Пашов поверил свояку, не знал, что он — сговорист 1. Через месяц после этого случая его назначили кметом 2. Вскоре он купил за бесценок двести декаров общинной земли, ему дали еще столько же и он стал первым богачом в селе.
Через несколько лет охранник, дядя Станчо, служивший в правлении общины, разговаривая с Пашовым о тех временах, сказал ему, что Стою Бараков выдал учителя властям. Явился в контору и сообщил оказавшемуся там полицейскому приставу, когда и как его можно схватить. В ту же ночь дядя Станчо получил приказ арестовать учителя и отвезти его в город. Узнав об этом, старый Пашов чуть не слег с горя. «Ну и постарались мы с тобой, прямо волку в пасть человека толкнули, а теперь и не узнать, живой он, не живой!» Так он говорил до конца жизни, совесть мучила его, и он поклялся не переступать порога бараковского дома и не пускать их к себе.
1 Сговорист — член фашистской партии «Демократический сговор».
2 К м е т — староста, глава сельского или городского Управления.
— Ие знаю, зачем следователь тебе это сказал, но он правильно объяснил политику Баракова,— дополнил Петр Пашов.— В свое время он нам угрожал, что если мы проболтаемся об учителе, то он сообщит властям, кто прятал его у себя в доме. Раньше говорил, что коммунистов вроде моего сына надо держать за решеткой, а когда увидел, к чему дело идет, отрядил своего сына в коммунисты. Тот и позор с него должен смыть, и сына моего очернить — мол, отец у него предатель. Ты хорошо сделал, что раскрыл его махинации, и все-таки все будет зависеть от Лекси. А где он, жив ли и когда вернется, один господь знает...
Тревога, печаль тенью прошли по его лицу, а мать перекрестилась, и глаза ее налились слезами. Мне хотелось их утешить, и я сказал, что, по словам следователя Марчинкова, которому можно верить, полиция считает Лекси видным коммунистом, «внедренным» где-то за границей, а раз это так, Лекси должен вернуться сразу же после вступления в Болгарию советских войск. Мы еще долго разговаривали, и наконец я собрался идти, но Нуша и ее родители ни за что на свете не хотели меня отпускать и предложили переночевать у них. Я отказывался, но во время ужина заснул. Помню только, как Нуша и ее мать куда-то вели меня, поддерживая под руки, и тихий голос говорил: «сюда, сюда».
В обед я пошел в клуб, чтобы повидать брата, который каждый день слушал там последние известия. Мы не виделись больше месяца. Я не смел заходить домой, зная, что Кичка боится, как бы я не заразил ребенка, а сами они тоже ко мне не заглядывали. Какое-то время после того, как я ушел из дома, Кичка оставляла мне еду под навесом амбара, и я обедал и ужинал там в одиночестве. Когда мои отношения с братом испортились, я перестал у них столоваться. Кичка раз послала мне еду с соседкой, но я ее вернул. Вернул и деньги, которые брат передал мне через чужих людей. Другими словами, я дал им понять, что милостыню от них принимать не намерен. Брат прислал мне и письмо, в котором просил принять его деньги и поехать в санаторий. Я знал, что он страдает и из-за моей болезни, и из-за моей любви к Нуше, которая, с его точки зрения, погубила меня как человека и как коммуниста «именно сейчас, когда наши надежды вот-вот сбудутся». Так написал он в письме. А я «именно сейчас» был счастливейшим человеком на свете. Жить мне оставалось, быть может, немного, но я был счастлив. Моя любовь к Нуше, которой еще недавно, казалось, угрожали наступающие события, была спасена. Спасена была и наша со Стояном братская любовь, без которой мы не мыслили себе жизни. Сейчас я нес ему это спасение в зеленой картонной папке, на которой было написано «Копия приговора по делу номер такой-то». Эта копия должна была снять разделявшее нас недоразумение и снова распахнуть наши сердца навстречу друг другу.
По радио сообщали о решении правительства порвать дипломатические отношения с Германией и объявить ей войну. Еще сообщили, что правительство отдало распоряжение об амнистии политзаключенным. После передачи последних известий я предложил брату выйти на улицу, поскольку я должен был сказать ему нечто чрезвычайно важное. Он был так ошеломлен, что застыл на месте и целую минуту молчал, а потом по его лицу скользнуло нечто вроде улыбки.
— Это тебе в городе кто шепнул или там?
