Мало-помалу они начинали казаться Нико-лину живыми разноцветными пятнами, которые плавно и звучно носятся в воздухе, сливаются, поют или плачут грустными, стонущими голосами, завиваются вихрем и словно бы растворяются в пространстве, но нет, не растворяются — входят в него самого, заполняют его душу, и он дрожит от нетерпения, ликует или же испытывает непонятную сладостную печаль.
Сейчас Николин не смел войти в дом Малая, потому что знал — госпожа Клара лежит в постели или сидит на стуле, разговаривает с мужем своим чирикающим голоском и улыбается. Она всегда улыбалась игриво и весело, как молоденькая девушка, когда разговаривала с Деветаковым, когда муж нес ее на руках или когда в хорошую погоду сидела во дворе или в саду на мягкой траве, а глаза у нее были такие голубые и так сияли, что Николину казалось, будто у нее вместо лица одна сияющая улыбка. Тусклый свет за занавеской погас, тьма вокруг посветлела, зловещие тени снова поползли со всех сторон, и Николин снова бросился бежать, втягивая голову в плечи и стараясь увернуться от теней. Убегая от них, он вдруг почувствовал теплый, отдающий кислецой запах конюшни, которым на него дохнуло точно лаской. Он вспомнил, что в этот вечер не задавал корма лошадям, и вошел к ним. Положил в ясли сена, улегся между двумя лошадьми и провел так всю ночь, согретый и успокоенный их присутствием. И всю ночь перед глазами его стоял Деветаков — то такой, каким он его видел на галерее, с желтым лицом, закрытыми глазами и синими веками, то такой, каким он увидел его впервые, одиннадцать лет назад,— с непокрытой головой, в клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Оба эти образа временами появлялись вместе, и Николину стоило большого труда изгонять из своего воображения покойника и оставлять только живого Деветакова, когда же это ему удавалось, он чувствовал, как на плечо ему ложится его мягкая, белая и теплая рука...
Ему было тогда шестнадцать лет. В поместье он попал вместе с дядькой, с которым они однажды отправились в город продавать дрова. Посреди села Орлова их остановил один турок, не торгуясь заплатил за дрова и повел в поместье. Там они сгрузили дрова, и когда собрались уезжать, мимо прошел человек лет тридцати, без шапки, в клетчатой рубашке. Он спросил дядьку, может ли тот привезти еще две или три телеги дров. Дядька обещал, и когда молодой человек уже отошел, сообразил, что это и есть сам помещик Михаил Деветаков, побежал за ним и догнал. Сняв шапку, он о чем-то заговорил с ним, умильно прижимая руку к сердцу и раболепно кланяясь. Молодой человек обернулся и взглянул в сторону телеги, а вскоре они оба подошли к Николину.
— Николинчо, вот барин работника ищет,— сказал дядька.— Останешься у него?
— Останусь, чего ж не остаться,— ответил Нико-лин, глядя на дядькины ноги.
Дядька уже с год как искал, куда бы пристроить его в работники, так что Николина не удивило его решение тут же и оставить его в поместье, да и самому Николи-ну уже хотелось уйти из дядиного дома. Деветаков заметил, что парнишка робеет, и попытался его подбодрить. Положив руку ему на плечо, он повел его к дому и сказал, что смущаться нечего, он ведь уже большой. Потом спросил, какой бы он хотел заниматься работой.
— Я это, овец пас,— сказал Николин.
— Хорошее занятие, но у меня двое чабанов уже есть,— сказал Деветаков.— Ну ничего, ты погуляй денек-другой по двору, присмотрись, а потом решим.
За этим разговором они вошли в дом. Дом был двухэтажный, в форме буквы «п», на верхнем этаже было пять комнат, три м:\ них располагались в ряд, две крайние выдавались вперед, а соединяла их общая деревянная галерея. Средняя комната, которую называли гостиной, была самая большая и лучше всего обставленная: три окна, потолок с деревянной резьбой, старинная мебель — большой овальный стол с двенадцатью стульями черного дерева, шкаф с толстыми выпуклыми стеклами, два кожаных дивана, изразцовая печь и рояль. Две комнаты на первом этаже занимали стряпуха тетка Райна и управляющий, остальные помещения внизу использовались под кухню, ванную и чулан. Снаружи дом выглядел неказистым и даже каким-то угрюмым, но внутри было удобно и уютно, летом прохладно, а зимой дом надежно защищал от пронзительных степных ветров. В каждой комнате было по кафельной печи, высотой до самого потолка, и этим дом в сущности отличался от крестьянских домов. Старший Деветаков строил его когда-то в расчете на большую семью, но случилось так, что у него родились только дочь и сын. Жена умерла молодой от аппендицита, а дочь, еще гимназисткой, сбежала с каким-то типом, и больше о ней не было ни слуху ни духу.
