мальчик чувствовал на себе горящий
взгляд невидимых ему в темноте исповедальни глаз. "Почему Он забрал моего
отца у матери и у меня". - Теперь улыбка "кающегося" грешника стала похожа
на хищный оскал; он глядел неподвижными и, казалось, незрячими глазами
прямо перед собой.
- Лайам, не Господь отнял жизнь у твоего отца, а бандиты...
"И почему Он... почему Он сделал мою мать..." - глаза мальчика
застилали слезы, но улыбка все еще не сходила с его лица, - "Он допустил,
чтобы она стала делать все эти вещи... сумасбродные вещи... Из-за которых
она вынуждена была уйти..."
- Лайам, - послышался голос священника, звучавший теперь несколько
иначе - ласково, вкрадчиво...
"Почему..." - Мальчик в первый раз всхлипнул; он вцепился пальцами в
переплетения прутьев деревянной решетки, напрягая все мышцы, словно он
хотел выломать эту преграду между собой и святою Правдой... Тень за
решеткой шевельнулась, и свет заменил темный контур массивной фигуры -
исповедник поднялся со своего места... Дверь позади Лайама распахнулась, и
в нее вошел Отец О'Коннелл, положив свою большую руку на плечо мальчика...
Лайам оттолкнул ее от себя и кинулся в темный угол кабинки. Уткнувшись
головой в колени, дрожа и всхлипывая, он рыдал, не в силах сдержать свои
слезы... Священник, грузный, дородный мужчина, чей темный силуэт
вырисовывался на фоне открытой двери, нагнулся к нему, раскрыв объятия..."
...Стук в дверь.
Глаза Холлорана мгновенно открылись; он пробуждался не так, как
просыпаются избалованные, изнеженные всеми удобствами цивилизации люди -
его мозг работал ясно и четко, мышцы работали безотказно. Сон остался в
памяти только как далекий образ, как воспоминание, тотчас же готовое
исчезнуть, уступив место более насущным делам. Он встал с постели; его
движения, несмотря на всю их быстроту, оставались плавными и мягкими, как
у сильного хищного зверя. Прежде чем стук в дверь повторился, Холлоран
успел подойти к двери, засунув пистолет в кобуру. Он приоткрыл дверь,
автоматически чуть отступив назад и придерживая створку ногой, чтобы тот,
кто стоит в коридоре, не смог распахнуть ее во всю ширь и ворваться в
комнату.
За порогом стояла Кора.
18. СТРАШНЫЙ ОБРЯД
Вокруг него стояли свечи. Много толстых черных свечей. Они едва
освещали комнату, хотя его тощее обнаженное тело было единственным светлым
пятном во мраке этой комнаты, в самом центре круга свечей, льющих свое
мерцающее мягкое сиянье. Двое смуглокожих мужчин умащивали его кожу; их
движения делались все быстрее и жестче по мере того как кожа становилась
скользкой и мягкой.
А из дальнего конца комнаты на него смотрели чьи-то глаза - темные,
немигающие, они глядели, не отрываясь ни на секунду.
Парнишка застонал, слегка приподняв голову и пытаясь отвернуться;
казалось, это стоило ему больших усилий - все его движения были вялыми,
члены отказывались повиноваться. Проклятая жидкость, впрыснутая в вену,
была виной головокружения и дурноты, последовавшей за слабым стоном и
трепыханьем жертвы - эти люди сделали его покорным... Они держали его без
сознания почти все время. Но иногда... Иногда арабам было приятно
послушать его вопли и крики.
Ни один звук не вырвется за стены этой комнаты, говорили они ему,
ухмыляясь. Здесь проводятся тайные религиозные обряды, и сама земля
поддерживает эти своды. Кричи, кричи громче, твердили они. Визжи, чтобы мы
могли насладиться твоим страхом и твоими криками, говорили они, втыкая
иглы в его живую, трепещущую плоть. Мы хотим видеть твои слезы, пели их
тихие, почти сладострастные голоса над ухом в то время, как острия
вонзались в его половые органы.
Они удалили все волосы с его тела, выдернув даже ресницы, очистив от
волосков даже его ноздри, и теперь его нагое тело тускло поблескивало в
мягком рассеянном свете. И он чувствовал, как руки и ноги наливаются
тяжестью; он не мог пошевелиться до тех пор, пока слабость не проходила и
его мышцы не обретали способность сокращаться, а вместе с этим приходила
боль. Тогда он корчился и кричал так, что, казалось, стены должны были
отзываться эхом на его звериный вой. Иногда - возможно, под действием
какого-то наркотика - боль становилась острой, почти невыносимой.
