчерпаем атом - основа всей мертвой и живой природы.
Впрочем, в восемьсот пятидесятом году граница между живым Мертвым
почти стерлась.
Проблемы возникали друг из друга, и им не было конца. Вопросов, ждущих
разрешения, становилось не меньше, а больше с каждым пройденным этапом. А
значение биологии в жизни человека непрерывно возрастало.
"Наука жизни" предъявляла к своим адептам все большие и большие
требования. Чем дальше углублялись ученые в та? И жизни и смерти, тем
сложнее они оказывались. Работать становилось труднее. Но армия биологов
наступала упорно. Огромны каждым годом нарастающие знания, настойчивость и
упорный то были оружием в непрекращавшейся битве за Человека.
Тайна медленно, но непрерывно отступала. И снова казалось конец
близок, окончательная победа совсем рядом. Вечный и благодетельный
самообман!
Люций был одним из выдающихся биологов своего времени. Ученик и
последователь знаменитого ученого семисотых годов, он как и его великий
учитель, больше интересовался не жизнью, а ее оборотной стороной - смертью,
полагая, что чем дальше проникнет человечество в тайны смерти, тем скорее
оно добьется своей цели - продления жизни до се естественного предела.
Средняя продолжительность жизни современного человека - двести лет -
казалась ученым-биологам восемьсот пятидесятого года до обидного малой.
Люций, как и его коллеги, был убежден, что наука находится на пороге
"великого скачка" и что совсем близко (по масштабам науки, разумеется) то
время, когда цифра "двести" сменится желанной цифрой "триста".
Ведь именно к ней, к этой цифре, стремились усилия биологов длинного
ряда веков.
"А что будет дальше? - нередко спрашивал себя Люций. - Разве наука
остановится на этом? Мы считаем, что триста лет жизни - это предел для
человеческого организма. Так же считали и две тысячи лет тому назад. Но так
ли это на самом деле? Может быть, способность к обмену веществ
многоклеточного организма беспредельна? Может быть, пройдет совсем немного
времени и цифра "триста", к которой мы так стремимся, будет отброшена и
заменена другой? А если этой другой не существует вовсе?"
Много подобных вопросов вставало перед пытливым умом ученого. Ответ
могло дать только будущее и... упорная работав настоящем.
Люций умел и любил работать. Сын ученого, он с детства был приучен к
настойчивости и систематическому труду. В мире на уки он забывал обо всем,
и годы проходили незаметно, когда новая интересная задача вставала перед
ним.
В девятом веке Новой эры Люций являлся редким исключением - он работал
один. Такие рецидивы изредка возникали среди человечества.
Результаты его трудов заставляли других ученых пересматривать прежние
взгляды, меняли направление многих работ, но сам Люций не задумывался над
значением своего труда для науки.
Его слава росла, вся планета знала его имя, а он в своей домашней
лаборатории считал, что является лишь маленьким винтиком великой машины.
Но так не могло долго продолжаться. Настал конец неестественному
уединению большого ученого.
Избрание в члены Совета науки явилось для Люция ошеломляющей
неожиданностью. Он долго не мог осознать, как это могло произойти, что
побудило ученых выдвинуть его имя на соискание чести, которой немногим
удавалось добиться.
Пришлось покинуть привычную обстановку, руководить другими, уделять
часть времени работе учебной.
Учить других! Не каждый был достоин такого доверия!
Против своих ожиданий, Люций быстро привык к новому положению.
Расширение рамок работы пришлось ему даже по вкусу. Коллективные
исследования были интереснее и продуктивнее одиночных. Но ошибка,
допущенная родителями, - индивидуальное воспитание, развившее природное
влечение к одиночеству, - заставляла его считать себя недостойным работать
в мировых институтах и лабораториях.
Теперь их двери широко открылись перед ним - можно сказать, против его
воли. Он не мог не войти. И Люций вошел, сперва с недоверием к самому себе,
потом с радостью и увлечением.
Но время от времени старая, укоренившаяся привычка сказывалась, и для
решения какой-нибудь интересной частной задачи Люций возвращался в свою
лабораторию. Новые мысли почему-то приходили ему в голову именно тут, дома.