Они прошли по галерее и зашли в верхнюю западную комнату. Увидев на полу яркий ковер, Николин застыл на пороге и инстинктивно взглянул на свои ноги, обутые в постолы поверх толстых шерстяных носков.
— Входи, входи!— сказал Деветаков и снова положил руку ему на плечо.
Голос у него был мягкий и ласковый, но Николин, ступая как по углям, дошел лишь до середины комнаты и остановился. В углу у южного окна стояла железная кровать с разрисованными спинками, застеленная пестрым покрывалом; столик с двумя стульями и коричневая кафельная печь, высокая и блестящая, как обливной кувшин, довершали убранство комнаты.
— Здесь ты будешь спать, Николинчо,— сказал Деветаков и обернулся к женщине, проходившей по галерее.— Тетя Райна, у нас новый работник, Николин. К вечеру приготовь ему постель, а сейчас затопи ванную. Когда выкупается, дай ему рубаху и ботинки и не забудь позвать к ужину. Ну, Николинчо, иди помоги тете Райне нагреть воды.
Николин повернулся было, чтобы выйти из комнаты, и заревел. Плач вдруг вырвался из самой глубины его существа с такой силой, что он не мог с ним совладать.
— Село свое жалко бросать?— спросил Деветаков.— Если не хочешь оставаться с нами, мы тебя завтра же отвезем в твое село.
— Не-е-ет!— прорыдал Николин хриплым, срывающимся голосом, дрожащими руками закрывая лицо.— Не-е-ет!
— К маме с папой хочется,— сказала тетка Райна.— Не плачь, милок, ты ведь уже большой!
Деветаков дал ей знак, чтоб она вышла на галерею, и шепотом объяснил, что парнишка — круглый сирота и что не надо ни поминать его родителей, ни расспрашивать его о прошлом. «Бедняжка, ишь как его разобрало»,— сказала она, и глаза ее налились слезами. Жалостливое женское сердце подсказало ей, почему парнишку сотрясают неистовые, из самого сердца рвущиеся рыдания; она, как ребенка, взяла его за руку и отвела на кухню. Позднее Николин часто думал, что, если бы не эта женщина, он в тот же день сбежал бы из поместья и вернулся в село. Она с первой же минуты стала обращаться с ним, как с сыном, утешила, переодела, показала, где что, приохотила ко всей жизни поместья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Сейчас Николин не смел войти в дом Малая, потому что знал — госпожа Клара лежит в постели или сидит на стуле, разговаривает с мужем своим чирикающим голоском и улыбается. Она всегда улыбалась игриво и весело, как молоденькая девушка, когда разговаривала с Деветаковым, когда муж нес ее на руках или когда в хорошую погоду сидела во дворе или в саду на мягкой траве, а глаза у нее были такие голубые и так сияли, что Николину казалось, будто у нее вместо лица одна сияющая улыбка. Тусклый свет за занавеской погас, тьма вокруг посветлела, зловещие тени снова поползли со всех сторон, и Николин снова бросился бежать, втягивая голову в плечи и стараясь увернуться от теней. Убегая от них, он вдруг почувствовал теплый, отдающий кислецой запах конюшни, которым на него дохнуло точно лаской. Он вспомнил, что в этот вечер не задавал корма лошадям, и вошел к ним. Положил в ясли сена, улегся между двумя лошадьми и провел так всю ночь, согретый и успокоенный их присутствием. И всю ночь перед глазами его стоял Деветаков — то такой, каким он его видел на галерее, с желтым лицом, закрытыми глазами и синими веками, то такой, каким он увидел его впервые, одиннадцать лет назад,— с непокрытой головой, в клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Оба эти образа временами появлялись вместе, и Николину стоило большого труда изгонять из своего воображения покойника и оставлять только живого Деветакова, когда же это ему удавалось, он чувствовал, как на плечо ему ложится его мягкая, белая и теплая рука...
Ему было тогда шестнадцать лет. В поместье он попал вместе с дядькой, с которым они однажды отправились в город продавать дрова. Посреди села Орлова их остановил один турок, не торгуясь заплатил за дрова и повел в поместье. Там они сгрузили дрова, и когда собрались уезжать, мимо прошел человек лет тридцати, без шапки, в клетчатой рубашке. Он спросил дядьку, может ли тот привезти еще две или три телеги дров. Дядька обещал, и когда молодой человек уже отошел, сообразил, что это и есть сам помещик Михаил Деветаков, побежал за ним и догнал. Сняв шапку, он о чем-то заговорил с ним, умильно прижимая руку к сердцу и раболепно кланяясь. Молодой человек обернулся и взглянул в сторону телеги, а вскоре они оба подошли к Николину.
