Я прочел немало художественной и политической литературы о революции в России и знал, что это такое — быть уличенным в измене революции. Первые дни революционного взрыва — это дни беззакония, когда для виновных и подозреваемых нет ни следствия, ни суда. На смерть обречен не 'только тот, кто был, но и тот, кто мог бы быть врагом революции. Если бы оказалось, что и брат Нуши работал против нас, то тень обреченности нависла бы и над всей их семьей.
Первое, что мне пришло в голову, было поехать в Варну, где проходил процесс двенадцати ремсистов, и познакомиться с делом. Я не хотел тревожить Нушу и ее семью, но из разговоров с ней узнал, что ее отца не вызывали в суд даже как потерпевшего, что он не знал, кто украл брезент с его молотилки, никуда и никому об этом не сообщал, а также не знал, что брезент попал к партизанам. Вполне вероятно, говорил он, что это Лекси распорядился его «украсть», но скорее кто-то просто взял его и загнал. Когда зашла речь о деньгах, я спросил Нушу, сколько стоит пребывание Лекси в Швейцарии, и она ответила, что отец не посылает ему денег, потому что не знает его адреса, и что его пребывание за границей остается для семьи мучительной загадкой, хотя они уверены, что Лекси послан туда партией. Эти и некоторые другие факты давали мне основания верить, что Лекси работает в разведке на нас, а его отец — никакой не предатель, он просто не может быть предателем, даже если не разделяет убеждений своего сына. Самым бесспорным доказательством невинности Петра Пашова была интимная связь его дочери со мной — связь, которая могла стоить ей жизни или, во всяком случае, здоровья. По мнению односельчан, наша связь держалась на моем отчаянии и ее безумии, а о том, как объясняли и почему допускали эти отношения ее родители, Нуша никогда не говорила.
Я отправился в Варну, чтобы познакомиться с делом двенадцати и удостовериться в том, что Нушин отец стал жертвой клеветы либо какого-то недоразумения. Единственным человеком, который мог помочь мне добраться до судебных архивов, был мой однокурсник и приятель Метко Савов, с которым мы вместе кончали юридический. У его отца, Георгия Савова, одного из самых известных в нашем краю адвокатов, была обширная клиентура. Со слов Метко я знал, что он социал-демократ, а позже, насколько я помню, перешел в Коммунистическую партию. Георгий Савов защищал почти всех подсудимых, которых обвиняли на основании Закона об охране государства ', нов процессе двенадцати не участвовал. Оказалось, что Петр Пашов его давний клиент. Знал он и Лекси, заходившего в его контору с какими-то поручениями отца. Когда я коротко рассказал ему историю с украденным брезентом, он счел очень странным, что Пашова, коль скоро он видел и опознал вора, не призывали в суд ни в качестве свидетеля, ни в качестве потерпевшего. Тем более необъяснимо это было, если он действительно сообщил имя вора следственным властям.
Мы втроем долго обдумывали, что предпринять, и адвокат предложил, прежде чем знакомиться с делом, встретиться и поговорить с Михо Бараковым и узнать у него, почему, вопреки своим показаниям в суде, он сообщил товарищам, что Петр Пашов — предатель. Правда ли это, или слух пущен другими заинтересованными лицами. Мы попросили в прокуратуре разрешить нам свидание с Михо Бараковым в тюрьме, там тянули два дня и отказали. Причиной отказа были, вероятно, события, развивавшиеся с головокружительной быстротой, и всеобщая растерянность. К власти пришло правительство Муравиева, опубликовавшего декларацию о полном нейтралитете. Мошанов был уполномочен вести переговоры о заключении перемирия с представителями Англии и США. Среди горожан ходили слухи о приближении к городу партизанских отрядов. Говорили еще, что корабли и авиация Советского приморского фронта топят германские корабли, удирающие в сторону проливов.
1 Закон об охране государства, принятый в 1924 г., был направлен против Коммунистической партии и других демократических организаций.
