Про себя сыновья уже распростились с собственностью, и это было зародышем молчаливого расхождения с отцом, обусловленного неумолимой действительностью, которую они знали и понимали уже лучше, чем он. Они никогда не высказали бы это открыто — им мешало благоговейное к нему отношение и чувство сыновнего долга, а теперь еще и его беспримерная готовность пожертвовать собой ради них,— как никогда не позволили бы себе намекнуть, что именно своим самопожертвованием он губит их будущее. Так они жили, глубоко затаив эту двойственность, опасаясь, как бы отец ее не почувствовал и снова не утратил душевного равновесия. Со своей стороны, Киро тоже сознавал, что губит будущее сыновей, и часто говорил, что никуда уж не денешься, надо вступать в кооператив, если предложат, но ни он не подавал заявления, ни из ТКЗХ ему ничего не предлагали. После попытки самоубийства руководители не смели его беспокоить, а Стоян Кралев распорядился оставить его «доживать свой век», при этом, разумеется, отказался дать сыновьям свидетельства о благонадежности.
Через две недели после происшествия Киро окончательно пришел в себя, словно просто провел шестьдесят часов в гипсе по пояс, и принялся за работу вместе с сыновьями. Как всегда, они все втроем затемно выходили в поле и возвращались тоже в темноте, но не испытывали от труда былой радости. Над семьей нависло гнетущее ощущение неизвестности, и никто не смел говорить об этом вслух, к тому же земли у них было теперь вдвое меньше, и с полевыми работами они справились очень быстро. Убрали кукурузу, вспахали, посеяли озимые и больше не выходили из села. Сделали все, что нужно было, во дворе, и никакой работы у них не осталось. Зарядили осенние дожди. Потянулись унылые дни, улицы раскисли, сельчане попрятались по домам. Киро с сыновьями по привычке ложились и вставали рано и целыми днями слонялись по дому без дела.
В ноябре дожди кончились, и Марчо уехал в Софию. Он хотел попробовать, не удастся ли ему каким-нибудь образом сдать экзамены за очередной семестр без справки о благонадежности,— кое-кто из студентов как будто учился и без справки. Если ничего не выйдет, на праздники он вернется в село. Дней через десять от него пришло письмо. Он писал, что остановился на прежней квартире, ходит на лекции и надеется, что кто-нибудь из профессоров ему поможет. Через неделю пришло еще одно письмо. Он просил отца не посылать больше денег. На лекциях, мол, повторяют то, что проходили в первые три года, он может их посещать только два раза в неделю, а в остальное время он служит в одном учреждении и получает зарплату. «Да и в селе до весны мне делать нечего, двоих работников там достаточно»,— писал Марчо. Марчо писал об этом как бы между прочим, но Киро остановился на этом предложении, прочитал его несколько раз и дал письмо Анё, чтоб он его тоже прочел.
— Что Марчо хочет этим сказать?
— Да ничего особенного,— сказал Анё.— Насколько я понимаю, хочет сказать, что если в университете у него ничего не получится, он будет там работать, чтоб не терять времени...
— Так-то оно так...
Киро очень хорошо понял, на что намекает Марчо, и все-таки захотел услышать мнение младшего сына, чтобы увериться окончательно. Марчо писал регулярно, каждые десять дней, но об университете не упоминал, хотя отец спрашивал его о нем в каждом письме. Так все и шло до первого дня весны. Семья пообедала, и когда тетушка Танка убрала со стола, Киро сказал сыну:
— Ну-ка, дай мне лист бумаги, тащи чернильницу! Пришло время и нам заплясать под ихнюю дудку.
Тетушка Танка, направившаяся было к дверям, на мгновение остановилась и потом вышла из комнаты. Кровь прилила к ее лицу, но она даже не повернулась к мужу — хотела показать, будто не придает значения тому, на что он решился. Анё давно ждал этой минуты, но и он держался так, как будто отец собирается проделать нечто вполне обычное. Он положил на стол бумагу, поставил чернильницу и пошутил:
— Батя, давай я напишу. А то смотрю, у тебя руки дрожат, еще опрокинешь чернильницу, как прошлый раз.
— Хочешь сказать, что меня снова лукавый попутает и я пойду себя живьем в землю закапывать?— засмеялся Киро,— Нет уж, больше этого не будет. Наш надел и так уж целый год как в кооперативное поле вошел, а от этих чужих тридцати декаров все равно толку мало. Прошлый раз я чернильницу опрокинул, потому что обиделся. Сволота эта, Стоян Кралев при всем честном народе меня по-матушке послал, так у меня аж в глазах потемнело. Оно конечно, не только из-за его мата я с катушек сошел. Как бы я вам это ни объяснял, вы все равно не поймете. Потому я с вами не больно про это и разговаривал. Вам земля ваша хоть и дорога, но душой вы к ней не прикипели. Вам другое в жизни интересно, другое нужно. Мы уж с вами толковали о том, что, с той поры как мир стоит, в первый раз частная собственность становится общей. Нет, было такое время еще при первобытнообщинном строе. Так вы с братом его называли? Только было это миллионы лет назад, значит, все равно что и не было. Значит, в первый раз человек должен отказываться от своего. Все должны стать равными и все — хорошими. Я давно уже думаю над тем, как же связаны равенство и добро. Есть люди бедные и добрые. Есть богатые и злые. Значит, добро зависит не от того, у кого сколько рубашек, а от чего-то другого. Теперь вот приказывают людям, чтоб они с сегодняшнего дня все стали равные, прикажут, значит, и чтоб стали хорошими. Эх, кабы и вправду стали! И вот я о чем еще думаю. Что для человека — добро, и всегда ли добрый, хороший человек нужен и полезен другим. Вот какие мысли в голове у меня бродят, и запутался я в них, как муха в паутине, мозгов не хватает разобраться. Ну да ладно -- бери ручку и пиши! Отступать некуда, а коли так — вперед. Против рожна не попрешь. Вот что неделей позже писал Анё брату: «Сегодня мы отвели лошадей, волов и овец на общий скотный двор. Отца назначили бригадиром животноводческой бригады. С первого же дня — начальник. Я его поздравил, а он посмеивается и говорит, что, раз дело так пошло, на будущий год он и председателем хозяйства может стать. Прежде чем отнести заявление, он велел маме вылить ему под ноги ковш воды, чтобы, значит, новое дело спорилось, мама заругалась, тогда он сам плеснул воды и пошел в контору ТКЗХ. Ты б только послушал, как он подшучивал над всеми и над собой, как он расфилософствовался перед тем, как стать кооператором. Говорил об истории общества, о библейских легендах и о многом другом. Когда мы увидимся, я расскажу тебе обо всем более подробно, а сейчас замечу только, что мы плохо знали отца. Я подозреваю, что все, О чем говорили ты, я и Димчо в его присутствии, он просто впитывал так, как впитывают дети разговоры взрослых. Еще я подозреваю, что он тайком почитывает наши учебники и книги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149