Товарищи шутили, называя эти периодические исчезновения "периодами
улитки". Но Люций вскоре возвращался, каждый раз удивляя весь ученый мир
новой проблемой, за которую следовало немедленно браться всем вместе,
решать силами всей мировой биологии.
Шло время, и "периодов улитки" стали ожидать с нетерпением. Они
приносили новое. Они ощутимо двигали науку вперед!
Люций был еще молод. По понятиям людей восемьсот пятидесятого года
девяносто-сто тридцать лет были порой зрелости, а отнюдь не пожилым
возрастом. А Люцию было только восемьдесят.
Никто еще не произнес в связи с его именем слова "бессмертие", но
Мунций, позабывший, когда сам был избран в члены Совета, видел и понимал,
что имя его сына рано или поздно будет выбито на стене Пантеона -
величайшая честь для человека новой эпохи.
Люди не ждали смерти ученого для того, чтобы увековечить его имя. Это
часто делалось при его жизни.
Кто из ученых втайне не мечтал добиться столь великой чести.
Благородное честолюбие - украшение человека!
Люций, незаметно для себя, становился во главе биологов всей Земли.
Еще за глаза, но уже многие признанные ученые называли его "Учитель". Было
ясно, что очень скоро это слово будут произносить открыто.
В то время, когда произошло падение болида, вызвавшее вес последующие
события, значения которых еще никто не мог даже заподозрить, Люций
находился в очередном "периоде улитки". Но, несмотря на то, что его мозг
был занят очень серьезной проблемой, ученый не мог не заинтересоваться
редчайшей находкой Владилена.
Памятники старины хранились очень тщательно. Человечество не забывало
прошлого. Решение о снятии какого-либо монумента выносилось специальной
комиссией исторической секции Совета. Правда, могильные памятники были
сняты вес сразу много веков тому назад, когда были ликвидированы вес
кладбища, а имена достойных занесены на золотые доски, установленные
внутри, на стенах, и вокруг Пантеона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
опять и опять превращался в начало. Биология была неисчерпаемой, как
неисчерпаем атом - основа всей мертвой и живой природы.
Впрочем, в восемьсот пятидесятом году граница между живым Мертвым
почти стерлась.
Проблемы возникали друг из друга, и им не было конца. Вопросов, ждущих
разрешения, становилось не меньше, а больше с каждым пройденным этапом. А
значение биологии в жизни человека непрерывно возрастало.
"Наука жизни" предъявляла к своим адептам все большие и большие
требования. Чем дальше углублялись ученые в та? И жизни и смерти, тем
сложнее они оказывались. Работать становилось труднее. Но армия биологов
наступала упорно. Огромны каждым годом нарастающие знания, настойчивость и
упорный то были оружием в непрекращавшейся битве за Человека.
Тайна медленно, но непрерывно отступала. И снова казалось конец
близок, окончательная победа совсем рядом. Вечный и благодетельный
самообман!
Люций был одним из выдающихся биологов своего времени. Ученик и
последователь знаменитого ученого семисотых годов, он как и его великий
учитель, больше интересовался не жизнью, а ее оборотной стороной - смертью,
полагая, что чем дальше проникнет человечество в тайны смерти, тем скорее
оно добьется своей цели - продления жизни до се естественного предела.
Средняя продолжительность жизни современного человека - двести лет -
казалась ученым-биологам восемьсот пятидесятого года до обидного малой.
Люций, как и его коллеги, был убежден, что наука находится на пороге
"великого скачка" и что совсем близко (по масштабам науки, разумеется) то
время, когда цифра "двести" сменится желанной цифрой "триста".
Ведь именно к ней, к этой цифре, стремились усилия биологов длинного
ряда веков.
"А что будет дальше? - нередко спрашивал себя Люций. - Разве наука
остановится на этом? Мы считаем, что триста лет жизни - это предел для
человеческого организма. Так же считали и две тысячи лет тому назад. Но так
ли это на самом деле? Может быть, способность к обмену веществ
многоклеточного организма беспредельна? Может быть, пройдет совсем немного
времени и цифра "триста", к которой мы так стремимся, будет отброшена и
заменена другой? А если этой другой не существует вовсе?"
