Наша сила не только в «катюшах» и «Иванах грозных». Оружие и у немцев неплохое. Высокая сознательность бойцов — вот в чем наша сила. Я не могу отдать приказа, не веря в людей, выполняющих этот приказ. Политработники — мои первые помощники. Я их люблю, уважаю. И поэтому я тебя очень прошу, полковой комиссар, чтобы все политработники находились в полках и, если нужно,— в ротах.
— Не беспокойся, Тариэль, так оно и есть,— ответил Федосов.— Ведь я только что сказал тебе об этом.
Генерал улыбнулся.
— Крестьянин Отар назвал своего сына Тариэлем не для того, чтобы он стал трусом. Отар сам был смелым человеком: поднял креетьян-на-восстание против жандармов, он видел царские тюрьмы и ссылки...
Несколько высокопарную речь Геладзе прервал телефонный звонок.
Генерал взял трубку.
— Шестьдесят девятый слушает... Противник неспокойно ведет себя? Ну что ж, пусть бесится... Нет надобности отвечать, нет надобности... Пусть он чувствует, что мы спокойны, не нервничаем. Козакову отправьте больше дынь, он любит... спокойно, спокойно, Дементьев, ведь тебя называют Владимиром Невозмутимым... минут через пятнадцать зайду к тебе... Он положил трубку, посмотрел на Аршакяна.
— Я очень рад, что вы вернулись, Аршакян. Ваш начальник, полковой комиссар Федосов, немного устал. Старость — не радость. Ему нужны молодые и энергичные помощники.
Генерал, смеясь, обнял Федосова.
— Ты не обижайся на меня, друг... Я помоложе тебя, если скажу глупость, одерни меня.
Полковой комиссар смутился, искоса поглядел на Тиграна и Микаберидзе. Генерал пошел к двери.
— Федосов,— сказал он,— мы с тобой, наверное, показались Аршакяну бессердечными людьми. Он видел свою жену?
— Нет, Тариэль Отарович.
— Так вот вам мой приказ, батальонный комиссар: немедленно отправиться в медсанбат для проведения воспитательной работы, а завтра утром получите боевое задание от полкового комиссара Федосова. Желаю удачи.
Пожелание удачи прозвучало как-то двусмысленно. Тигран и Шалва не видели, как генерал незаметно подмигнул Федосову.
XV
Неприятель продолжал освещать степь ракетами. Сыграл «ванюша» — немецкий шестиствольный миномет. Он теперь уже не казался бойцам таким страшным — по пути от Клетской солдаты видели сотни разбитых «ванюш-самоваров».
Генерал и начальник политотдела сели в сани. Кони понеслись в сторону передовой.
— Какое впечатление произвел на тебя генерал? — спросил Аршакяна Шалва, глядя вслед удаляющимся саням.
— Геладзе — человек,— уклончиво ответил Тигран,— а у каждого человека свой характер.
— Немного щеголь,— сказал Микаберидзе,— немного тщеславен, но хороший человек и храбрый солдат. Вскоре и сам убедишься.
— Верю...
Микаберидзе усадил Аршакяна в сани-розвальни.
— Я пойду пешком, мне недалеко. Когда сани довезут тебя, пусть возвращаются в полк. Медсанбат километрах в шести отсюда. Почему ты не в валенках?
— Ты ведь тоже в сапогах,— сказал Тигран.
— Я ведь франт, но и то скоро надену валенки: начинается нешуточный мороз.
Только в санях Тигран почувствовал, что очень устал. Он улегся на сене и, чтобы не вывалиться на ухабах, крепко ухватился за край саней. Ветер утих. Ночь была морозной. Волнение Тиграна росло,— скоро он увидит Люсик. Он радовался, и в то же время какое-то странное чувство омрачало его радость. Это было чувство стыда, неловкости: неосознанное им в первые минуты, оно теперь захватило его. Ведь так же, как Федосов и Микаберидзе, он был обязан в эти часы находиться в подразделениях, среди бойцов. Он вдруг вспомнил напутственную веселую, двусмысленную фразу генерала, и чувство стыда усилилось. Нет, Люсик не должна была ехать на фронт, да еще в ту же часть, где служил он. К чему она оставила мать и ребенка? Так рассуждал высокосознательный Аршакян, а сердце его колотилось от счастливого волнения. Неужели он увидит Люсик! Ему даже дышать становилось трудно от волнения. Тигран вспомнил подполковника Козакова, сопровождавшего Люсик из Баку. Козаков запомнил ее имя и отчество. «Люся Сергеевна». Тигран никогда раньше не слышал, чтобы кто-либо называл ее так. Козаков красивый, спокойный, видимо, хороший вояка. Тигран вспомнил Самвеляна, его лицо, голос, походку. И вот нет уже Самвеляна, оборвалась его жизнь на берегу Дона. Его полк наступает, а Самвеляна нет.