— Николинчо, вот барин работника ищет,— сказал дядька.— Останешься у него?
— Останусь, чего ж не остаться,— ответил Нико-лин, глядя на дядькины ноги.
Дядька уже с год как искал, куда бы пристроить его в работники, так что Николина не удивило его решение тут же и оставить его в поместье, да и самому Николи-ну уже хотелось уйти из дядиного дома. Деветаков заметил, что парнишка робеет, и попытался его подбодрить. Положив руку ему на плечо, он повел его к дому и сказал, что смущаться нечего, он ведь уже большой. Потом спросил, какой бы он хотел заниматься работой.
— Я это, овец пас,— сказал Николин.
— Хорошее занятие, но у меня двое чабанов уже есть,— сказал Деветаков.— Ну ничего, ты погуляй денек-другой по двору, присмотрись, а потом решим.
За этим разговором они вошли в дом. Дом был двухэтажный, в форме буквы «п», на верхнем этаже было пять комнат, три м:\ них располагались в ряд, две крайние выдавались вперед, а соединяла их общая деревянная галерея. Средняя комната, которую называли гостиной, была самая большая и лучше всего обставленная: три окна, потолок с деревянной резьбой, старинная мебель — большой овальный стол с двенадцатью стульями черного дерева, шкаф с толстыми выпуклыми стеклами, два кожаных дивана, изразцовая печь и рояль. Две комнаты на первом этаже занимали стряпуха тетка Райна и управляющий, остальные помещения внизу использовались под кухню, ванную и чулан. Снаружи дом выглядел неказистым и даже каким-то угрюмым, но внутри было удобно и уютно, летом прохладно, а зимой дом надежно защищал от пронзительных степных ветров. В каждой комнате было по кафельной печи, высотой до самого потолка, и этим дом в сущности отличался от крестьянских домов. Старший Деветаков строил его когда-то в расчете на большую семью, но случилось так, что у него родились только дочь и сын. Жена умерла молодой от аппендицита, а дочь, еще гимназисткой, сбежала с каким-то типом, и больше о ней не было ни слуху ни духу.
Они прошли по галерее и зашли в верхнюю западную комнату. Увидев на полу яркий ковер, Николин застыл на пороге и инстинктивно взглянул на свои ноги, обутые в постолы поверх толстых шерстяных носков.
— Входи, входи!— сказал Деветаков и снова положил руку ему на плечо.
Голос у него был мягкий и ласковый, но Николин, ступая как по углям, дошел лишь до середины комнаты и остановился. В углу у южного окна стояла железная кровать с разрисованными спинками, застеленная пестрым покрывалом; столик с двумя стульями и коричневая кафельная печь, высокая и блестящая, как обливной кувшин, довершали убранство комнаты.
— Здесь ты будешь спать, Николинчо,— сказал Деветаков и обернулся к женщине, проходившей по галерее.— Тетя Райна, у нас новый работник, Николин. К вечеру приготовь ему постель, а сейчас затопи ванную. Когда выкупается, дай ему рубаху и ботинки и не забудь позвать к ужину. Ну, Николинчо, иди помоги тете Райне нагреть воды.
Николин повернулся было, чтобы выйти из комнаты, и заревел. Плач вдруг вырвался из самой глубины его существа с такой силой, что он не мог с ним совладать.
— Село свое жалко бросать?— спросил Деветаков.— Если не хочешь оставаться с нами, мы тебя завтра же отвезем в твое село.
— Не-е-ет!— прорыдал Николин хриплым, срывающимся голосом, дрожащими руками закрывая лицо.— Не-е-ет!
— К маме с папой хочется,— сказала тетка Райна.— Не плачь, милок, ты ведь уже большой!
Деветаков дал ей знак, чтоб она вышла на галерею, и шепотом объяснил, что парнишка — круглый сирота и что не надо ни поминать его родителей, ни расспрашивать его о прошлом. «Бедняжка, ишь как его разобрало»,— сказала она, и глаза ее налились слезами. Жалостливое женское сердце подсказало ей, почему парнишку сотрясают неистовые, из самого сердца рвущиеся рыдания; она, как ребенка, взяла его за руку и отвела на кухню. Позднее Николин часто думал, что, если бы не эта женщина, он в тот же день сбежал бы из поместья и вернулся в село. Она с первой же минуты стала обращаться с ним, как с сыном, утешила, переодела, показала, где что, приохотила ко всей жизни поместья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149