Тигран вошел в комнату, представился генералам.
— Вот он, этот самый,— сказал посмеиваясь генерал Яснополянский, обращаясь к девочке лет восьми, сидевшей у стола,— это дядя Тигран и есть, познакомься.
И начальник штаба армии сказал девочке:
— Познакомься с дядей батальонным комиссаром. Девочка протянула Тиграну руку и назвалась:
— Нюра.
Все еще не понимая смысла происходящего, Тигран пожал ручку девочки, погладил ее по голове.
— Вы помогли ее матери,— объяснил генерал.— Помните Клавдию Алексеевну Зозулю, день отступления из Харькова?
— Помню, как же.
— Клавдия — жена моего сына, она в каждом письме посылает вам привет. А сегодня Нюра уезжает в Москву и расскажет Клавдии Алексеевне, что познакомилась с ее заступником. Я вас чисто случайно нашел: как-то показал письмо Клавдии члену Военного совета генералу Луганскому, а он говорит: «А знаете, что Аршакян в дивизии у Яснополянского?» Начальник штаба армии приехал в дивизию, конечно, не только для того, чтобы познакомить внучку с Аршакяном. Но он все откладывал деловой разговор с Яснополянским. Видимо, ему очень хотелось поговорить с Аршакяном, рассказать ему, какая у него славная внучка, рассказать о ее мытарствах по фронтовым дорогам, о том, как она спрашивала у всех встречных военных, где ее дедушка, о том, как проезжий полковник неожиданно привез девочку к генералу.
— Теперь она у меня хозяйство ведет,— улыбаясь внучке, сказал генерал.
Нюра, внимательно глядя на деда, проговорила:
— Смотри, дедушка, ты обещал, что я приеду к тебе из Москвы, не обмани, я непременно приеду.
— Непременно, непременно, вот товарищ комиссар не даст соврать,— рассмеялся генерал, целуя голову внучки,— а теперь скажи до свидания Тиграну Ивановичу.
Девочка улыбнулась Аршакяну и вдруг обняла его и поцеловала.
...Вечером Тигран шел по тропинке, ведущей в полк. Солнце спускалось на заснеженные поля. Этот день был особый, чем-то не похожий на предыдущие зимние дни. Было очень холодно, но в светлом воздухе чувствовалось дьГхание весны.
И на душе Тиграна стало легко. Пусть тяжела военная жизнь! Но какие хорошие люди кругом, как величавы эти заснеженные поля, это холодное и все же дышащее весной синее небо!
XXI
Штаб полка приказал отправить на разведку пять человек — двух бойцов из батальона капитана Малышева и трех из комендантского взвода. В эту пятерку входил Аргам. Перед тем как отправиться в разведку, Аргам сидел в землянке и писал заявление о приеме в партию.
В университете преподаватели и студенты считали, что у Аргама отличный слог, что пишет он выразительно и кратко. Но сейчас то, что он писал на полустраничке бумаги, было для него столь важно, что он не мог найти достойных слов. В этих нескольких строках он должен был дать великую клятву и взять на себя большие, трудные обязательства. Все, что он писал до этого, даже казавшиеся очень сложными акростихи, было игрою: бумага, чернила, слова. Сейчас была не бумага, не слова, а жизнь — люто трудная, военная жизнь...
...Сегодня ночью, написав это заявление, он пойдет в разведку, и товарищи должны видеть, что он не тот, каким был вчера. Завтра будет бой, и он пойдет с теми, кто под вражеским огнем первыми поднимаются в атаку, увлекают за собой других.
В землянке мигала тусклая коптилка. Слышалась артиллерийская канонада. Вечер опускался на снежные военные поля, на миллионы фронтовых землянок.
Вошел Ираклий Микаберидзе.
— Подготовился, Аргам? — спросил он.
— Сейчас,— ответил Аргам и снова склонился над бумагой. Он написал знакомые многим тысячам людей слова, которые впервые были сказаны безымянным бойцом, ушедшим в бой под Халхин-Голом: «Перед боем прошу принять меня кандидатом в партию. Если погибну, прошу считать меня коммунистом...»
Если бы он прочел свое заявление вслух, то его голос дрогнул бы, как во время принятия воинской присяги: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, торжественно клянусь...»
Ираклий взял заявление и документы Аргама, просмотрел их, пожал ему руку.
— Я верю, что не откажут, заранее поздравляю. Они вышли вместе.
Вечернее небо стояло над полями. Рыхлый снежок шуршал под ногами бойцов.
— Весна близко,— сказал Ираклий,— у нас уже, наверное, персики цветут.
— Конечно, уже расцвели.
— Хорошо, если немножко подморозит/Пошли бы на разведку в валенках,— без шума, в сапогах плохо.
— Да, в сапогах плохо.
Никогда звездное небо не казалось Аргаму таким красивым. «Если погибну в бою, прошу считать меня коммунистом...» Мысль о смерти не пугала, казалась возвышенной.
Они молча шагали рядом. На немецкой стороне в воздухе вспыхивали ракеты, покачивались на маленьких парашютах. Снег поскрипывал, затвердевал под ногами, холодный ветерок покалывал лицо. Аргам взглянул на небо.
— Погода улучшается.
— Лучше бы туман. А впрочем, при любой погоде с пустыми руками нельзя возвращаться.
— Ясно.
Они спустились с холма, прошли оврагом, пошли лесом. Сквозь голые ветви деревьев глядело небо, звезды прятались за сучья и вновь появлялись.
— Хорошая девушка Шура,— проговорил Аргам,— и уж точно — любит тебя.
— Насчет любви она ничего мне не пишет. «Хотела бы, чтобы ты остался живым, встретимся после войны, это мой ответ тебе». Вот в таком роде пишет.
— Вот это оно самое и есть,— сказал Аргам тоном знатока,— да и не прибедняйся, знаю, что целовались.
Они подошли к землянке, где их уже ожидали Каро, Савин, Ивчук.
Каро где-то раздобыл шило и большую иглу,— старательно латал валенки. Ивчук писал письмо, положив бумагу на колени, а Савин, лежа на спине, казалось, считал бревна на потолке землянки.
— Готовимся, товарищи? — сказал Ираклий.— Надо нам часа два поспать перед делом, отдохнуть.
— Я уже пробую, да ничего не получается,— ответил Савин,— все время красивые девчата мне мерещатся.
— Говорят, в Туле полным-полно красавиц,— сказал Аргам.— Какую-нибудь тульскую вспоминаешь?
— Кроме шуток, ребята. Ничего не надо, вот вы не смейтесь, ребята, только бы зашла сюда какая-нибудь деваха, поговорила бы, посмеялась, пусть хоть некрасивая, но умела бы хорошо смеяться...
Слова Савина вызвали живой интерес товарищей. Ивчук перестал писать, Каро воткнул шило в валенок, посмотрел на Савина.
— Никогда я особенно не бегал за девушками,— продолжал Савин,— но смеются они здорово! Как смеются чертовы девчата! Чуть не так повернешься, неловко скажешь,-- и уже смеются! Все враз, а каждая по-своему смеется. Ох, и много смеха было на земле до войны!
— Смотри, размечтаешься ночью, в яму упадешь,— сказал Ивчук.
— Будь спокоен, от мечтаний поднимаются, а не падают.
— И это, брат, лишнее. Наше дело решается на земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210