Те дни, что я ждал разрешения на свидание в тюрьме, я провел у бывших квартирохозяев Нуши. Ей я сказал, что еду на два-три дня к врачу, и она дала мне письмо к ним, чтоб я не терял и ре ми на поиски гостиницы. Старики-хозяева приняли меня очень радушно, и из разговора с ними я скоро понял, что они очень любят Нушу и ее брата, который тоже жил у них в гимназические годы. В суде, где мы хотели познакомиться с делом, нам тоже отказали. Савов ходил к председателю суда и к прокурору, но напрасно — доступ к архивам был строго запрещен. Подобраться к архивам мы могли бы только с помощью человека, имеющего к ним служебный доступ, т. е. с помощью следователя по данному делу. В то время как Михо Бараков на суде отрицал, что Пашов его предал, следователь будто бы заявил, что именно Пашов сообщил ему имя лица, укравшего брезент. Надо было проверить, действительно ли следователь указал на Пашова как на свидетеля похищения. Савов узнал у своего коллеги, защищавшего двенадцать ремсистов, фамилию и адрес этого следователя, но идти к нему отказался. Он сказал, что они в натянутых отношениях и что Марчинков — это была фамилия следователя — ни в коем случае не допустит его в архив и не скажет ему того, что нас интересует. Сейчас все судебные чиновники, и особенно следователи по политическим делам, по понятным причинам с беспокойством ждут предстоящих событий и не желают давать никаких объяснений, связанных со службой, особенно если речь идет о политических процессах. И если кому-нибудь и удастся связаться со следователем Мар-чинковым, это не( должен быть адвокат, в прошлом защищавший коммунистов или тех, кого судили на основании Закона об охране государства. Таким образом Савов тоже отказался иметь дело с Марчинковым, и этим пришлось заняться мне.
Три раза ходил я к нему домой и все не мог застать. Какая-то старая женщина говорила, что он на работе, там отвечали, что он дома. Ясно было, что он прячется или уже сбежал из города, а это означало, что на его совести много тяжких прегрешений. В городе стояла адская жара, асфальт прилипал к подметкам, я изнемогал от усталости, да и от голода тоже. Провиант, который я прихватил из села, я уже съел, сидя на скамейке в Приморском парке, а попросить взаймы денег у Метко или обедать и ужинать с хозяевами я не смел. Вечером я возвращался поздно, когда они уже все спали, а утром уходил рано, отказавшись от завтрака, который они мне предлагали. С собой у меня было немного денег, взятых взаймы у Анания, из них я отложил деньги на обратную дорогу, и оставалось еще два лева. На два лева я купил хлеба и килограмм помидоров и так дотянул до вечера третьего дня. Я совсем уже изнемогал от жары, у меня поднялась температура, но все же я решил еще раз зайти к Марчинкову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Первое, что мне пришло в голову, было поехать в Варну, где проходил процесс двенадцати ремсистов, и познакомиться с делом. Я не хотел тревожить Нушу и ее семью, но из разговоров с ней узнал, что ее отца не вызывали в суд даже как потерпевшего, что он не знал, кто украл брезент с его молотилки, никуда и никому об этом не сообщал, а также не знал, что брезент попал к партизанам. Вполне вероятно, говорил он, что это Лекси распорядился его «украсть», но скорее кто-то просто взял его и загнал. Когда зашла речь о деньгах, я спросил Нушу, сколько стоит пребывание Лекси в Швейцарии, и она ответила, что отец не посылает ему денег, потому что не знает его адреса, и что его пребывание за границей остается для семьи мучительной загадкой, хотя они уверены, что Лекси послан туда партией. Эти и некоторые другие факты давали мне основания верить, что Лекси работает в разведке на нас, а его отец — никакой не предатель, он просто не может быть предателем, даже если не разделяет убеждений своего сына. Самым бесспорным доказательством невинности Петра Пашова была интимная связь его дочери со мной — связь, которая могла стоить ей жизни или, во всяком случае, здоровья. По мнению односельчан, наша связь держалась на моем отчаянии и ее безумии, а о том, как объясняли и почему допускали эти отношения ее родители, Нуша никогда не говорила.
Я отправился в Варну, чтобы познакомиться с делом двенадцати и удостовериться в том, что Нушин отец стал жертвой клеветы либо какого-то недоразумения. Единственным человеком, который мог помочь мне добраться до судебных архивов, был мой однокурсник и приятель Метко Савов, с которым мы вместе кончали юридический. У его отца, Георгия Савова, одного из самых известных в нашем краю адвокатов, была обширная клиентура. Со слов Метко я знал, что он социал-демократ, а позже, насколько я помню, перешел в Коммунистическую партию. Георгий Савов защищал почти всех подсудимых, которых обвиняли на основании Закона об охране государства ', нов процессе двенадцати не участвовал. Оказалось, что Петр Пашов его давний клиент. Знал он и Лекси, заходившего в его контору с какими-то поручениями отца. Когда я коротко рассказал ему историю с украденным брезентом, он счел очень странным, что Пашова, коль скоро он видел и опознал вора, не призывали в суд ни в качестве свидетеля, ни в качестве потерпевшего. Тем более необъяснимо это было, если он действительно сообщил имя вора следственным властям.
