Но я боялся, что она не станет связывать себя с человеком без будущего. Я это предчувствовал, и так и получилось. Института мне больше не видать. Или паши в кооперативе, или иди' рабочим на завод. Даже сельским учителем мне не позволят стать. Чего ж тогда я сержусь на девушку? Зачем ей связывать себя с рабочим или крестьянином? Мое будущее полно неизвестности. По сути дела, у меня нет будущего. Его отнял мой родной брат!..
Однажды вечером в конце июня Анё сидел с отцом под навесом летней кухни, а мать готовила ужин. Они давно уже не ужинали вместе, потому что работали в разных бригадах и возвращались в разное время. Ели наскоро то, что находили на кухонном столе, и ложились спать.
— Съездил бы ты завтра на почту, а?— сказал Ки-ро.— Марчо, наверное, уже вернулся в Софию.
Анё, который только что помылся у колодца, причесывал влажные волосы.
— Не вернулся и не вернется!— сказал он.
— Как так не вернется?
— Вот так, не вернется.
— Ты соображаешь, что ты такое говоришь?
— Конечно, соображаю и могу повторить: Марчо больше не вернется, Марчо — эмигрант! Политический эмигрант, по-ли-ти-ческий! Никакой девушки, никакой помолвки нет и в помине. Ты что, не понимаешь — он придумал эту помолвку, чтобы на время ввести власти в заблуждение, а нас подготовить к самому худшему. Он предполагал, что если мы повнимательней прочтем его письмо, то поймем в чем дело и постепенно это переварим. Вот какой он любящий сын и брат, вот как он о нас заботится! Не стану, значит, вам сообщать о своем бегстве прямо, не то как бы вас удар не хватил, как бы вы умом не тронулись. Но я-то сразу догадался, что дело нечисто. Впрочем, это яснее ясного. Кто пошлет за границу, да еще в капиталистическую страну, человека, у которого нет свидетельства о благонадежности, которому не позволяют учиться в университете! Я написал его хозяйке, хотел все же проверить. И она ответила, что на лекции он не ходил, а работал на какой-то стройке. Я считаю, что он задумал бежать еще осенью и до сих пор морочил нас всякими службами и командировками. Нашего умного и доброго первородного сына и брата уже нет среди нас, он теперь...
— Замолчи, хватит! — прервал его Киро.
Как только Анё заговорил, он резко откинулся на спинку стула, будто что то толкнуло его в грудь, и слушал, не отрывая от сына глаз. Тетушка Танка, которая до этого что-то помешивала на скворчащей сковородке, склонившись над очагом, вскрикнула: «Господи боже!»— и тоже впилась глазами в сына, не смея шевельнуться. «Что я делаю,— думал Анё,— ведь до этой минуты я хотел их пощадить, приоткрывать им правду постепенно, подготовить их к худшему. Надо было раздувать версию Марчо до невероятных размеров, отстаивать ее, даже когда она будет опрокинута неопровержимыми фактами, надо было клясться, будто ничего такого нет и быть не может, что это какое-то недоразумение, наш брат и сын никогда не сбежал бы за рубеж, никогда не запятнал бы своего имени, не опозорил своих близких, не навлек на них опалу. А что я говорю вместо этого и зачем я это говорю? Вон, они в шоке, в лице у них ни кровинки, я почти убил их и теперь добиваю». И в то же время Анё испытывал безумное желание сказать им всю правду и, наплевав на сыновние добродетели, лишить их последней надежды. И он делал это, ясно сознавая, что делать не должен.
— Еще два слова, и я кончу,— сказал он.— Девушка, с которой обручился Марчо, это не девушка, а чужая страна, с которой он «обручился». Так это надо понимать. («И зачем я сочиняю какие-то метафоры, почему не остановлюсь и не скажу, что все мои речи — от нервов, от усталости, от скуки!») Скоро он женится на этой девушке, обзаведется семьей. Этим он хочет сказать, что остается в Германии навсегда. Я получил от него второе письмо, в котором он пишет, что вскоре вступит в брак и еще «побудет» там. Я не стал читать вам это письмо, чтобы вас не тревожить. Оно наверху, в комнате, в ящике стола. Но вот еще какой вопрос. Не завербовала ли нашего Марчо какая-нибудь иностранная разведка? («Вот уж чего не надо было говорить! Ведь это моя фантазия, мне самому это только что в голову пришло!») Потому что как же еще он сумел бы легально пересечь границу? Значит, он уехал с чужим паспортом и потом дорого за это заплатит. И тогда нам всем несдобровать, всем до одного. Я кончил!