Какая бесконечно длинная дорога! Аршакяну вспомнились слова Шалвы о Геладзе. Главное сейчас то, что он храбрый и умньгй солдат. Тщеславие, если оно не чрезмерно, даже помогает делу. Конечно, забавно, что Геладзе, получив звание, сразу же вызвал портнягу и заказал генеральский мундир, позвал корреспондента, чтобы рассказать ему историю своей дивизии. Что ж, если Геладзе уверен, что финал романа будет героическим, пусть газетчик уже сейчас принимается за работу. Но мысль о Геладзе мелькнула и исчезла.
И вновь Люсик заслонила весь мир. Сердце Тиграна билось так сильно, что казалось, возница слышит его стук. Чувствует ли Люсик, что он рядом, совсем близко? Ждет ли она его, как, бывало, дома, прислушивается ли: не раздадутся ли шаги Тиграна?
— Нам еще далеко? — спросил он возницу.
— Осталось с километр, товарищ батальонный комиссар,— ответил боец.
Неожиданно раздался злой, безжалостный посвист снаряда. Ездовой стал вовсю гнать лошадь. Послышалось несколько выбухов.
— Бьет по тылам,— сказал боец, нахлестывая лошадь.— Медсанбат вон за холмиком, товарищ батальонный комиссар!
Слова ездового были заглушены грохотом разрыва, казалось, небо рухнуло на землю. Придя в себя, Тигран почувствовал, что сани стоят на месте.
— Товарищ батальонный комиссар,— крикнул ездовой,— лошадь убило!
Тигран, спрыгнув с саней, подошел к убитой лошади.
— Я ранен в правую ногу,— проговорил ездовой,— а коня моего наповал убило — чудом мы спаслись.
Под ногами Тиграна что-то треснуло, и в тот же миг он по колено провалился в речку, упал лицом на круп убитой лошади. Режущий, колючий холод ожег ноги, пополз по телу.
— Ноги намокли? — испуганно спросил боец.
— Сапоги полны ледяной воды.
— Ну, тогда бегите, товарищ батальонный комиссар. Медсанбат близко. Скорее, не то отморозите ноги.
Испуг ездового передался Аршакяну.
Ездовой прошел несколько шагов и остановился.
— Вы бегите сами, товарищ батальонный комиссар. Нога, как деревянная, двигаться не могу. Доползу как-нибудь.
Он сел на землю.
— Давай поддержу, помогу, вместе дойдем,— сказал Аршакян.
Они медленно пошли по дороге. Ездовой всей тяжестью тела опирался на Тиграна, припадал на раненую ногу. Тигран чувствовал, как стынут его ноги, охваченные режущим холодом. Наконец показались белые палатки.
— Помогите, врачи, санитары, помогите! — закричал ездовой голосом, каким кричат при пожаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
— Не беспокойся, Тариэль, так оно и есть,— ответил Федосов.— Ведь я только что сказал тебе об этом.
Генерал улыбнулся.
— Крестьянин Отар назвал своего сына Тариэлем не для того, чтобы он стал трусом. Отар сам был смелым человеком: поднял креетьян-на-восстание против жандармов, он видел царские тюрьмы и ссылки...
Несколько высокопарную речь Геладзе прервал телефонный звонок.
Генерал взял трубку.
— Шестьдесят девятый слушает... Противник неспокойно ведет себя? Ну что ж, пусть бесится... Нет надобности отвечать, нет надобности... Пусть он чувствует, что мы спокойны, не нервничаем. Козакову отправьте больше дынь, он любит... спокойно, спокойно, Дементьев, ведь тебя называют Владимиром Невозмутимым... минут через пятнадцать зайду к тебе... Он положил трубку, посмотрел на Аршакяна.
— Я очень рад, что вы вернулись, Аршакян. Ваш начальник, полковой комиссар Федосов, немного устал. Старость — не радость. Ему нужны молодые и энергичные помощники.
Генерал, смеясь, обнял Федосова.
— Ты не обижайся на меня, друг... Я помоложе тебя, если скажу глупость, одерни меня.
Полковой комиссар смутился, искоса поглядел на Тиграна и Микаберидзе. Генерал пошел к двери.
— Федосов,— сказал он,— мы с тобой, наверное, показались Аршакяну бессердечными людьми. Он видел свою жену?
— Нет, Тариэль Отарович.
— Так вот вам мой приказ, батальонный комиссар: немедленно отправиться в медсанбат для проведения воспитательной работы, а завтра утром получите боевое задание от полкового комиссара Федосова. Желаю удачи.
Пожелание удачи прозвучало как-то двусмысленно. Тигран и Шалва не видели, как генерал незаметно подмигнул Федосову.
XV
Неприятель продолжал освещать степь ракетами. Сыграл «ванюша» — немецкий шестиствольный миномет. Он теперь уже не казался бойцам таким страшным — по пути от Клетской солдаты видели сотни разбитых «ванюш-самоваров».
Генерал и начальник политотдела сели в сани. Кони понеслись в сторону передовой.