Много подобных вопросов вставало перед пытливым умом ученого. Ответ
могло дать только будущее и... упорная работав настоящем.
Люций умел и любил работать. Сын ученого, он с детства был приучен к
настойчивости и систематическому труду. В мире на уки он забывал обо всем,
и годы проходили незаметно, когда новая интересная задача вставала перед
ним.
В девятом веке Новой эры Люций являлся редким исключением - он работал
один. Такие рецидивы изредка возникали среди человечества.
Результаты его трудов заставляли других ученых пересматривать прежние
взгляды, меняли направление многих работ, но сам Люций не задумывался над
значением своего труда для науки.
Его слава росла, вся планета знала его имя, а он в своей домашней
лаборатории считал, что является лишь маленьким винтиком великой машины.
Но так не могло долго продолжаться. Настал конец неестественному
уединению большого ученого.
Избрание в члены Совета науки явилось для Люция ошеломляющей
неожиданностью. Он долго не мог осознать, как это могло произойти, что
побудило ученых выдвинуть его имя на соискание чести, которой немногим
удавалось добиться.
Пришлось покинуть привычную обстановку, руководить другими, уделять
часть времени работе учебной.
Учить других! Не каждый был достоин такого доверия!
Против своих ожиданий, Люций быстро привык к новому положению.
Расширение рамок работы пришлось ему даже по вкусу. Коллективные
исследования были интереснее и продуктивнее одиночных. Но ошибка,
допущенная родителями, - индивидуальное воспитание, развившее природное
влечение к одиночеству, - заставляла его считать себя недостойным работать
в мировых институтах и лабораториях.
Теперь их двери широко открылись перед ним - можно сказать, против его
воли. Он не мог не войти. И Люций вошел, сперва с недоверием к самому себе,
потом с радостью и увлечением.
Но время от времени старая, укоренившаяся привычка сказывалась, и для
решения какой-нибудь интересной частной задачи Люций возвращался в свою
лабораторию. Новые мысли почему-то приходили ему в голову именно тут, дома.
Товарищи шутили, называя эти периодические исчезновения "периодами
улитки". Но Люций вскоре возвращался, каждый раз удивляя весь ученый мир
новой проблемой, за которую следовало немедленно браться всем вместе,
решать силами всей мировой биологии.
Шло время, и "периодов улитки" стали ожидать с нетерпением. Они
приносили новое. Они ощутимо двигали науку вперед!
Люций был еще молод. По понятиям людей восемьсот пятидесятого года
девяносто-сто тридцать лет были порой зрелости, а отнюдь не пожилым
возрастом. А Люцию было только восемьдесят.
Никто еще не произнес в связи с его именем слова "бессмертие", но
Мунций, позабывший, когда сам был избран в члены Совета, видел и понимал,
что имя его сына рано или поздно будет выбито на стене Пантеона -
величайшая честь для человека новой эпохи.
Люди не ждали смерти ученого для того, чтобы увековечить его имя. Это
часто делалось при его жизни.
Кто из ученых втайне не мечтал добиться столь великой чести.
Благородное честолюбие - украшение человека!
Люций, незаметно для себя, становился во главе биологов всей Земли.
Еще за глаза, но уже многие признанные ученые называли его "Учитель". Было
ясно, что очень скоро это слово будут произносить открыто.
В то время, когда произошло падение болида, вызвавшее вес последующие
события, значения которых еще никто не мог даже заподозрить, Люций
находился в очередном "периоде улитки". Но, несмотря на то, что его мозг
был занят очень серьезной проблемой, ученый не мог не заинтересоваться
редчайшей находкой Владилена.
Памятники старины хранились очень тщательно. Человечество не забывало
прошлого. Решение о снятии какого-либо монумента выносилось специальной
комиссией исторической секции Совета. Правда, могильные памятники были
сняты вес сразу много веков тому назад, когда были ликвидированы вес
кладбища, а имена достойных занесены на золотые доски, установленные
внутри, на стенах, и вокруг Пантеона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120