Через неделю после ранения он чувствовал себя здоровым, однако врачи еще не разрешали ему вернуться в полк.
Последние дни раненых было мало. Палатки медсанбата пустовали. Аник и Каро часами бывали вместе. Они все говорили и говорили, рассказывали друг другу тысячи вещей. Темы были неиссякаемы. Каро был разговорчив, весел и оживлен, он даже пел. Шел уже одиннадцатый день его пребывания в медсанбате, когда пришло известие, что полки дивизии Геладзе вошли в Сталинград. Каро стал волноваться.
И именно в эти дни его выписали из медсанбата. Аник тоже попросилась на передовую,— бои шли на улицах Сталинграда, и там нужны были работники медсанбата.
— Ну что ж, идите,— сказал ей главный врач,— мы скоро все переместимся в город, доберемся до вас.
Он понял, что Аник хочет быть вместе с Каро.
В Гумраке они неожиданно встретили Аршакяна.
— Куда это вы идете? — спросил он и, узнав, что они направляются в полк Кобурова, добавил: — Подождите несколько минут, я вас подвезу.
Аршакян вошел в землянку политотдела. У землянки стояли сани. Вскоре Тигран вернулся с пожилым военным, в шинели без знаков различия. Подойдя к саням, они остановились. Незнакомец заговорил по-немецки. Видимо, он не хотел садиться в сани.
— Мы пойдем пешком, вы поезжайте за нами,— сказал Тигран ездовому.
Потом он окликнул Каро и Аник.
— Подойдите к нам. Это профессор, немец. Он будет сегодня вечером говорить по радио для немецких войск.
— Познакомьтесь, доктор Хадерман,— сказал Аршакян по-немецки,— это мои земляки.
Хадерман с интересом посмотрел на Каро и Аник.
— И эта милая девушка также радуется, когда видит столько трупов немецких солдат? — спросил он.
Тигран перевел его вопрос.
— За нами нет вины,— ответила Аник,— мы защищаем нашу страну. Наша совесть чиста. На моих руках от немецких пуль умерли мои лучшие товарищи, мои братья.
Аник едва сдерживала себя, чтобы не наговорить резкостей ученому немцу. Она не знала, что он революционный борец, перенесший много мучений в гитлеровских лагерях.
Молча шагали они по степи. Хадерман часто останавливался, смотрел вокруг себя, иногда закрывая руками глаза. Поистине ужасные картины открывались перед ними. Вся степь вокруг Гумрака была усеяна трупами немецких солдат. Некоторые трупы были изуродованы, искорежены — по ним прошли танки и автомашины, проутюжили их, вдавили в снег. Эти деформированные под тяжестью танков человеческие тела были сейчас похожи на раздавленных, распластанных лягушек.
Несколько раз Тигран предлагал доктору Хадерману сесть в сани, но тот снова и снова отказывался.
— Нет, нет. Я хочу все видеть, я должен все видеть,— говорил он.
Они подошли к сожженному зданию вокзала. Здесь пленные немецкие солдаты вытаскивали из-под развалин обуглившиеся трупы. Держа вдвоем мертвеца за голову и ноги либо волоча его за ноги по снегу, пленные укладывали трупы в большую яму, образовавшуюся при разрыве тяжелой воздушной бомбы. Эта яма должна была стать братской могилой для погибших на вокзале солдат.
Тигран сказал доктору Хадерману:
— Пять раз они отклонили предложение нашего командования о сдаче. Двое наших парламентеров были убиты. Но говорят, что еще до начала нашего артиллерийского обстрела внутри здания от костра, разложенного немцами на полу, возник пожар.
Хадерман смотрел и слушал с окаменевшим лицом.
— Эй, фриц, ты что делаешь? — вдруг сердито крикнул Каро.
Пленный солдат пытался разжать челюсти убитого. Услышав окрик Каро, он испуганно поднялся с земли и, засунув руку в карман, вытащил оттуда горсть золотых зубов и несколько колец, протянул их Каро. Каро взял из рук пленного золото и швырнул его изо всех сил в снег. Пленный испуганно попятился.
Доктор Хадерман долго молчал, потом сказал Аршакяну:
— Я больше не могу, сядем в сани.
Ни один из четырех пассажиров, сидевших рядом, не нарушал тишины. У каждого было о чем подумать.
Солнце склонялось к горизонту, небо было ясным, степь окрасилась красками заката. Доктор Хадерман прикрыл глаза ладонью и заговорил, словно обращаясь к самому себе.
— Мерзостная, страшная война! Человек на войне доходит до той степени падения, после которой он уже перестает быть человеком. Для него уже не существуют идеи, родина, нация, семья, любовь, друзья. Человек лишен мыслей и чувств. Остаются лишь инстинкты, животные, низкие инстинкты.
— Я бы не сказал этого про всех, доктор,— резко прервал его Аршакян.
