Мальчики набрасывались на еду, как оголодавшие волчата, а она брала понемножку, лишь бы не привлекать внимания тем, что сидит в сторонке, скрестив руки, и не сводила глаз с сыновей, потому что только тут и могла ими полюбоваться. Утром они вставали рано, вечером возвращались в темноте, а лето вон оно, уже на исходе, завтра наденут гимназическую форму, и только она их и видела.
— Ты что жмешься, для нас одних, что ли, готовила?— спрашивал Киро, глядя на то, как она, словно бы стесняясь, протягивает руку к еде.
— Вы на меня не смотрите, ешьте, да побольше, жатва сил требует, тяжелей работы нету,— отвечала она.—А я, пока готовила, того, другого попробовала, вот и сыта.
Все ее сыновья были как две капли воды похожи на отца: смуглые, с жесткими черными волосами и сине-зелеными глазами, работящие и сноровистые, как он. Она не смела приласкать их кроме как мысленно или во сне. Даже младшенький уже вывертывался из-под ее руки, хмурился и боялся, как бы старшие не подумали, что его считают ребенком. Мелькали друг за другом жатва, молотьба, Богородица с первой корзиной винограда, и вот уже четырнадцатого сентября рано-рано утром несколько телег везли гимназистов в Варну, Добрич, Провадию. Киро Джелебов провожал троих — старших в Варну, а младшего в Образцовое поместье возле Русе, дававшее среднее сельскохозяйственное образование.
События Девятого сентября застали нас с Марчо в армии. Он служил в Варне, я — в Шумене. Когда мы демобилизовались и вернулись домой, село наше едва можно было узнать, такое там шло брожение. Домашние регулярно сообщали нам в письмах обо всем, что у них происходит, и все же мы были поражены наступившими переменами, и прежде всего кипением политических страстей. До Девятого сентября только несколько гимназистов открыто говорили о своих политических убеждениях, и двое из них попали в тюрьму, наперечет были и взрослые, известные как коммунисты или члены Земледельческого союза, а теперь все записались в разные партии. В селе появились социалисты, члены партии «Звено», радикалы, притом раньше они и не слыхивали о таких партиях, не говоря о том, что не знали их политических программ. Они заседали в своих клубах, принимали решения, набирали или исключали членов, ссорились между собой, ссорились и со сторонниками других партий. Публично перемывалось грязное белье, сводились старые счеты, так что посторонний человек мог подумать, что наши мужики все на ножах друг с другом. Позже, однако, выяснилось, что социальное и классовое сознание выросло у наших мужичков еще не настолько, чтоб им всем перебить друг друга. Подоплекой всей этой политической истерики был страх перед ТКЗХ. Многие надеялись, что, если они вступят не в Коммунистическую партию, а в любую другую, обобществление земли их минует. Если, мол, партия коммунистов обязывает своих членов устраивать общее хозяйство, пусть устраивают на своей земле, а хозяева из других партий будут обрабатывать свою землю, как они это делали до сих мор. Стремясь таким образом себя обезопасить, отцы, сыновья и братья из многих семей вступали в разные партии, продавали землю, переписывали ее на наследников, чтобы уменьшить размеры госпоставок и налогов.
Киро Джелебов был одним из немногих, если не единственным в селе, кто остался в стороне от всяких партий. Если его звали на общесельское собрание, он не отказывался, слушал с начала до конца все, что там говорилось, и шел домой. В селе было с десяток крестьян, которые из-за авторитета своего в глазах односельчан требовали особого подхода. Считалось, что, если эти хозяева заупрямятся и откажутся вступать в ТКЗХ как члены-учредители, они внесут смятение и в души остальных, и наоборот, если они вступят, за ними потянутся другие. Стоян Кралев давал нам указания разговаривать с этими людьми о коллективизации едва ли не прибегая к аллегориям, всячески их обхаживать, улещивать и заверять, что и в общем хозяйстве они, как отличные хозяева, будут пользоваться всеобщим уважением. Киро Джелебов ни единым намеком не давал повода относить его к категории «трудных», но его созерцательное отношение к событиям в эти дни всеобщего возбуждения заставляло нас думать, что вступить в общее хозяйство ему будет нелегко и что он, быть может, никогда на это не решится. С другой стороны, однако, все мы ждали от него какого-то приятного сюрприза, то есть мы надеялись, что, обдумав и взвесив все лучше остальных, он в один прекрасный день, быть может в самый последний день, даже в последнюю минуту, уже на самом учредительном собрании, поднимется из последнего ряда, где он обычно сидел, и молча протянет заявление с просьбой принять его в ТКЗХ. Испытывая к нему такого рода двойственное чувство, Стоян Кралев подробно инструктировал меня, как его обрабатывать и как в конце концов любой ценой привлечь на нашу сторону.
