— Вы не хотите отвечать на мой вопрос, генерал? — с веселым злорадством спросил Тигран.— Я понимаю, конечно, вам это трудно.
— Знаете,— сказал Роденбург,— если я вам скажу, что фюрер не стратег, тогда вы спросите: какова же армия, если ее предводитель не стратег?
Аршакян рассмеялся, услышав уклончивый ответ Роденбурга.
Вдруг распахнулась дверь, и в облаках холодного пара вошел Козаков, а вслед за ним автоматчики ввели нескольких немецких высших офицеров во главе с командующим 6-м армейским корпусом генерал-полковником Вальтером Гейцем.
Роденбург и его штаб поднялись на ноги и вытянулись перед дряхлым генерал-полковником. Взяв Гейца под локоть, подполковник Козаков подвел его к столу. Старик острым быстрым взглядом оглядел находившихся в землянке людей и накрытый стол. Затем он медленно подошел к Роденбургу и, вглядываясь в его лицо, начальственным, строгим голосом спросил:
— Почему я вас вижу здесь, генерал? Высокий, надменно державшийся до этих пор фон
Роденбург смутился, виноватыми глазами посмотрел на тщедушного, дряхлого старика.
— Но ведь вы тоже здесь, господин генерал-полковник! — оправившись от смущения, сказал он.
— Не вы должны задавать мне этот вопрос! Это я вас спрашиваю, почему вы здесь! — уже совсем сердито проговорил Гейц.
— Тронулся старикашка,— негромко сказал Тигра-ну Козаков.— Спор двух сумасшедших.
Козаков и Тигран не вмешивались в разговор пленных генералов. «Пусть себе бранятся и выясняют отношения, сколько им вздумается!»
В землянку стремительно вошел Геладзе.
— Смирно! — крикнул Козаков.
Все голоса вмиг затихли. Звучал только голос Козакова, который докладывал командиру дивизии о числе пленных, взятых в этот день, называл фамилии пленных генералов.
Дряхлый Вальтер Гейц тусклым взором смотрел на молодое краснощекое лицо советского генерала.
— Кто из присутствующих Роденбург? — спросил Геладзе.
Роденбург сделал два шага вперед.
— Я очень рад видеть вас здесь, генерал! — сказал Геладзе.— Хотя и с некоторым опозданием, но все же вы пришли.
Роденбург проговорил:
— Вы смеетесь над нашим несчастьем, генерал. Не ответив на упрек, Геладзе продолжал:
— Но признаюсь, не таким я вас себе представлял. Вы старше, чем я думал.
— Да, я уже прожил свой век,— ответил Роденбург. Геладзе сказал:
— Это вы верно изволили заметить. Повернувшись к Гейцу, Геладзе иронически улыбнулся.
— А, генерал-полковник, он же генерал-покойник.
Он громко засмеялся над своей остротой, и ему вторил смех советских командиров. Затем Геладзе сказал Козакову:
— Ну, Александр Алексеевич, отправь их всех в штаб фронта, пусть представятся своему фон Паулюсу. А у нас здесь еще много других дел.
Пленных генералов и офицеров увели.
Тигран уехал на санях в Сталинград.
В этот день инструктор политотдела Орехов писал в своей очередной докладной записке:
«Вчера и сегодня подразделениями дивизии захвачено в плен 2400 немецких бойцов, офицеров и генералов, в числе которых командир 6-го фашистского армейского корпуса генерал-полковник Вальтер Гейц, командир 76-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Иоган фон Роденбург, начальник его штаба полковник Брейдхауз, командир артиллерийского дивизиона подполковник Барман.
Подразделения воинской части в течение дня продолжали очищать от противника улицы Сталинграда: Днепропетровскую, Азовскую, Донецкую, Шаумяновскую, Республиканскую, Коммунистическую и Солнечную...»
XVIII
Бойцы и офицеры дивизии Геладзе на следующий день прочли в сообщениях Совинформбюро имена плененных немецких генералов — Вальтера Гейца и Ио-гана фон Роденбурга.
Старший лейтенант Садыхов вырезал из газеты это сообщение и положил в карман гимнастерки. Он был недоволен тем, что в газете нет всех подробностей пленения Роденбурга. Теперь Садыхова в шутку величали «генерал Гамза Садыхов».
Солдаты и командиры чувствовали и понимали, что все они участники великого, огромного дела. Сейчас советские люди ходили по развалинам Сталинграда во весь рост, не пригибаясь.
Люди спускались к Волге, подолгу смотрели на замерзшую широкую реку, потом смотрели на запад, мысленно видя свой завтрашний далекий и трудный путь.
Теперь стрельба слышалась лишь в северной части города.
Это были последние залпы.
В светлую ночь 2 февраля над Сталинградом воцарилась тишина. Только суровый зимний ветер свистел над разрушенным городом и великой русской рекой.
Сталинградское сражение закончилось.
С утра город был погружен в туман, но чувствовалось, что ожидается ясный, солнечный день.
Всюду царила странная, необычная тишина. Казалось, что нигде уж в мире не грохочут больше орудия.
По пустынным молчаливым улицам Сталинграда шли Козаков и Аршакян. Они останавливались возле развалин особенно больших зданий, на площадях, спускались в подвалы. То и дело встречали они солдат, гревшихся у костров, прислушивались к смеху, шуткам, веселым разговорам.
— Вчера здесь еще был фронт,— сказал Козаков,— а сейчас мы уже в глубочайшем тылу.
— И в самом деле, какой покой! — сказал Аршакян.
— Триста пятьдесят километров до фронта,— произнес Козаков,— совестно даже.
Они взглянули друг на друга и улыбнулись. И Тигран вновь, как и в день прихода в Сталинград, заметил на глазах Козакова слезы.
Город был похож на громадное кладбище, растянувшееся вдоль берега Волги на десятки километров.
Они подошли к центральной площади, откуда виднелась Волга и безграничные просторы Заволжья.
Со всех сторон к центральной площади города шли солдаты. Шли те, кто долгие месяцы сражался среди этих развалин, шли и те, кто недавно пришел на помощь городу-страдальцу с севера и юга.
«Старожилы» показывали пришедшим сгоревшее здание универмага, в подвале которого был взят в плен Паулюс вместе со своим штабом.
— А где дом гвардии сержанта Павлова? — спрашивали пришедшие.— А где стоял штаб генерала Родимцева? А где размещался штаб командарма Чуйкова?
Дыхание тысяч людей клубилось в морозном воздухе. Среди развалин появились женщины, дети в ватниках и платках.
Это возвращались жители Сталинграда...
Тигран и Козаков до полудня бродили по разрушенному городу, потом на санях поехали в медсанбат. Всю дорогу Тигран неотступно думал о городе Вовче, о Минасе Меликяне, об Аргаме, вспоминал семью Бабенко, милого смелого Митю.
— Тариэль Отарович хочет вечером устроить большой пир,— сказал Козаков.— Он дал шуточный приказ, который кончается, как у Ильфа и Петрова: «Парадом командовать буду я!» Приглашаются все дамы из медсанбата и полков. Приказ требует, чтобы была создана дружеская атмосфера, чтобы можно было вспомнить своих матерей, сестер и жен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210