Мы втроем долго обдумывали, что предпринять, и адвокат предложил, прежде чем знакомиться с делом, встретиться и поговорить с Михо Бараковым и узнать у него, почему, вопреки своим показаниям в суде, он сообщил товарищам, что Петр Пашов — предатель. Правда ли это, или слух пущен другими заинтересованными лицами. Мы попросили в прокуратуре разрешить нам свидание с Михо Бараковым в тюрьме, там тянули два дня и отказали. Причиной отказа были, вероятно, события, развивавшиеся с головокружительной быстротой, и всеобщая растерянность. К власти пришло правительство Муравиева, опубликовавшего декларацию о полном нейтралитете. Мошанов был уполномочен вести переговоры о заключении перемирия с представителями Англии и США. Среди горожан ходили слухи о приближении к городу партизанских отрядов. Говорили еще, что корабли и авиация Советского приморского фронта топят германские корабли, удирающие в сторону проливов.
1 Закон об охране государства, принятый в 1924 г., был направлен против Коммунистической партии и других демократических организаций.
Те дни, что я ждал разрешения на свидание в тюрьме, я провел у бывших квартирохозяев Нуши. Ей я сказал, что еду на два-три дня к врачу, и она дала мне письмо к ним, чтоб я не терял и ре ми на поиски гостиницы. Старики-хозяева приняли меня очень радушно, и из разговора с ними я скоро понял, что они очень любят Нушу и ее брата, который тоже жил у них в гимназические годы. В суде, где мы хотели познакомиться с делом, нам тоже отказали. Савов ходил к председателю суда и к прокурору, но напрасно — доступ к архивам был строго запрещен. Подобраться к архивам мы могли бы только с помощью человека, имеющего к ним служебный доступ, т. е. с помощью следователя по данному делу. В то время как Михо Бараков на суде отрицал, что Пашов его предал, следователь будто бы заявил, что именно Пашов сообщил ему имя лица, укравшего брезент. Надо было проверить, действительно ли следователь указал на Пашова как на свидетеля похищения. Савов узнал у своего коллеги, защищавшего двенадцать ремсистов, фамилию и адрес этого следователя, но идти к нему отказался. Он сказал, что они в натянутых отношениях и что Марчинков — это была фамилия следователя — ни в коем случае не допустит его в архив и не скажет ему того, что нас интересует. Сейчас все судебные чиновники, и особенно следователи по политическим делам, по понятным причинам с беспокойством ждут предстоящих событий и не желают давать никаких объяснений, связанных со службой, особенно если речь идет о политических процессах. И если кому-нибудь и удастся связаться со следователем Мар-чинковым, это не( должен быть адвокат, в прошлом защищавший коммунистов или тех, кого судили на основании Закона об охране государства. Таким образом Савов тоже отказался иметь дело с Марчинковым, и этим пришлось заняться мне.
Три раза ходил я к нему домой и все не мог застать. Какая-то старая женщина говорила, что он на работе, там отвечали, что он дома. Ясно было, что он прячется или уже сбежал из города, а это означало, что на его совести много тяжких прегрешений. В городе стояла адская жара, асфальт прилипал к подметкам, я изнемогал от усталости, да и от голода тоже. Провиант, который я прихватил из села, я уже съел, сидя на скамейке в Приморском парке, а попросить взаймы денег у Метко или обедать и ужинать с хозяевами я не смел. Вечером я возвращался поздно, когда они уже все спали, а утром уходил рано, отказавшись от завтрака, который они мне предлагали. С собой у меня было немного денег, взятых взаймы у Анания, из них я отложил деньги на обратную дорогу, и оставалось еще два лева. На два лева я купил хлеба и килограмм помидоров и так дотянул до вечера третьего дня. Я совсем уже изнемогал от жары, у меня поднялась температура, но все же я решил еще раз зайти к Марчинкову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149