— Мне не надо тебе объяснять, что он за птица, ты лучше других его знаешь. Ты для него свой человек, общий язык найдете легко, так что действуй!
Давая мне это задание, Стоян Кралев был так во мне уверен, что это обязывало меня немедля приступить к делу. На другой же день я нашел повод заглянуть к Киро. Для нас, молодых агитаторов, было вопросом престижа, кто сколько человек сумеет вовлечь в ТКЗХ, да и в агитационной работе была своя романтика. Наши мужички, столь легковерные по отношению к разным политическим партиям и всегда ждущие друг от друга подвоха, неожиданно образовали против нас единый фронт, но и мы превратились чуть ли не в нечистую силу и всякими хитроумными способами проникали в их дома. В какие только положения мы ни попадали — чаще всего, разумеется, неприятные! Кто провожал нас добром, кто посылал вслед проклятья и натравливал собак; нас загоняли в угол вопросами, на которые и сам Маркс не мог бы найти ответа, нам устраивали ловушки. На все это мы отвечали с терпением миссионеров, приобщенных к великой тайне и с безмерной жертвенностью занявшихся тем, чтобы посвятить в нее нищих духом, а языки наши при любых обстоятельствах не переставали молоть с бешеной скоростью. Насчет «сельских масс», то есть всех, кроме того десятка человек, о которых мы только что говорили, Стоян Кралев давал ясные и твердые указания. «Ухватишь его, так не выпускай, пока не запросит пардону. Где бы ты его ни встретил, на улице ли, в поле или в корчме, втолковывай ему, какие у коллективного хозяйства преимущества перед частным, как помещики и кулаки эксплуатируют крестьян, а главное — как благоденствуют советские колхозники. Декларация пусть лежит у тебя в кармане, чуть только скажет «да»—вытаскивай, и пусть подписывает!» И мы выполняли его указания с восторгом и воодушевлением. Все, что мы слышали и читали о советских колхозах, мы пересказывали сельчанам с таким вдохновением и наглядностью, будто сами уже были полеводами, животноводами и механизаторами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
— Ты что жмешься, для нас одних, что ли, готовила?— спрашивал Киро, глядя на то, как она, словно бы стесняясь, протягивает руку к еде.
— Вы на меня не смотрите, ешьте, да побольше, жатва сил требует, тяжелей работы нету,— отвечала она.—А я, пока готовила, того, другого попробовала, вот и сыта.
Все ее сыновья были как две капли воды похожи на отца: смуглые, с жесткими черными волосами и сине-зелеными глазами, работящие и сноровистые, как он. Она не смела приласкать их кроме как мысленно или во сне. Даже младшенький уже вывертывался из-под ее руки, хмурился и боялся, как бы старшие не подумали, что его считают ребенком. Мелькали друг за другом жатва, молотьба, Богородица с первой корзиной винограда, и вот уже четырнадцатого сентября рано-рано утром несколько телег везли гимназистов в Варну, Добрич, Провадию. Киро Джелебов провожал троих — старших в Варну, а младшего в Образцовое поместье возле Русе, дававшее среднее сельскохозяйственное образование.
События Девятого сентября застали нас с Марчо в армии. Он служил в Варне, я — в Шумене. Когда мы демобилизовались и вернулись домой, село наше едва можно было узнать, такое там шло брожение. Домашние регулярно сообщали нам в письмах обо всем, что у них происходит, и все же мы были поражены наступившими переменами, и прежде всего кипением политических страстей. До Девятого сентября только несколько гимназистов открыто говорили о своих политических убеждениях, и двое из них попали в тюрьму, наперечет были и взрослые, известные как коммунисты или члены Земледельческого союза, а теперь все записались в разные партии. В селе появились социалисты, члены партии «Звено», радикалы, притом раньше они и не слыхивали о таких партиях, не говоря о том, что не знали их политических программ. Они заседали в своих клубах, принимали решения, набирали или исключали членов, ссорились между собой, ссорились и со сторонниками других партий. Публично перемывалось грязное белье, сводились старые счеты, так что посторонний человек мог подумать, что наши мужики все на ножах друг с другом. Позже, однако, выяснилось, что социальное и классовое сознание выросло у наших мужичков еще не настолько, чтоб им всем перебить друг друга. Подоплекой всей этой политической истерики был страх перед ТКЗХ. Многие надеялись, что, если они вступят не в Коммунистическую партию, а в любую другую, обобществление земли их минует. Если, мол, партия коммунистов обязывает своих членов устраивать общее хозяйство, пусть устраивают на своей земле, а хозяева из других партий будут обрабатывать свою землю, как они это делали до сих мор. Стремясь таким образом себя обезопасить, отцы, сыновья и братья из многих семей вступали в разные партии, продавали землю, переписывали ее на наследников, чтобы уменьшить размеры госпоставок и налогов.