Немец печально посмотрел на Тиграна.
— Да, да, понятно. Я ведь говорю не о всех. Эта девушка, например,— он указал на Аник.— Эта девушка, ответив на мой первый вопрос, употребила слово «совесть»: «наша совесть чиста», а этот юноша бросил в снег золото. Это утешает меня. Эти-то остались людьми.
А по дороге шли колонны грузовых автомашин, конные обозы.
Вдали показался Сталинград — многоэтажные скелеты сгоревших домов. Доктор Хадерман попросил остановить сани. Он долго молча смотрел на город-мученик. Вдоль города, во всю его длину, с севера на юг, тянулась полоса тумана, и удивительно странно выглядели каменные скелеты домов на фоне молочного тумана.
— Миф, миф...— прошептал Хадерман,— творится миф истории.
— Сталинград не миф истории, а ее высшая реальность,— сказал Тигран и тихо добавил: — символ мучений советского народа.
На окраине города им повстречалась большая колонна пленных.
Доктор Хадерман и Аршакян вновь сошли с саней. Каро и Аник последовали за ними. Пленные шли, повязав головы тряпками, ноги их были обмотаны мешками. Среди пленных царило какое-то совершенно непонятное веселое оживление. Бойцы-конвоиры чему-то смеялись.
— Гитлер здесь, Адольф Гитлер! — объяснил Аршакяну один из конвоиров,— фюрер здесь, среди пленных!
«Фюрер» все время пытался скрыться в толпе пленных, закрывал лицо, но не мог отбиться от наседавших на него людей. Пленные толкали его, смеялись над ним вместе с советскими бойцами. «Фюрер», приходя в отчаяние и ярость, орал хриплым голосом, ругался, и это еще больше веселило зрителей.
— Фюрер, фюрер! — кричали они.
Пленный фельдфебель был действительно очень похож на Гитлера. То же нервное лицо человекоубийцы, те же маленькие усики, та же прядь волос на лбу.
К Аршакяну и Хадерману подошел немец лейтенант и, подобострастно улыбаясь, сказал:
— Этот фельдфебель был зверем, сейчас его наказывают за это. Сейчас-то он бы очень хотел не быть похожим на фюрера; его преимущество превратилось в его несчастье.
В другом конце колонны, топая ногами, чтобы не замерзнуть, хорваты пели свою национальную песню; румыны в белых высоких папахах, отделившись от общей массы пленных, молчали. Одетые лучше, чем немцы, они не так страдали от мороза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
Последние дни раненых было мало. Палатки медсанбата пустовали. Аник и Каро часами бывали вместе. Они все говорили и говорили, рассказывали друг другу тысячи вещей. Темы были неиссякаемы. Каро был разговорчив, весел и оживлен, он даже пел. Шел уже одиннадцатый день его пребывания в медсанбате, когда пришло известие, что полки дивизии Геладзе вошли в Сталинград. Каро стал волноваться.
И именно в эти дни его выписали из медсанбата. Аник тоже попросилась на передовую,— бои шли на улицах Сталинграда, и там нужны были работники медсанбата.
— Ну что ж, идите,— сказал ей главный врач,— мы скоро все переместимся в город, доберемся до вас.
Он понял, что Аник хочет быть вместе с Каро.
В Гумраке они неожиданно встретили Аршакяна.
— Куда это вы идете? — спросил он и, узнав, что они направляются в полк Кобурова, добавил: — Подождите несколько минут, я вас подвезу.
Аршакян вошел в землянку политотдела. У землянки стояли сани. Вскоре Тигран вернулся с пожилым военным, в шинели без знаков различия. Подойдя к саням, они остановились. Незнакомец заговорил по-немецки. Видимо, он не хотел садиться в сани.
— Мы пойдем пешком, вы поезжайте за нами,— сказал Тигран ездовому.
Потом он окликнул Каро и Аник.
— Подойдите к нам. Это профессор, немец. Он будет сегодня вечером говорить по радио для немецких войск.
— Познакомьтесь, доктор Хадерман,— сказал Аршакян по-немецки,— это мои земляки.
Хадерман с интересом посмотрел на Каро и Аник.
— И эта милая девушка также радуется, когда видит столько трупов немецких солдат? — спросил он.
Тигран перевел его вопрос.
— За нами нет вины,— ответила Аник,— мы защищаем нашу страну. Наша совесть чиста. На моих руках от немецких пуль умерли мои лучшие товарищи, мои братья.
Аник едва сдерживала себя, чтобы не наговорить резкостей ученому немцу. Она не знала, что он революционный борец, перенесший много мучений в гитлеровских лагерях.