Анё встал из-за стола и пошел по двору. Дойдя до середины, он остановился и посмотрел на летнюю кухню. Перекипевшее масло брызгало на огонь, пламя перекинулось на кучу растопки у очага и тянулось к стеблям сухого чебреца, висевшим над очагом, по двору разносился запах горелого. Мать и отец не меняли позы,' словно окаменев, ничего не видя, ничего не чувствуя. Анё вернулся, переставил сковороду на пол и погасил кочергой занявшуюся растопку. На смену ожесточению вдруг пришло сострадание — в последнее время у него нередко одно состояние резко сменялось другим, доходя до крайностей. Сейчас сердце его разрывалось от боли и жалости к родителям, особенно к матери, которая все еще стояла, но словно бы вот-вот могла рухнуть на землю. Анё обнял ее за плечи, повел, как ребенка, и бережно усадил на стул.
— Сядь, мама! Что бы Марчо ни натворил, мы как-нибудь с этим справимся. Главное, он жив и здоров. Может, ему там и лучше будет. А не будет лучше, никто не помешает ему вернуться. Какая-то женщина его опутала, но он опомнится и вернется. Я уверен.
— А ты уверен, что он бежал?— заговорил, наконец, и Киро.
— Не совсем, но я предполагаю...
— Человек предполагает, а бог располагает,— говорили старые люди. Раз у тебя нет верных доказательств, нечего чернить брата. Да если он это и сделал, так не для того же, чтоб нас погубить. Не в себе, значит, был, потерял и волю и рассудок. Иначе с чего бы он стал голову на плаху класть. Никто из нас не может предать своих, так что и Марчо никогда нас не бросит.
Все разошлись по комнатам, но никто из Джелебо-вых не заснул до утра. Анё казнил себя за то, что так безоговорочно обрушил обвинения на голову брата. Слепая вера отца в то, что Марчо невинен, словно бы поколебала его уверенность в том, что Марчо эмигрировал и навсегда сжег за собой мосты. Может быть, какой-нибудь влиятельный человек (скажем, отец или брат какого-то его приятеля по университету) дал ему рекомендацию и включил в группу, направляемую в Германию, поскольку Марчо хорошо знает немецкий. Так что, может, Марчо и в самом деле очутился за границей вполне легально, а там встретился с девушкой. Если он женится на этой девушке и будет жить с ней там или здесь, то это уже не эмиграция, а брак с иностранкой, таких браков сколько угодно во всем мире, да и у нас тоже так бывает. При этом уже конец июня, а здешние власти все еще не уведомлены о бегстве Марчо. Непонятно, знают ли в Софии о том, что Марчо за границей, а вдруг его и вправду оттуда послали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Однажды вечером в конце июня Анё сидел с отцом под навесом летней кухни, а мать готовила ужин. Они давно уже не ужинали вместе, потому что работали в разных бригадах и возвращались в разное время. Ели наскоро то, что находили на кухонном столе, и ложились спать.
— Съездил бы ты завтра на почту, а?— сказал Ки-ро.— Марчо, наверное, уже вернулся в Софию.
Анё, который только что помылся у колодца, причесывал влажные волосы.
— Не вернулся и не вернется!— сказал он.
— Как так не вернется?
— Вот так, не вернется.
— Ты соображаешь, что ты такое говоришь?
— Конечно, соображаю и могу повторить: Марчо больше не вернется, Марчо — эмигрант! Политический эмигрант, по-ли-ти-ческий! Никакой девушки, никакой помолвки нет и в помине. Ты что, не понимаешь — он придумал эту помолвку, чтобы на время ввести власти в заблуждение, а нас подготовить к самому худшему. Он предполагал, что если мы повнимательней прочтем его письмо, то поймем в чем дело и постепенно это переварим. Вот какой он любящий сын и брат, вот как он о нас заботится! Не стану, значит, вам сообщать о своем бегстве прямо, не то как бы вас удар не хватил, как бы вы умом не тронулись. Но я-то сразу догадался, что дело нечисто. Впрочем, это яснее ясного. Кто пошлет за границу, да еще в капиталистическую страну, человека, у которого нет свидетельства о благонадежности, которому не позволяют учиться в университете! Я написал его хозяйке, хотел все же проверить. И она ответила, что на лекции он не ходил, а работал на какой-то стройке. Я считаю, что он задумал бежать еще осенью и до сих пор морочил нас всякими службами и командировками. Нашего умного и доброго первородного сына и брата уже нет среди нас, он теперь...
— Замолчи, хватит! — прервал его Киро.