Киро Джелебов был одним из немногих, если не единственным в селе, кто остался в стороне от всяких партий. Если его звали на общесельское собрание, он не отказывался, слушал с начала до конца все, что там говорилось, и шел домой. В селе было с десяток крестьян, которые из-за авторитета своего в глазах односельчан требовали особого подхода. Считалось, что, если эти хозяева заупрямятся и откажутся вступать в ТКЗХ как члены-учредители, они внесут смятение и в души остальных, и наоборот, если они вступят, за ними потянутся другие. Стоян Кралев давал нам указания разговаривать с этими людьми о коллективизации едва ли не прибегая к аллегориям, всячески их обхаживать, улещивать и заверять, что и в общем хозяйстве они, как отличные хозяева, будут пользоваться всеобщим уважением. Киро Джелебов ни единым намеком не давал повода относить его к категории «трудных», но его созерцательное отношение к событиям в эти дни всеобщего возбуждения заставляло нас думать, что вступить в общее хозяйство ему будет нелегко и что он, быть может, никогда на это не решится. С другой стороны, однако, все мы ждали от него какого-то приятного сюрприза, то есть мы надеялись, что, обдумав и взвесив все лучше остальных, он в один прекрасный день, быть может в самый последний день, даже в последнюю минуту, уже на самом учредительном собрании, поднимется из последнего ряда, где он обычно сидел, и молча протянет заявление с просьбой принять его в ТКЗХ. Испытывая к нему такого рода двойственное чувство, Стоян Кралев подробно инструктировал меня, как его обрабатывать и как в конце концов любой ценой привлечь на нашу сторону.
— Мне не надо тебе объяснять, что он за птица, ты лучше других его знаешь. Ты для него свой человек, общий язык найдете легко, так что действуй!
Давая мне это задание, Стоян Кралев был так во мне уверен, что это обязывало меня немедля приступить к делу. На другой же день я нашел повод заглянуть к Киро. Для нас, молодых агитаторов, было вопросом престижа, кто сколько человек сумеет вовлечь в ТКЗХ, да и в агитационной работе была своя романтика. Наши мужички, столь легковерные по отношению к разным политическим партиям и всегда ждущие друг от друга подвоха, неожиданно образовали против нас единый фронт, но и мы превратились чуть ли не в нечистую силу и всякими хитроумными способами проникали в их дома. В какие только положения мы ни попадали — чаще всего, разумеется, неприятные! Кто провожал нас добром, кто посылал вслед проклятья и натравливал собак; нас загоняли в угол вопросами, на которые и сам Маркс не мог бы найти ответа, нам устраивали ловушки. На все это мы отвечали с терпением миссионеров, приобщенных к великой тайне и с безмерной жертвенностью занявшихся тем, чтобы посвятить в нее нищих духом, а языки наши при любых обстоятельствах не переставали молоть с бешеной скоростью. Насчет «сельских масс», то есть всех, кроме того десятка человек, о которых мы только что говорили, Стоян Кралев давал ясные и твердые указания. «Ухватишь его, так не выпускай, пока не запросит пардону. Где бы ты его ни встретил, на улице ли, в поле или в корчме, втолковывай ему, какие у коллективного хозяйства преимущества перед частным, как помещики и кулаки эксплуатируют крестьян, а главное — как благоденствуют советские колхозники. Декларация пусть лежит у тебя в кармане, чуть только скажет «да»—вытаскивай, и пусть подписывает!» И мы выполняли его указания с восторгом и воодушевлением. Все, что мы слышали и читали о советских колхозах, мы пересказывали сельчанам с таким вдохновением и наглядностью, будто сами уже были полеводами, животноводами и механизаторами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149