— Какое впечатление произвел на тебя генерал? — спросил Аршакяна Шалва, глядя вслед удаляющимся саням.
— Геладзе — человек,— уклончиво ответил Тигран,— а у каждого человека свой характер.
— Немного щеголь,— сказал Микаберидзе,— немного тщеславен, но хороший человек и храбрый солдат. Вскоре и сам убедишься.
— Верю...
Микаберидзе усадил Аршакяна в сани-розвальни.
— Я пойду пешком, мне недалеко. Когда сани довезут тебя, пусть возвращаются в полк. Медсанбат километрах в шести отсюда. Почему ты не в валенках?
— Ты ведь тоже в сапогах,— сказал Тигран.
— Я ведь франт, но и то скоро надену валенки: начинается нешуточный мороз.
Только в санях Тигран почувствовал, что очень устал. Он улегся на сене и, чтобы не вывалиться на ухабах, крепко ухватился за край саней. Ветер утих. Ночь была морозной. Волнение Тиграна росло,— скоро он увидит Люсик. Он радовался, и в то же время какое-то странное чувство омрачало его радость. Это было чувство стыда, неловкости: неосознанное им в первые минуты, оно теперь захватило его. Ведь так же, как Федосов и Микаберидзе, он был обязан в эти часы находиться в подразделениях, среди бойцов. Он вдруг вспомнил напутственную веселую, двусмысленную фразу генерала, и чувство стыда усилилось. Нет, Люсик не должна была ехать на фронт, да еще в ту же часть, где служил он. К чему она оставила мать и ребенка? Так рассуждал высокосознательный Аршакян, а сердце его колотилось от счастливого волнения. Неужели он увидит Люсик! Ему даже дышать становилось трудно от волнения. Тигран вспомнил подполковника Козакова, сопровождавшего Люсик из Баку. Козаков запомнил ее имя и отчество. «Люся Сергеевна». Тигран никогда раньше не слышал, чтобы кто-либо называл ее так. Козаков красивый, спокойный, видимо, хороший вояка. Тигран вспомнил Самвеляна, его лицо, голос, походку. И вот нет уже Самвеляна, оборвалась его жизнь на берегу Дона. Его полк наступает, а Самвеляна нет.
Какая бесконечно длинная дорога! Аршакяну вспомнились слова Шалвы о Геладзе. Главное сейчас то, что он храбрый и умньгй солдат. Тщеславие, если оно не чрезмерно, даже помогает делу. Конечно, забавно, что Геладзе, получив звание, сразу же вызвал портнягу и заказал генеральский мундир, позвал корреспондента, чтобы рассказать ему историю своей дивизии. Что ж, если Геладзе уверен, что финал романа будет героическим, пусть газетчик уже сейчас принимается за работу. Но мысль о Геладзе мелькнула и исчезла.
И вновь Люсик заслонила весь мир. Сердце Тиграна билось так сильно, что казалось, возница слышит его стук. Чувствует ли Люсик, что он рядом, совсем близко? Ждет ли она его, как, бывало, дома, прислушивается ли: не раздадутся ли шаги Тиграна?
— Нам еще далеко? — спросил он возницу.
— Осталось с километр, товарищ батальонный комиссар,— ответил боец.
Неожиданно раздался злой, безжалостный посвист снаряда. Ездовой стал вовсю гнать лошадь. Послышалось несколько выбухов.
— Бьет по тылам,— сказал боец, нахлестывая лошадь.— Медсанбат вон за холмиком, товарищ батальонный комиссар!
Слова ездового были заглушены грохотом разрыва, казалось, небо рухнуло на землю. Придя в себя, Тигран почувствовал, что сани стоят на месте.
— Товарищ батальонный комиссар,— крикнул ездовой,— лошадь убило!
Тигран, спрыгнув с саней, подошел к убитой лошади.
— Я ранен в правую ногу,— проговорил ездовой,— а коня моего наповал убило — чудом мы спаслись.
Под ногами Тиграна что-то треснуло, и в тот же миг он по колено провалился в речку, упал лицом на круп убитой лошади. Режущий, колючий холод ожег ноги, пополз по телу.
— Ноги намокли? — испуганно спросил боец.
— Сапоги полны ледяной воды.
— Ну, тогда бегите, товарищ батальонный комиссар. Медсанбат близко. Скорее, не то отморозите ноги.
Испуг ездового передался Аршакяну.
Ездовой прошел несколько шагов и остановился.
— Вы бегите сами, товарищ батальонный комиссар. Нога, как деревянная, двигаться не могу. Доползу как-нибудь.
Он сел на землю.
— Давай поддержу, помогу, вместе дойдем,— сказал Аршакян.
Они медленно пошли по дороге. Ездовой всей тяжестью тела опирался на Тиграна, припадал на раненую ногу. Тигран чувствовал, как стынут его ноги, охваченные режущим холодом. Наконец показались белые палатки.
— Помогите, врачи, санитары, помогите! — закричал ездовой голосом, каким кричат при пожаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210