Когда им надоело слушать его брань и жалобы, они подрезали ему язык,
подвесив после этого его бесчувственное тело так, чтобы он не захлебнулся
собственной кровью. Они прижгли рану какой-то жидкостью, причиняющей
больше мучений, чем острое лезвие, резавшее живое тело. Они передразнивали
его нечленораздельную речь, по очереди насилуя юношу; действуя на редкость
энергично и грубо, они повредили ему прямую кишку; только кровь,
смешавшаяся с испражнениями несчастной жертвы, остановила увлеченных
варварским наслаждением палачей.
Парнишка попробовал пошевелиться, но затекшие члены не повиновались
ему - они были крепко связаны. Он лежал навзничь на широкой ровной
поверхности, прикованный к ней, словно Прометей к своей скале; тощее тело
вытянулось, и на нем были видны многочисленные раны - в некоторых из них
все еще торчали иголки. Тонкие струйки засохшей крови испещряли кожу.
Каждая клеточка его истерзанной плоти претерпела адскую муку, и не будь
его чувства притуплены дозой морфия, он давно умер бы от болевого шока -
сердце едва ли вынесло бы такую нагрузку. В то время как его затуманенный
рассудок отчаянно боролся с наплывающей жаркой и душной тьмой, его чувства
все глубже погружались в этот темный омут. Инстинкт подсказывал ему, что,
приди он в сознание хотя бы на несколько минут, он тут же сошел бы с ума.
Низкие язычки пламени дрогнули под легким сквозняком. Он поднял
голову с холодной плиты - это вялое движение отняло у него последние силы
- и оглядел свое нагое тело. Острые иглы, торчащие из его груди,
показались одурманенному наркотиком юноше покосившимися металлическими
столбами на широком занесенном снегом поле. Почему все так качается перед
глазами (его грудь вздымалась и опускалась, когда он дышал) - может быть,
это оттого, что у него кружится голова?.. Свет, хлынувший с потолка ярким
потоком, рассеял его миражи. Он попытался удержать голову приподнятой, но
она, казалось, была налита свинцом. Не в силах бороться с одолевающей его
слабостью, он уронил голову на твердый камень - она упала на плиту с
глухим стуком. В проходе напротив его каменного ложа показались фигуры
людей - они стояли тесной группой на верхних ступеньках лестницы, ведущей
в комнату;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
взгляд невидимых ему в темноте исповедальни глаз. "Почему Он забрал моего
отца у матери и у меня". - Теперь улыбка "кающегося" грешника стала похожа
на хищный оскал; он глядел неподвижными и, казалось, незрячими глазами
прямо перед собой.
- Лайам, не Господь отнял жизнь у твоего отца, а бандиты...
"И почему Он... почему Он сделал мою мать..." - глаза мальчика
застилали слезы, но улыбка все еще не сходила с его лица, - "Он допустил,
чтобы она стала делать все эти вещи... сумасбродные вещи... Из-за которых
она вынуждена была уйти..."
- Лайам, - послышался голос священника, звучавший теперь несколько
иначе - ласково, вкрадчиво...
"Почему..." - Мальчик в первый раз всхлипнул; он вцепился пальцами в
переплетения прутьев деревянной решетки, напрягая все мышцы, словно он
хотел выломать эту преграду между собой и святою Правдой... Тень за
решеткой шевельнулась, и свет заменил темный контур массивной фигуры -
исповедник поднялся со своего места... Дверь позади Лайама распахнулась, и
в нее вошел Отец О'Коннелл, положив свою большую руку на плечо мальчика...
Лайам оттолкнул ее от себя и кинулся в темный угол кабинки. Уткнувшись
головой в колени, дрожа и всхлипывая, он рыдал, не в силах сдержать свои
слезы... Священник, грузный, дородный мужчина, чей темный силуэт
вырисовывался на фоне открытой двери, нагнулся к нему, раскрыв объятия..."
...Стук в дверь.
Глаза Холлорана мгновенно открылись; он пробуждался не так, как
просыпаются избалованные, изнеженные всеми удобствами цивилизации люди -
его мозг работал ясно и четко, мышцы работали безотказно. Сон остался в
памяти только как далекий образ, как воспоминание, тотчас же готовое
исчезнуть, уступив место более насущным делам. Он встал с постели; его
движения, несмотря на всю их быстроту, оставались плавными и мягкими, как
у сильного хищного зверя. Прежде чем стук в дверь повторился, Холлоран
успел подойти к двери, засунув пистолет в кобуру. Он приоткрыл дверь,
автоматически чуть отступив назад и придерживая створку ногой, чтобы тот,
кто стоит в коридоре, не смог распахнуть ее во всю ширь и ворваться в
комнату.
