Или оставишь Мону в покое, или увози ее с собой в Шумен. Вместе с ребенком, конечно, с девочкой она не расстанется. Ты ее удочеришь.
Стоян Кралев принялся объяснять закон о разводах, повторив несколько раз, что Мона, если разведется, возьмет ребенка с собой. Тем самым он хотел выманить у Ивана признание, что ребенок и без того принадлежит ему. Если б он признался в этом хотя бы намеком, Стоян Кралев еще крепче прижал бы его к стене и окончательно обезоружил.. Иван слушал его со своей очаровательной улыбкой и вдруг прервал, словно бы ненамеренно:
— Это кто ж тебя такого сотворил?
— Что?— Стоян Кралев сделал вид, что его не понял, но густая краска, выступившая у него на лице, показывала, что он понял очень даже хорошо и что он глубоко оскорблен.
— Кто, говорю, тебя такого выдумал? Ишь какой диктатор из села Равна!
— Эй ты, полегче!— воскликнул Стоян Кралев.— Думай что говоришь!
— Думаю, думаю, потому-то и не могу надивиться, как это полуграмотный крестьянин, который вчера еще только и умел, что портняжить, теперь возомнил себя господином моих мыслей и моих чувств, моей души и сердца. И самое трагическое состоит в том, что ты сам поверил, будто имеешь право безнаказанно шуровать грязными руками в людских душах. Любовь, говоришь, имеет классово-партийный характер. Кто научил тебя этой страшной глупости? Если это был я, расстреляй меня на месте и знай, что сделал доброе дело. Раз я такой циник, поделом мне. Ах, Стоянчо, Стоянчо, кто мог предположить, что из тебя получится этакий посконный повелитель? Наши святые идеалы, за которые мы готовы были головы сложить, оказались в руках бедного портняжки! Да еще какой фасон выдумал! Китель сталинский, фуражка сталинская, усы сталинские, и левая рука за борт заложена тоже по-сталински. Ну прямо Джугашвили. Нет, Кралешвили! И не только ты, товарищ Кралешвили, но и товарищи из околийского комитета не имеют никакого права вмешиваться в личную жизнь других людей!..
Говоря все это, Иван Шибилев улыбался кротко и снисходительно, словно рассказывал веселую историю о незнакомом человеке. Стоян Кралев был так поражен, что от ярости у него перехватило дыхание. Никто еще не осмеливался так унижать и оскорблять его, да еще с такой спокойной и наглой надменностью. Самым же неприятным было то, что Иван Шибилев говорил, словно глядя ему в душу, знакомую, как собственная ладонь, а нет ничего страшнее, чем подвергаться суду человека, который знает самые потайные уголки твоей души. Перед таким человеком ты должен поднять руки вверх или — смертельно его возненавидеть. Стоян Кралев хотел раз навсегда дать ему понять, с кем он имеет дело, но дерзость Ивана Шибилева поразила его до такой степени, что он не мог ничего предпринять, смотрел в одну точку и молчал, плотно сжав губы. А Иван сказал, что у него спешное дело, и ушел, как будто они со Стояном просто-напросто обменялись обычными любезностями.
Примерно через неделю Стоян Кралев созвал партийное собрание, на котором присутствовал и представитель околийского комитета партии. В повестке дня собрания был только один вопрос — о членстве в партии товарища Ивана Шибилева, которому предъявлялись обвинения по нескольким линиям — выражение недоверия ОК БКП, морально-бытовое разложение и нарушения партийной дисциплины. Единственно серьезным был последний пункт, поскольку Иван часто пропускал партийные собрания, хотя раньше Стоян Кралев и заявлял по этому поводу, что для настоящего коммуниста партия — повсюду, как бог для верующих. Теперь же он начал свою обвинительную речь именно с того, что Иван Шибилев приходит на партийные собрания когда вздумается,— то его нет в селе, то просто пренебрегает, а по уставу это наказывается исключением из партии. Самым сильным его доводом в пользу исключения были любовные похождения Ивана, которые должны были бы вызвать наибольшее возмущение среди членов партии, но этого, к величайшему удивлению Стояна Кралева, не произошло. Те самые люди, у которых связь Ивана с Моной не сходила с уст,— а Стоян Кралев предложил исключить и ее тоже, но комитет не согласился, сочтя, что это может ухудшить положение в ее семье,— так вот, те самые люди, узнав, что его собираются исключать из партии, СНИКЛИ, и когда дело дошло до прений, никто не захотел высказываться. Стоян Кралев предварительно «подработал» десять человек, обещавших его поддержать, но сейчас и они молчали, глядя в пол. Пришлось вызывать их по фамилиям и предоставлять слово, но они едва подымались со своих мест, от неловкости мяли в руках шапки, вздыхали, молчали или бормотали, что, мол, сказать им нечего, мол, была вина, да прощена или что, мол, сука не захочет, кобель не вскочит, и все в таком духе. Наконец, один высокий одноухий мужик, которому вовсе и не давали слова, встал и крикнул во всю голосину:
— Иван Шибилев без нашего села обойдется, а село без Ивана Шибилева — нет!
