— Что же сказала наша фея вам по секрету? — спросил Козаков у Люсик, когда Алла Сергеевна отошла.
— О, на этот раз очень важную вещь,— загадочным тоном ответила Люсик.— И прошу вас больше не злословить на ее счет.
В дальних углах подвала шумели сильно выпившие. В правом углу разместились люди из полка Кобурова. Рядом с Кобуровым со счастливым выражением лица молча сидел Мисак Атоян. Тут же, неподалеку от Кобурова, сидели Аник, Мария Вовк, Ухабов.
Ухабов много пил и, казалось, не пьянел. Его ожесточившаяся душа смягчилась в этот вечер. Наклонившись к уху Марии Вовк, он сказал:
— Нашел я тебя, Мария. Больше я не один. Твоя любовь будет моей защитой. Теперь я защищен, Мария, потому что ты любишь меня.
Рядом с Аник сидели Каро, Бурденко, Тоноян, Савин, Гамидов. Аник подумала, что не было в ее жизни более счастливого дня, чем сегодняшний.
И никому в голову не приходило, что командир полка Кобуров чувствует себя обиженным, потому что его полку отвели место в конце стола, далеко от генералов.
Геладзе предлагал все новые тосты, все восторженней становились аплодисменты, все громче шум и крики «ура».
Геладзе подумал, что пора заканчивать пир, дать в заключение слово члену Военного Совета армии Луганскому, а затем высказать последнее пожелание: в будущих боях еще выше держать гвардейское знамя дивизии. Геладзе уже готов был обратиться к Луганскому, но из дальнего угла подвала раздался чей-то зычный, хриплый голос:
— Прошу дать мне слово, товарищ генерал!
Это был Ухабов. Мария Вовк пыталась усадить его на место, но Ухабов хотел говорить...
— Прошу, говорите,— сказал генерал с явным неудовольствием.
Ухабов, покачиваясь, прошел между столами в центральную часть подвала и, держа стакан выше головы, начал свою речь:
— Товарищи, я, лейтенант Ухабов, хочу предложить очень важный тост. Товарищи, я не помню, какой немецкий полководец — не то Людендорф, или то был Гинденбург — кто-то из них сказал: «Дайте мне русскую армию, и я завоюю весь мир». Товарищи, значит, если армию баранов будут вести львы, то эта армия будет непобедима! А если армию львов будут вести бараны? Эта армия будет обречена на разгром. Что было бы с нами, если бы нас не вели наши замечательные генералы? Я пью за здоровье наших полководцев, наших генералов, спасших нашу страну, наш народ! Они, как львы, привели нас к сталинградской победе. Честь и слава вам, товарищи генералы! Я, лейтенант Ухабов, желаю...
— Хватит, товарищ лейтенант! — Генерал Луганской встал с места.
Больше двух тысяч человек сразу замолкли. Казалось, что хмель со всех сняло как рукой.
— Товарищи! — сказал Луганской.— Лейтенант Ухабов говорит глупости. Пусть извинит он меня за эти грубые слова. Мой возраст и мой жизненный опыт дают мне право иногда так разговаривать с младшими. И самый добрый отец иногда говорит своему сыну слова сурового осуждения. Лейтенант Ухабов говорит глупости! Наши генералы вовсе не нуждаются в такой нелепой похвале... Они сыновья советского народа, вчерашние бойцы и лейтенанты. Они такие же люди, как и вы, только обладающие большими знаниями и опытом. От их имени я осуждаю разговорчики лейтенанта Ухабова о каких-то баранах и львах. Путаные у вас мысли, Ухабов, очень путаные... Вероятно, вы сами спешите раньше времени перейти в ряды воображаемых львов, но неужели для этого надо объявить своих товарищей баранами? Если вы и в самом деле так думаете, то знайте — баран никогда не сделается львом. Баран рождается бараном, лев — львом, человек — человеком. Мы все, и вы, Ухабов, вместе с нами — люди. Один генерал, другой лейтенант, сотни рядовых бойцов, все вместе мы — люди, мы — народ. Победу одерживает народ. Он нам присваивает звания лейтенантов и генералов, звания героев, он награждает нас орденами. И он возьмет эти награды обратно, если мы не оправдаем народного доверия. А сейчас народ нам приказывает — вперед, мои сыновья и дочери, землю Родины еще топчут сапоги оккупантов, фашизм все еще жив! Подобно раненому зверю, Гитлер становится все бешенее. Значит, надо быть осторожным. Не надо чваниться, опьяняться славой и удачами. Выпьем, товарищи, за наш народ, за здоровье всех трудовых советских людей, товарищи!
XX
Участники пира, шумно разговаривая, выходили из подвала. Мария Вовк шла рядом с Ухабовым. Она была очень расстроена его неудачным выступлением. Ухабов шел, пошатываясь, громко пьяным голосом говорил:
— Мария, ты дура! Хоть я и люблю тебя, но ты дура. А я люблю тебя всей своей истерзанной душой. Ты ничего не понимаешь. Ну чего ты огорчаешься, Мария? Я говорю тебе, что все хорошо получилось! Пусть все узнают Ухабова, Великого Павла Ухабова. А ты гордись, дура, что я тебя люблю.
А Мария, поддерживая вот-вот готового упасть Ухабова, едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.
На ночных улицах разрушенного Сталинграда царило оживление. Люди громко смеялись, пели, кто-то пускал в темное ночное небо ракеты. Казалось, никто в эту ночь не спал.
— Давай, Люсик, еще побродим по Сталинграду, скоро рассвет.
Люсик прижалась к плечу мужа. Силуэты разрушенных домов все отчетливее выступали из темноты.
— Сейчас наши матери спят,— сказала Люсик. В эту минуту Тигран тоже думал о матери и сыне.
— И Овик сейчас спит.
Они медленно шли и негромко говорили о будущих мирных днях.
— Ты не представляешь, как я рада, что приехала на фронт: вот я рядом с тобой, и совесть моя спокойна. Исчезло постоянное чувство стыда, что так мучило меня в Ереване. Вот я здесь, вместе с тобой.
Слова жены взволновали Тиграна. Некоторое время они шагали молча.
Из развалин небольшого здания послышались негромкие стоны, вскрикивания. Кричала женщина. Тигран и Люсик ощупью нашли в темноте вход в землянку, расположенную меж груд кирпича.
Люсик толкнула маленькую дверцу и, нагнувшись, вошла в землянку. Тигран пошел следом за ней. Неожиданно Люсик обернулась, поглядела на мужа блеснувшими в темноте глазами.
— Не входи, не входи, здесь женщина рожает! Больше часа Тигран ходил взад и вперед возле
землянки, прислушиваясь к неясным голосам людей, к слабому писку новорожденного.
Да, в мертвый Сталинград возвращалась жизнь, жизнь торжествовала победу среди мертвых развалин.
Уже было совсем светло, когда Люсик и Тигран возвращались в медсанбат. Они шли по дороге, ведущей к Гумраку. У последних окраинных домов они вдруг остановились. Впереди них, качаясь, плелся ночной призрак, с головой и ногами, обвязанными тряпками. Ноги его ступали тяжело и неуклюже. Он шел на запад. Тигран и Люсик долго смотрели на особенную спину идущего с востока немецкого солдата. Вдруг немец остановился, сделал два неуверенных шага, покачнулся и упал...
Люсик подошла к упавшему немцу, наклонилась над ним, пощупала пульс,— он был мертв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210