Как только Анё заговорил, он резко откинулся на спинку стула, будто что то толкнуло его в грудь, и слушал, не отрывая от сына глаз. Тетушка Танка, которая до этого что-то помешивала на скворчащей сковородке, склонившись над очагом, вскрикнула: «Господи боже!»— и тоже впилась глазами в сына, не смея шевельнуться. «Что я делаю,— думал Анё,— ведь до этой минуты я хотел их пощадить, приоткрывать им правду постепенно, подготовить их к худшему. Надо было раздувать версию Марчо до невероятных размеров, отстаивать ее, даже когда она будет опрокинута неопровержимыми фактами, надо было клясться, будто ничего такого нет и быть не может, что это какое-то недоразумение, наш брат и сын никогда не сбежал бы за рубеж, никогда не запятнал бы своего имени, не опозорил своих близких, не навлек на них опалу. А что я говорю вместо этого и зачем я это говорю? Вон, они в шоке, в лице у них ни кровинки, я почти убил их и теперь добиваю». И в то же время Анё испытывал безумное желание сказать им всю правду и, наплевав на сыновние добродетели, лишить их последней надежды. И он делал это, ясно сознавая, что делать не должен.
— Еще два слова, и я кончу,— сказал он.— Девушка, с которой обручился Марчо, это не девушка, а чужая страна, с которой он «обручился». Так это надо понимать. («И зачем я сочиняю какие-то метафоры, почему не остановлюсь и не скажу, что все мои речи — от нервов, от усталости, от скуки!») Скоро он женится на этой девушке, обзаведется семьей. Этим он хочет сказать, что остается в Германии навсегда. Я получил от него второе письмо, в котором он пишет, что вскоре вступит в брак и еще «побудет» там. Я не стал читать вам это письмо, чтобы вас не тревожить. Оно наверху, в комнате, в ящике стола. Но вот еще какой вопрос. Не завербовала ли нашего Марчо какая-нибудь иностранная разведка? («Вот уж чего не надо было говорить! Ведь это моя фантазия, мне самому это только что в голову пришло!») Потому что как же еще он сумел бы легально пересечь границу? Значит, он уехал с чужим паспортом и потом дорого за это заплатит. И тогда нам всем несдобровать, всем до одного. Я кончил!
Анё встал из-за стола и пошел по двору. Дойдя до середины, он остановился и посмотрел на летнюю кухню. Перекипевшее масло брызгало на огонь, пламя перекинулось на кучу растопки у очага и тянулось к стеблям сухого чебреца, висевшим над очагом, по двору разносился запах горелого. Мать и отец не меняли позы,' словно окаменев, ничего не видя, ничего не чувствуя. Анё вернулся, переставил сковороду на пол и погасил кочергой занявшуюся растопку. На смену ожесточению вдруг пришло сострадание — в последнее время у него нередко одно состояние резко сменялось другим, доходя до крайностей. Сейчас сердце его разрывалось от боли и жалости к родителям, особенно к матери, которая все еще стояла, но словно бы вот-вот могла рухнуть на землю. Анё обнял ее за плечи, повел, как ребенка, и бережно усадил на стул.
— Сядь, мама! Что бы Марчо ни натворил, мы как-нибудь с этим справимся. Главное, он жив и здоров. Может, ему там и лучше будет. А не будет лучше, никто не помешает ему вернуться. Какая-то женщина его опутала, но он опомнится и вернется. Я уверен.
— А ты уверен, что он бежал?— заговорил, наконец, и Киро.
— Не совсем, но я предполагаю...
— Человек предполагает, а бог располагает,— говорили старые люди. Раз у тебя нет верных доказательств, нечего чернить брата. Да если он это и сделал, так не для того же, чтоб нас погубить. Не в себе, значит, был, потерял и волю и рассудок. Иначе с чего бы он стал голову на плаху класть. Никто из нас не может предать своих, так что и Марчо никогда нас не бросит.
Все разошлись по комнатам, но никто из Джелебо-вых не заснул до утра. Анё казнил себя за то, что так безоговорочно обрушил обвинения на голову брата. Слепая вера отца в то, что Марчо невинен, словно бы поколебала его уверенность в том, что Марчо эмигрировал и навсегда сжег за собой мосты. Может быть, какой-нибудь влиятельный человек (скажем, отец или брат какого-то его приятеля по университету) дал ему рекомендацию и включил в группу, направляемую в Германию, поскольку Марчо хорошо знает немецкий. Так что, может, Марчо и в самом деле очутился за границей вполне легально, а там встретился с девушкой. Если он женится на этой девушке и будет жить с ней там или здесь, то это уже не эмиграция, а брак с иностранкой, таких браков сколько угодно во всем мире, да и у нас тоже так бывает. При этом уже конец июня, а здешние власти все еще не уведомлены о бегстве Марчо. Непонятно, знают ли в Софии о том, что Марчо за границей, а вдруг его и вправду оттуда послали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149