Собрание оживилось. Люди стали перешептываться, послышался женский смех, а кто-то предложил закрыть собрание. Всеобщее оживление подтверждало мысль одноухого, новые голоса предлагали закрыть собрание, потому что это грех — исключать из партии такого человека, как Иван Шибилев. В этих несвязных протестах, высказанных тихо и несмело, выражалась любовь людей к Ивану Шибилеву, этому горемыке и чародею, сорвиголове и краснобаю, артисту, художнику и человеку с золотыми руками, к тому Ивану Шибилеву, из рук которого за многие годы село привыкло получать духовную пищу. Стоян Кралев сказал что-то председателю ОК, потом дал слово Ивану Шибилеву.
— Мне нечего сказать!— произнес он с места.
Он сидел в конце первого ряда, у самой трибуны, слушал, рассматривая почти в упор нарочито серьезные, чуть ли не мрачные лица Стояна Кралева и представителя, и думал, что вся эта история с его исключением — неумело разыгранный фарс, над которым смеется даже простой народ. Когда Стоян Кралев спросил, означает ли его молчание согласие с решением партийного бюро, он ответил, что не означает, и добавил, что решение околийского комитета тоже неправильно, так как содержит клевету на него.
— Клевету?— откликнулся представитель.— Выходит, значит, что ОК БКП — клеветник?
— Не надо передергивать. Перед комитетом меня оклеветал Стоян Кралев.
— Секретарь партийной организации не может быть клеветником!— закричал представитель и встал со стула.— Партия не выбирает клеветников в секретари. Заруби это себе на носу.
— Я не собираюсь с вами спорить, переливать из пустого в порожнее. Вам приказано провести решение о моем исключении, ну и проводите!— сказал улыбаясь Иван Шибилев.— Все решено предварительно, нечего терять время на пустую болтовню.
На лицах большинства собравшихся блестел пот, все смотрели прямо перед собой тяжелыми, неподвижными взглядами, в душном воздухе стоял густой запах лука и прокисшего пота, а самое чувствительное обоняние могло уловить и запах зрелых хлебов, проникавший в окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Стоян Кралев принялся объяснять закон о разводах, повторив несколько раз, что Мона, если разведется, возьмет ребенка с собой. Тем самым он хотел выманить у Ивана признание, что ребенок и без того принадлежит ему. Если б он признался в этом хотя бы намеком, Стоян Кралев еще крепче прижал бы его к стене и окончательно обезоружил.. Иван слушал его со своей очаровательной улыбкой и вдруг прервал, словно бы ненамеренно:
— Это кто ж тебя такого сотворил?
— Что?— Стоян Кралев сделал вид, что его не понял, но густая краска, выступившая у него на лице, показывала, что он понял очень даже хорошо и что он глубоко оскорблен.
— Кто, говорю, тебя такого выдумал? Ишь какой диктатор из села Равна!
— Эй ты, полегче!— воскликнул Стоян Кралев.— Думай что говоришь!
— Думаю, думаю, потому-то и не могу надивиться, как это полуграмотный крестьянин, который вчера еще только и умел, что портняжить, теперь возомнил себя господином моих мыслей и моих чувств, моей души и сердца. И самое трагическое состоит в том, что ты сам поверил, будто имеешь право безнаказанно шуровать грязными руками в людских душах. Любовь, говоришь, имеет классово-партийный характер. Кто научил тебя этой страшной глупости? Если это был я, расстреляй меня на месте и знай, что сделал доброе дело. Раз я такой циник, поделом мне. Ах, Стоянчо, Стоянчо, кто мог предположить, что из тебя получится этакий посконный повелитель? Наши святые идеалы, за которые мы готовы были головы сложить, оказались в руках бедного портняжки! Да еще какой фасон выдумал! Китель сталинский, фуражка сталинская, усы сталинские, и левая рука за борт заложена тоже по-сталински. Ну прямо Джугашвили. Нет, Кралешвили! И не только ты, товарищ Кралешвили, но и товарищи из околийского комитета не имеют никакого права вмешиваться в личную жизнь других людей!..
