Всю ночь песня звучала в его душе. А через несколько дней он наконец услышал и родную речь — армянские песни. Он сразу же узнал певца — пел Шара Тальян.
Сердце у Аргама бешено забилось. Он выбежал из землянки и свистнул три раза. Показался Роман Мозоль.
— Где Меликян? — спросил Аргам.— Я поймал передачу из Еревана.
— Он далеко, сейчас его не найдешь,— ответил Мозоль.
Аргам вернулся в землянку. Песня кончилась.
Весь мир — гостиница, Дживан, а люди — зыбкий караван, Как бег минут, придут — уйдут...
В лесной лощине стояла тишина, мирно дремали заснеженные вершины елей. Можно было подумать, что во всем мире царит безмятежный покой. Но ведь шла жестокая война. Аргам в этот день записал сообщение Совинформбюро о том, что советские войска ведут бои с неприятелем в районе Сталинграда, у Нальчика, на юго-западе от Туапсе...
Молчаливый и задумчивый, Аргам повторял про себя старую песню народного гусана. «Как дни зимы, дни неудач придут — уйдут...»
На следующий день, под вечер, он снова сидел у приемника. В землянку вошел Минас. Меликян, как и каждый раз при встрече, обнял и поцеловал Аргама.
— Довелось бы нам выжить, Аргам-джан, поехали бы в Ереван, вспомнили бы эти дни... Интересно, что думают о нас? Наверное, уже выпили за упокой наших душ. Твоя мать и моя жена проливают слезы. Не знают, что я и ты всегда будем бессмертны.
— Нам нет смерти,— продолжал философствовать Минас,— я это говорил и буду говорить. Когда ночью пришли меня забирать фашисты, я понял, что меня ведут на расстрел. А через полчаса меня отбили Дьяченко, Мозоль и другие ребята. Я спасся от смерти, ты вышел из стольких испытаний,— сейчас мы сами себе хозяева! Больше не горюй, все будет хорошо, Аргам-джан.
— Интересно, в какую сторону бежал зурначи Бено, спасся ли он. Жаль, мы не узнали. Он увидел тебя в подвале и не сообщил гестаповцам, значит, он хороший парень. Вай, Бено, Бено, пусть впрок пойдет тебе съеденный тобой советский хлеб! А я считал, что парень предатель. Его обманул Сархошев, это змеиное отродье, потащил его за собой. Мы с тобой тоже виноваты, Аргам. Ни разу не поговорили как следует с парнем, чтобы посмотреть, что у него на душе. Оставили его на съедение Сархошеву. Забыл тебе сказать, Аргам, Сархошев бежал из Вовчи. Говорят, уехал в Харьков. Наверное, к своей тетке. Эта женщина — настоящий скорпион... Как я тогда ее не понял, глупая моя башка!
Минас покачал головой.
— Глупец, глупец. Вчера ночью я и Вася пошли в Вовчу, чтобы схватить этого негодяя. Узнали, что он смылся. Сегодня мы снова должны пойти в Вовчу рассчитаться с бургомистром. Какой славный парень этот Гриша. Семь дней он и Дьяченко были в разведке, дошли до Харькова, три дня оставались там. Подумать только, что от такого негодяя отца родился такой славный парень. Говорят, и мать у него хорошая женщина. Разве такая история могла прийти кому-нибудь в голову, Аргам? Как подумаешь — голова разрывается. Бедный парень, как он мучается. Дьяченко говорит, что он сам своими руками хочет расстрелять отца. Дьяченко говорит, что никто не прочитал столько книг, сколько Гриша, а ему только двадцать один год. Э, а что тут такого — Гукасу Гукасяну тоже был двадцать один год во время карского восстания, но получать у него приказы приходили сорокалетние революционеры. Азербайджанцы говорят: «Акыл яштан дейил, баштан-дыр». Это значит: ум не от возраста, а от головы...
Неясный шум маленького радиоприемника вдруг прекратился, раздались звуки позывных. Аргам торопливо положил на колени бумагу и карандаш.
— «В последний час»? — спросил Меликян. Аргам дрожащей от волнения рукой записывал
сообщение о великом событии — успешном наступлении советских войск в районе Сталинграда. Среди командармов, отличившихся в боях, был назван генерал Чистяков. Услышав фамилию Чистякова, Аргам вскочил с места, бросился к Минасу, обнял его и стал целовать.
Потом в маленькой землянке радиста в Холодном Яре раздались звуки Интернационала.
— Дай мне эту бумажку, отнесу Ивану Алексеевичу,— сказал Минас.
Он торопливо взял листки и вышел из землянки. Оставшись один, Аргам решил поискать в эфире немецкие станции. «Посмотрим, что сейчас говорят немцы»,— думал он.
Как обычно, диктор рассказывал об уничтоженных советских танках и самолетах, о том, как иссякают последние силы Советской Армии, как хорошо живется жителям оккупированных областей, как счастливы советские юноши и девушки, отправленные в Германию. «Сейчас вы их услышите,— сказал диктор,— у микрофона жительница Харькова Вера Маслова, послушайте ее».
Девушка рассказывала о том, как она и ее подруги интересно и весело живут в Германии, но голос у нее дрожал, срывался.
Неожиданно голос «счастливой» Веры Масловой осекся. Аргам услышал всхлипывания... Передача тотчас прервалась. В эфире наступила тишина. После долгой паузы диктор объявил: «А сейчас будет говорить юноша из Полтавы Петр Глебак...»
Аргам выключил приемник. Плач Веры Масловой взволновал его. «Пропала она, пропала»,— думал Аргам. Он решил описать этот случай в листовке для жителей Вовчи. «Слышали ли вы плач Веры Масловой у микрофона? Это было в час ночи 25 ноября 1942 года...»
Кончалась листовка словами: «Как жаль, что Вера не знала, что в тот же час, когда она рыдала на чужбине, советские войска в районе Сталинграда...»
Аргам перечел написанное. Тяжелое чувство охватило его. Вот со славой воюет армия генерала Чистякова, в ее рядах Тигран, Каро, Аник, Бурденко, Тоноян, Ираклий... А Аргама нет с ними. Его считают убитым или пропавшим без вести. Наверное, уже сообщили о его гибели родным.
Он мертв для всех: родных, друзей, товарищей по оружию. Эта мысль показалась Аргаму невыносимо мучительной, его нервы, измученные тяжелыми испытаниями, вдруг не выдержали, он заплакал, быть может, так же горько, как плакала Вера Маслова в немецком плену...
XI
Как-то вечером в землянку Аргама вошли командир партизанского отряда Иван Антонов, Минас Меликян и Василий Дьяченко. Аргам стал настраивать радиоприемник на московскую волну. Был час музыки. Станция передавала «Пиковую даму» из Большого театра. Партизаны молча слушали оперу, повествующую о печальной истории Германна и Лизы.
В тесной землянке в эту минуту люди слышали не орудийные раскаты, не плач матерей, находящихся в немецком плену, не последние слова умирающих на поле боя бойцов. Они слышали рыдающий голос Германна, ощущали его трагедию, казалось, они видели, как крепостные девушки вели старую графиню в ее спальню. Удивительная вещь — искусство! Жизнь людей, живших в далекие времена, волнует тебя. Но что значат страсти и страдания Германна по сравнению с муками, которые выпали людям наших дней!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210