Молча шагали они по степи. Хадерман часто останавливался, смотрел вокруг себя, иногда закрывая руками глаза. Поистине ужасные картины открывались перед ними. Вся степь вокруг Гумрака была усеяна трупами немецких солдат. Некоторые трупы были изуродованы, искорежены — по ним прошли танки и автомашины, проутюжили их, вдавили в снег. Эти деформированные под тяжестью танков человеческие тела были сейчас похожи на раздавленных, распластанных лягушек.
Несколько раз Тигран предлагал доктору Хадерману сесть в сани, но тот снова и снова отказывался.
— Нет, нет. Я хочу все видеть, я должен все видеть,— говорил он.
Они подошли к сожженному зданию вокзала. Здесь пленные немецкие солдаты вытаскивали из-под развалин обуглившиеся трупы. Держа вдвоем мертвеца за голову и ноги либо волоча его за ноги по снегу, пленные укладывали трупы в большую яму, образовавшуюся при разрыве тяжелой воздушной бомбы. Эта яма должна была стать братской могилой для погибших на вокзале солдат.
Тигран сказал доктору Хадерману:
— Пять раз они отклонили предложение нашего командования о сдаче. Двое наших парламентеров были убиты. Но говорят, что еще до начала нашего артиллерийского обстрела внутри здания от костра, разложенного немцами на полу, возник пожар.
Хадерман смотрел и слушал с окаменевшим лицом.
— Эй, фриц, ты что делаешь? — вдруг сердито крикнул Каро.
Пленный солдат пытался разжать челюсти убитого. Услышав окрик Каро, он испуганно поднялся с земли и, засунув руку в карман, вытащил оттуда горсть золотых зубов и несколько колец, протянул их Каро. Каро взял из рук пленного золото и швырнул его изо всех сил в снег. Пленный испуганно попятился.
Доктор Хадерман долго молчал, потом сказал Аршакяну:
— Я больше не могу, сядем в сани.
Ни один из четырех пассажиров, сидевших рядом, не нарушал тишины. У каждого было о чем подумать.
Солнце склонялось к горизонту, небо было ясным, степь окрасилась красками заката. Доктор Хадерман прикрыл глаза ладонью и заговорил, словно обращаясь к самому себе.
— Мерзостная, страшная война! Человек на войне доходит до той степени падения, после которой он уже перестает быть человеком. Для него уже не существуют идеи, родина, нация, семья, любовь, друзья. Человек лишен мыслей и чувств. Остаются лишь инстинкты, животные, низкие инстинкты.
— Я бы не сказал этого про всех, доктор,— резко прервал его Аршакян.
Немец печально посмотрел на Тиграна.
— Да, да, понятно. Я ведь говорю не о всех. Эта девушка, например,— он указал на Аник.— Эта девушка, ответив на мой первый вопрос, употребила слово «совесть»: «наша совесть чиста», а этот юноша бросил в снег золото. Это утешает меня. Эти-то остались людьми.
А по дороге шли колонны грузовых автомашин, конные обозы.
Вдали показался Сталинград — многоэтажные скелеты сгоревших домов. Доктор Хадерман попросил остановить сани. Он долго молча смотрел на город-мученик. Вдоль города, во всю его длину, с севера на юг, тянулась полоса тумана, и удивительно странно выглядели каменные скелеты домов на фоне молочного тумана.
— Миф, миф...— прошептал Хадерман,— творится миф истории.
— Сталинград не миф истории, а ее высшая реальность,— сказал Тигран и тихо добавил: — символ мучений советского народа.
На окраине города им повстречалась большая колонна пленных.
Доктор Хадерман и Аршакян вновь сошли с саней. Каро и Аник последовали за ними. Пленные шли, повязав головы тряпками, ноги их были обмотаны мешками. Среди пленных царило какое-то совершенно непонятное веселое оживление. Бойцы-конвоиры чему-то смеялись.
— Гитлер здесь, Адольф Гитлер! — объяснил Аршакяну один из конвоиров,— фюрер здесь, среди пленных!
«Фюрер» все время пытался скрыться в толпе пленных, закрывал лицо, но не мог отбиться от наседавших на него людей. Пленные толкали его, смеялись над ним вместе с советскими бойцами. «Фюрер», приходя в отчаяние и ярость, орал хриплым голосом, ругался, и это еще больше веселило зрителей.
— Фюрер, фюрер! — кричали они.
Пленный фельдфебель был действительно очень похож на Гитлера. То же нервное лицо человекоубийцы, те же маленькие усики, та же прядь волос на лбу.
К Аршакяну и Хадерману подошел немец лейтенант и, подобострастно улыбаясь, сказал:
— Этот фельдфебель был зверем, сейчас его наказывают за это. Сейчас-то он бы очень хотел не быть похожим на фюрера; его преимущество превратилось в его несчастье.
В другом конце колонны, топая ногами, чтобы не замерзнуть, хорваты пели свою национальную песню; румыны в белых высоких папахах, отделившись от общей массы пленных, молчали. Одетые лучше, чем немцы, они не так страдали от мороза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210