Он был так счастлив, взвинчен, возбужден в эти минуты, что казался пьяным. Не давая Каро произнести слова, Аргам продолжал говорить:
— Первым я их заметил, и я пошел в разведку. Ты понимаешь, почему я тебе это говорю?
— Знаю, знаю,— улыбнулся Каро.
— Я словно опьянел от радости,— продолжал Аргам,— честное слово, словно опьянел. Этот день надо запомнить, никогда не надо забывать этот день. Какое сегодня число? Двадцать первое октября? Что, болит голова? Ничего, пройдет, Каро джан.
— Лопаткой меня стукнули по затылку.
— Лопаткой? Ты в рукопашной участвовал? Каро смотрел на Аргама. Впервые с начала войны
он видел Аргама таким радостным и оживленным. Недалеко от них Аршакян разговаривал с командиром роты Малышевым. Его-то Тигран и сменил у пулемета. Рука Малышева была перевязана.
— Как будто неплохо поработали, товарищ старший политрук,— сказал Малышев, широко, по-ребячьи улыбаясь,— но вы, извините, товарищ старший политрук, очень уж горячи.
— Сколько лет вы в армии, товарищ старший лейтенант?
— Еще с финской. Там немножко научился воевать. А по специальности я филолог, собирался поступить в аспирантуру.
Батальон готовился к маршу.
Раненых везли на немецких подводах. Троих раненых, не уместившихся на подводе, бойцы несли на носилках. Попал на носилки и Бурденко. Когда товарищи, несущие носилки, сменялись, Бурденко заговаривал с ними, шутил.
— Спасыби тоби, кардаш,— говорил он Гамидову,— Яка ж у тебе добра маты, що народыла такого сына. Спасибо ей. И ты несешь, Мусраилов? Вот не заметив, спасибо. Не дай вам бог быть на моем месте. Но чего сатана ни сделает, когда господь спит.
— А ты мало-мало спокойно лежи,— сказал Гамидов.
— Такой большой болтуна в жизни не видал, раненый и говорит, как вода в арыке течет,— добавил Мусраилов.
— Ранено-то плечо, а язык, слава богу, цел. Аргам нес носилки недолго,— сразу же устал,
ноша оказалась ему не по силам. Бурденко и с ним пошутил:
— Не забуду, що армянский поэт нес мене на плечах, колы я ранен. А ось силы в тебе мало, интеллигент, билыпе каши исты треба, браток.
А Тоноян ни за что не хотел сменяться, без смены нес своего друга. Бурденко с усилием поднял голову, посмотрел на него.
— Ну, що ты мучаешь себя, передай другому, Арсен Иванович. У тебе уже плечо, мабуть, в крови.
Но Арсен не хотел никому уступить свою ношу.
— Кажуть тоби, а то слезу,— рассердился Бурденко.
Тоноян наконец уступил место другому. Бурденко негромко сказал ему:
— Иды рядом со мной, Арсен Иванович, щоб бачить тебе, брат мий ридный.
Через несколько часов батальон догнал советские воинские части, расположившиеся на отдых в лесу. Со всех сторон бежали красноармейцы, чтобы поглядеть на пленных, расспросить о подробностях боя. Особенно словоохотлив оказался Аргам Вардуни. Его окружили, словно экскурсовода в музее.
Аргам подошел к высокому худому пленному солдату.
— Как вы себя чувствуете, господин завоеватель? Пленный, глядя в лицо Аргаму, громко крикнул:
— Хайль Гитлер!
Аргам замахнулся автоматом, но кто-то схватил его за руку.
Это был комиссар Микаберидзе.
Наблюдатели сообщили, что в лесистой долине показались гитлеровские войска.
Последние два дня немецкие воинские части, не встречая арьергардов советских войск, уверенно шли вперед. И вот вражеская мотопехота вошла в узкую лесную лощину, окруженную холмами. Вслед за пехотой двигались обозы, артиллерия, автомашины.
Вдруг раздалось пронзительное и протяжное гудение, и воздух разрезали языки пламени. Казалось, расплавленная лава низверглась в лощину. Многие бойцы и командиры повскакали с мест и бросились к укрытиям. Потом, увидев, что опасность не грозит им, они, неловко усмехаясь, вставали, стряхивая с себя осенние листья и комья земли.
А гудение продолжалось. В бинокль были видны клубы дыма, огонь взрывов.
И вдруг все стихло. Из-за холма отъехало несколько грузовиков с высокими кузовами, покрытыми брезентом, и один за другим, на больших интервалах друг от друга, помчались на восток.
— Это вот с тех машин били,— проговорил кто-то.
— С машин?
— На то они закрыты, чтоб их не видно было. Это были гвардейские реактивные минометы, то
оружие, которое месяцы спустя бойцы назвали ласковым именем «Катюша».
Пленные немцы растерянно переглядывались.
Новое оружие! Этот тяжелый день отступления казался Аргаму праздником. Он снова подошел к долговязому немецкому солдату. Немец посмотрел на него и вдруг заплакал.
Вечером батальон добрался до места, где расположился штаб полка. Слушая доклад о ночном бое,
Дементьев был сосредоточен, хмурился. Его глаза не улыбались. Только люди, хорошо знающие командира полка, понимали, как велика его радость.
Да, недаром его прозвали Владимиром Невозмутимым!
— Настоящая была драка, хорошо дрались,— сказал командир полка и медленно повторил:
— Хорошо дрались.
XXI
Сердясь на себя за то, что не сумел раздать по ротам продукты, выданные ему на три дня вперед из дивизии, Минас Меликян нагрузил продовольствие на подводы транспортной роты и вместе с лейтенантом Сархошевым пустился в невеселый путь.
Он получил приказ к вечеру прибыть в село Байрак, расположенное северо-восточнее Харькова. «Так что же это выходит, Харьков будет сдан без боя?» — с тоской и болью думал Меликян.
Шел он, шатаясь от усталости, все время ругал бойцов, делал им замечания, часто несправедливые и ненужные.
— Как ты запряг кобылу, вот она распряглась сама! Ты ведь на войне. Это тебе не в цирке в трубу дудеть.
Слова эти относились к Шарояну. Шароян пытался оправдаться.
— На передовую бы тебя. Трудно запрячь лошадь, да?
А если не было поводов сердиться и взыскивать с ездовых, Меликян шел, понурив голову: молчать, не ругаться было ему еще тяжелее.
С Харьковом у Меликяна было связано много воспоминаний...
Во время первой мировой войны, покинув Каре, семья Меликяна попала в Харьков. Брат Минаса стал в Харькове большевиком. Минас вступил в рабочий отряд, участвовал в освобождении Харькова от белогвардейцев. После окончания гражданской войны братья Меликяны уехали в Армению.
А сейчас Харьков сдадут немецким фашистам.
К Меликяну подошел Сархошев и важно сказал:
— Мне ясно — Харьков будет сдан. Думаю, что это тактико-стратегическая необходимость. Город, очевидно, в мешке, и его оборона, я полагаю, не будет эффективной.
— На грабаре ты говоришь, Партев Сархошев,— с досадой сказал Меликян.— У меня нет высшего образования, как у тебя. Объясни свою мысль по-человечески, не корчи из себя профессора.
Сархошев, усмехаясь, покосился на него, с притворной обидой произнес:
— Тяжелый ты человек, Меликян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210