На краю Холодного Яра пролетка остановилась.
— Слезай, товарищ Макавейчук,— сказал лейтенант.— Теперь мы в надежном месте. Слезай.
Было еще сумеречно, но на дороге, припорошенной снежком, отчетливо виднелись следы колес. Капитан стал торопливо снимать с убитого солдата одежду и передал ее Грише, оставил полуобнаженный труп в пролетке.
— Вы идите,— сказал он,— шагайте прямо в глубь оврага. Там свистнете три раза с небольшими перерывами. Вас ждут. Захватите шапку Андрея Билика. А я должен запутать следы колес. Шагайте, в добрый час!
Лейтенант взял в руки старую, потертую ушанку. Возница повернул лошадь на запад, параллельно Донцу, к селу Новая Тавалжанка, и пролетка покатила.
Два человека стояли в тишине под молчаливыми деревьями, они глубоко вдыхали холодный, чистый воздух, они оглядывали землю, небо — они были свободны!
Аргам Вардуни и Гриша стали спускаться по склону Холодного Яра.
— Ему придется много петлять, чтобы немцы не смогли найти нас по следам колес,— проговорил Аргам.
— А кто он? — спросил Гриша. Ему показалось, что все происходит в каком-то фантастическом сне.
— Это наш человек!
— Немецкий он знает безупречно, как немец.
— Он родился в городе Энгельсе, мать у него немка, он еще в гражданскую войну партизанил.
— А вы кто по национальности? — спросил Гриша.
— Я армянин. Партизанам сообщили, что вас собираются арестовать гестаповцы, и был дан приказ вас спасти. Долгое время проверяли с нами вы или с немцами.
— И как вы решили?
— Мать ваша рассказывала Чегреновой о жестоких ссорах между вами и бургомистром Макавейчуком.
...Да, это была свобода, они оба были свободны!
С деревьев на их плечи и головы падали легкие хлопья снега. Ноги спотыкались о корни берез и елей. Спуск в овраг был крутой, неудобный. Послышался голос птицы. Они остановились, прислушались. Снова зазвучал голос птицы. Аргам свистнул три раза. В лощине стояла тишина. После второго трехкратного свиста из заснеженных кустов показались две белые фигуры, два бесшумных призрака. И вдруг чей-то голос громко крикнул по-армянски:
— Вай, Аргам, да умереть мне за тебя! Неожиданным, невероятным чудом казались эти
армянские слова, прозвучавшие в заснеженном молчаливом лесу.
— Умереть мне за тебя, Аргам.— Маленький сгорбленный человек в белом халате обнял Аргама.
Это был Минас Меликян.
А второй партизан, как старого друга, обнял Гришу Макавейчука.
— Тише, дед-мороз,— сказал он Меликяну,— не шуми.
— Извини, Вася, извини,— ответил Минас. Держа за обе руки Аргама, он с восторгом смотрел на него.
— До чего же подходит тебе одежда этих негодяев. Подальше от тебя — ты как всамделишный фашист. Вай, Аргам, мне больше нет смерти. Ты помнишь, как я на плечах тащил тебя? Я говорил, что с нами ничего не случится, что мы и из ада выберемся на свет божий. Помнишь?.. Немного похудел, побледнел. Ничего! На свежем воздухе скоро поправишься... Вай, Аргам, Аргам...
— Ну пошли, пошли,— сказал второй партизан. Подойдя к Аргаму, он крепко пожал ему руку.
— Давайте знакомиться, мне сестра о вас рассказывала, я хорошо вас знаю.
— Кто ваша сестра?
— Галина, мать Зины.
— Вы и есть Василий Дьяченко? Я ведь тоже вас знаю.
Партизан улыбнулся.
— Что ж, значит, будем знакомы.
Они долго кружили по лощине, потом поднялись вверх по ее склону и остановились возле трех старых дубов. Дьяченко закричал, подражая голосу птицы. Кто-то откликнулся из-за деревьев. Они пошли по направлению голоса. Навстречу им вышел человек в белом халате и, спокойно протянув руку пришедшим, тихо произнес:
— Добро пожаловать, товарищи.
Минас Меликян сказал Аргаму по-армянски:
— Командир нашего отряда, герой парень. Командир отряда, румяный, чисто выбритый, высокий и полный, выглядел не старше сорока лет.
— Ну, пошли к нам в хату, посмотрим, что вы нам хорошего принесли.
Он откинул край плащ-палатки, прикрепленной к толстому стволу дерева, и перед пришедшими открылся вход в землянку. В землянке никого не было. Командир зажег лампочку, и все уселись на деревянные чурбаки, служившие стульями.
— Григорий Макавейчук, давай сначала послушаем тебя,— сказал командир отряда.— Я понимаю, тебе сейчас тяжело. Мы были уверены, что ты честен. Бургомистр Макавейчук должен был с часу на час отдать тебя в руки гестапо, конечно, ты не знал об этом.
— Я все время искал вас,— сказал Гриша,— никто не говорил мне, где вы находитесь.
— Да, да, ты спрашивал у всех и у каждого. Это настораживало нас.
Гриша молча сжал виски ладонями.
— Но ты не сокрушайся, Гриша,— сказал командир отряда.— Я поручился за тебя. Я был уверен, что, узнав об измене отца, ты только среди партизан сможешь облегчить свою душу... Я уверен, что это тяжелое несчастье тебя не сломит, воля твоя еще больше закалится.
Гриша грустно взглянул на командира отряда.
— Иван Алексеевич, спасибо... за ваше доверие, за эти ваши слова... Но... меня гнетет мысль о матери. Ведь она думает, что то меня арестовали фашисты, повели на расстрел.
— Сегодня же она будет знать, что ты на свободе.
— А она сама? Останется там?..
— О ней подумаем. Только ты будь крепок, возьми себя в руки.
Командир посмотрел на Аргама.
— Ну, а как ты, молодой человек? Хорошо о тебе заботились украинские матери? Говорят, что ты даже влюбился. Кто в такое время может влюбляться, тот, наверное, крепко любит жизнь, в победу верит. Привезли с собой шапку Андрея Билика?
— Привезли,— ответил Аргам,— еще привезли одежду двух немецких офицеров и трех солдат.
— Хорошо,— одобрил Иван Алексеевич,— и особенно хорошо, что вы оба знаете немецкий. Это нам очень сгодится... Ты, Вардуни, с сегодняшнего дня начни изучать радиосвязь, а ты, Гриша, будешь при мне. Вместе с Дьяченко станешь действовать по моим указаниям по линии разведки. А сейчас ступайте, ребята, отдыхать.
X
С этого дня Аргам и Гриша Макавейчук стали бойцами партизанского отряда имени Андрея Билика. Аргам ночами просиживал перед рацией, сообщал командиру партизанские шифры, зачастую не понимая смысла, скрытого в них. В первые дни партизан-радист Роман Мозоль объяснял Аргаму каждую техническую мелочь, научил его пользоваться листочками, испещренными пятизначными цифрами.
Спустя неделю Аргам уже работал самостоятельно. Голос Большой земли радовал его каждую ночь. Он записывал сообщения Совинформбюро и чувствовал себя счастливым и гордым: здесь, на земле, оккупированной врагом, он первым слышал о жизни Советского государства, о действиях Советской Армии. Его огорчало лишь то, что он никак не мог поймать ереванскую радиостанцию. Однажды он услышал грузинскую передачу. Аргам не понимал языка, но обрадовался, услышав слова знакомой песни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210