Говоря все это, Иван Шибилев улыбался кротко и снисходительно, словно рассказывал веселую историю о незнакомом человеке. Стоян Кралев был так поражен, что от ярости у него перехватило дыхание. Никто еще не осмеливался так унижать и оскорблять его, да еще с такой спокойной и наглой надменностью. Самым же неприятным было то, что Иван Шибилев говорил, словно глядя ему в душу, знакомую, как собственная ладонь, а нет ничего страшнее, чем подвергаться суду человека, который знает самые потайные уголки твоей души. Перед таким человеком ты должен поднять руки вверх или — смертельно его возненавидеть. Стоян Кралев хотел раз навсегда дать ему понять, с кем он имеет дело, но дерзость Ивана Шибилева поразила его до такой степени, что он не мог ничего предпринять, смотрел в одну точку и молчал, плотно сжав губы. А Иван сказал, что у него спешное дело, и ушел, как будто они со Стояном просто-напросто обменялись обычными любезностями.
Примерно через неделю Стоян Кралев созвал партийное собрание, на котором присутствовал и представитель околийского комитета партии. В повестке дня собрания был только один вопрос — о членстве в партии товарища Ивана Шибилева, которому предъявлялись обвинения по нескольким линиям — выражение недоверия ОК БКП, морально-бытовое разложение и нарушения партийной дисциплины. Единственно серьезным был последний пункт, поскольку Иван часто пропускал партийные собрания, хотя раньше Стоян Кралев и заявлял по этому поводу, что для настоящего коммуниста партия — повсюду, как бог для верующих. Теперь же он начал свою обвинительную речь именно с того, что Иван Шибилев приходит на партийные собрания когда вздумается,— то его нет в селе, то просто пренебрегает, а по уставу это наказывается исключением из партии. Самым сильным его доводом в пользу исключения были любовные похождения Ивана, которые должны были бы вызвать наибольшее возмущение среди членов партии, но этого, к величайшему удивлению Стояна Кралева, не произошло. Те самые люди, у которых связь Ивана с Моной не сходила с уст,— а Стоян Кралев предложил исключить и ее тоже, но комитет не согласился, сочтя, что это может ухудшить положение в ее семье,— так вот, те самые люди, узнав, что его собираются исключать из партии, СНИКЛИ, и когда дело дошло до прений, никто не захотел высказываться. Стоян Кралев предварительно «подработал» десять человек, обещавших его поддержать, но сейчас и они молчали, глядя в пол. Пришлось вызывать их по фамилиям и предоставлять слово, но они едва подымались со своих мест, от неловкости мяли в руках шапки, вздыхали, молчали или бормотали, что, мол, сказать им нечего, мол, была вина, да прощена или что, мол, сука не захочет, кобель не вскочит, и все в таком духе. Наконец, один высокий одноухий мужик, которому вовсе и не давали слова, встал и крикнул во всю голосину:
— Иван Шибилев без нашего села обойдется, а село без Ивана Шибилева — нет!
Собрание оживилось. Люди стали перешептываться, послышался женский смех, а кто-то предложил закрыть собрание. Всеобщее оживление подтверждало мысль одноухого, новые голоса предлагали закрыть собрание, потому что это грех — исключать из партии такого человека, как Иван Шибилев. В этих несвязных протестах, высказанных тихо и несмело, выражалась любовь людей к Ивану Шибилеву, этому горемыке и чародею, сорвиголове и краснобаю, артисту, художнику и человеку с золотыми руками, к тому Ивану Шибилеву, из рук которого за многие годы село привыкло получать духовную пищу. Стоян Кралев сказал что-то председателю ОК, потом дал слово Ивану Шибилеву.
— Мне нечего сказать!— произнес он с места.
Он сидел в конце первого ряда, у самой трибуны, слушал, рассматривая почти в упор нарочито серьезные, чуть ли не мрачные лица Стояна Кралева и представителя, и думал, что вся эта история с его исключением — неумело разыгранный фарс, над которым смеется даже простой народ. Когда Стоян Кралев спросил, означает ли его молчание согласие с решением партийного бюро, он ответил, что не означает, и добавил, что решение околийского комитета тоже неправильно, так как содержит клевету на него.
— Клевету?— откликнулся представитель.— Выходит, значит, что ОК БКП — клеветник?
— Не надо передергивать. Перед комитетом меня оклеветал Стоян Кралев.
— Секретарь партийной организации не может быть клеветником!— закричал представитель и встал со стула.— Партия не выбирает клеветников в секретари. Заруби это себе на носу.
— Я не собираюсь с вами спорить, переливать из пустого в порожнее. Вам приказано провести решение о моем исключении, ну и проводите!— сказал улыбаясь Иван Шибилев.— Все решено предварительно, нечего терять время на пустую болтовню.
На лицах большинства собравшихся блестел пот, все смотрели прямо перед собой тяжелыми, неподвижными взглядами, в душном воздухе стоял густой запах лука и прокисшего пота, а самое чувствительное обоняние могло уловить и запах зрелых хлебов, проникавший в окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149