За порогом стояла Кора.
18. СТРАШНЫЙ ОБРЯД
Вокруг него стояли свечи. Много толстых черных свечей. Они едва
освещали комнату, хотя его тощее обнаженное тело было единственным светлым
пятном во мраке этой комнаты, в самом центре круга свечей, льющих свое
мерцающее мягкое сиянье. Двое смуглокожих мужчин умащивали его кожу; их
движения делались все быстрее и жестче по мере того как кожа становилась
скользкой и мягкой.
А из дальнего конца комнаты на него смотрели чьи-то глаза - темные,
немигающие, они глядели, не отрываясь ни на секунду.
Парнишка застонал, слегка приподняв голову и пытаясь отвернуться;
казалось, это стоило ему больших усилий - все его движения были вялыми,
члены отказывались повиноваться. Проклятая жидкость, впрыснутая в вену,
была виной головокружения и дурноты, последовавшей за слабым стоном и
трепыханьем жертвы - эти люди сделали его покорным... Они держали его без
сознания почти все время. Но иногда... Иногда арабам было приятно
послушать его вопли и крики.
Ни один звук не вырвется за стены этой комнаты, говорили они ему,
ухмыляясь. Здесь проводятся тайные религиозные обряды, и сама земля
поддерживает эти своды. Кричи, кричи громче, твердили они. Визжи, чтобы мы
могли насладиться твоим страхом и твоими криками, говорили они, втыкая
иглы в его живую, трепещущую плоть. Мы хотим видеть твои слезы, пели их
тихие, почти сладострастные голоса над ухом в то время, как острия
вонзались в его половые органы.
Они удалили все волосы с его тела, выдернув даже ресницы, очистив от
волосков даже его ноздри, и теперь его нагое тело тускло поблескивало в
мягком рассеянном свете. И он чувствовал, как руки и ноги наливаются
тяжестью; он не мог пошевелиться до тех пор, пока слабость не проходила и
его мышцы не обретали способность сокращаться, а вместе с этим приходила
боль. Тогда он корчился и кричал так, что, казалось, стены должны были
отзываться эхом на его звериный вой. Иногда - возможно, под действием
какого-то наркотика - боль становилась острой, почти невыносимой.
Когда им надоело слушать его брань и жалобы, они подрезали ему язык,
подвесив после этого его бесчувственное тело так, чтобы он не захлебнулся
собственной кровью. Они прижгли рану какой-то жидкостью, причиняющей
больше мучений, чем острое лезвие, резавшее живое тело. Они передразнивали
его нечленораздельную речь, по очереди насилуя юношу; действуя на редкость
энергично и грубо, они повредили ему прямую кишку; только кровь,
смешавшаяся с испражнениями несчастной жертвы, остановила увлеченных
варварским наслаждением палачей.
Парнишка попробовал пошевелиться, но затекшие члены не повиновались
ему - они были крепко связаны. Он лежал навзничь на широкой ровной
поверхности, прикованный к ней, словно Прометей к своей скале; тощее тело
вытянулось, и на нем были видны многочисленные раны - в некоторых из них
все еще торчали иголки. Тонкие струйки засохшей крови испещряли кожу.
Каждая клеточка его истерзанной плоти претерпела адскую муку, и не будь
его чувства притуплены дозой морфия, он давно умер бы от болевого шока -
сердце едва ли вынесло бы такую нагрузку. В то время как его затуманенный
рассудок отчаянно боролся с наплывающей жаркой и душной тьмой, его чувства
все глубже погружались в этот темный омут. Инстинкт подсказывал ему, что,
приди он в сознание хотя бы на несколько минут, он тут же сошел бы с ума.
Низкие язычки пламени дрогнули под легким сквозняком. Он поднял
голову с холодной плиты - это вялое движение отняло у него последние силы
- и оглядел свое нагое тело. Острые иглы, торчащие из его груди,
показались одурманенному наркотиком юноше покосившимися металлическими
столбами на широком занесенном снегом поле. Почему все так качается перед
глазами (его грудь вздымалась и опускалась, когда он дышал) - может быть,
это оттого, что у него кружится голова?.. Свет, хлынувший с потолка ярким
потоком, рассеял его миражи. Он попытался удержать голову приподнятой, но
она, казалось, была налита свинцом. Не в силах бороться с одолевающей его
слабостью, он уронил голову на твердый камень - она упала на плиту с
глухим стуком. В проходе напротив его каменного ложа показались фигуры
людей - они стояли тесной группой на верхних ступеньках лестницы, ведущей
в комнату;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136