Он показал головой на запад, где было Нушино село. Я сказал, что «там» ничего об этом не знали и что они оклеветаны. Теперь его улыбка выражала разочарование. Вот, мол, твое «нечто чрезвычайно важное»— очередная бесплодная попытка снять вину с Пашова. Но когда он прочел копию приговора, то был потрясен. Мы сидели во дворе Анания, в тени орешины. Он заметно побледнел, на лбу его выступили крупные капли пота. Я взял у него папку, и тогда он сказал:
— Страшные вещи тут написаны... Если это верно.
— Ты сомневаешься?
— А что если этот следователь фальсифицировал текст копии? Они теперь готовы на все, лишь бы шкуру свою спасти.
Я сказал ему, что он может завтра же поехать в город и сам сверить копию с оригиналом, поскольку следователь готов нам помочь. Рассказал я ему и о предательстве Стою Баракова в 1923 году, которое может подтвердить тогдашний охранник общины дядя Станчо. То предательство послужило причиной нынешнего. Бараков был предупрежден полицией, что молодой Па-шов — видный коммунист, и, вероятно по ее указанию, воспользовался случаем с кражей брезента, чтобы скомпрометировать в глазах коммунистов его отца. Сам Бараков стал членом Земледельческого союза, а сына пропихнул в РМС. Расчет у него простой. Политическая программа Коммунистической партии давно известна — в случае победы она будет править совместно с «земледельцами» и другими партиями. Если Александр Пашов благополучно вернется на родину, он может призвать Баракова к ответу за выдачу учителя в 1923 году, но его остановит молва о том, что и его отец выдал фашистской полиции Михо Баракова. В худшем случае обе семьи окажутся в равном положении — за отцами числятся политические преступления, а сыновья — активные коммунисты. Значит, у обеих будет резон предать прошлое забвению...
Мы сидели и разговаривали почти до вечера. Хотя мои доводы в пользу невинности Пашова и вины Бара-ковых были неопровержимы, брат все не мог до конца их принять. Ему казалось невероятным, что я в одиночку, да еще такой больной, сумел вырвать у фашистского следователя нужные доказательства. Сами мои усилия заставляли его подозревать, что в своем расследовании я руководствовался не желанием докопаться до истины, а симпатией к Пашовым. Даже если б это было так, у него не было оснований сомневаться в самой истине, а он сомневался. Необходимо было действовать быстро, а он не решался предпринять ничего определенного. Я немало читал и рассказывал ему о сложных и противоречивых путях социалистической революции в России, о драматическом переплетении множества человеческих судеб, но он с трудом допускал, что и наша борьба не обошлась без зигзагов и противоречий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Через несколько лет охранник, дядя Станчо, служивший в правлении общины, разговаривая с Пашовым о тех временах, сказал ему, что Стою Бараков выдал учителя властям. Явился в контору и сообщил оказавшемуся там полицейскому приставу, когда и как его можно схватить. В ту же ночь дядя Станчо получил приказ арестовать учителя и отвезти его в город. Узнав об этом, старый Пашов чуть не слег с горя. «Ну и постарались мы с тобой, прямо волку в пасть человека толкнули, а теперь и не узнать, живой он, не живой!» Так он говорил до конца жизни, совесть мучила его, и он поклялся не переступать порога бараковского дома и не пускать их к себе.
1 Сговорист — член фашистской партии «Демократический сговор».
2 К м е т — староста, глава сельского или городского Управления.
— Ие знаю, зачем следователь тебе это сказал, но он правильно объяснил политику Баракова,— дополнил Петр Пашов.— В свое время он нам угрожал, что если мы проболтаемся об учителе, то он сообщит властям, кто прятал его у себя в доме. Раньше говорил, что коммунистов вроде моего сына надо держать за решеткой, а когда увидел, к чему дело идет, отрядил своего сына в коммунисты. Тот и позор с него должен смыть, и сына моего очернить — мол, отец у него предатель. Ты хорошо сделал, что раскрыл его махинации, и все-таки все будет зависеть от Лекси. А где он, жив ли и когда вернется, один господь знает...
Тревога, печаль тенью прошли по его лицу, а мать перекрестилась, и глаза ее налились слезами. Мне хотелось их утешить, и я сказал, что, по словам следователя Марчинкова, которому можно верить, полиция считает Лекси видным коммунистом, «внедренным» где-то за границей, а раз это так, Лекси должен вернуться сразу же после вступления в Болгарию советских войск. Мы еще долго разговаривали, и наконец я собрался идти, но Нуша и ее родители ни за что на свете не хотели меня отпускать и предложили переночевать у них. Я отказывался, но во время ужина заснул. Помню только, как Нуша и ее мать куда-то вели меня, поддерживая под руки, и тихий голос говорил: «сюда, сюда».
В обед я пошел в клуб, чтобы повидать брата, который каждый день слушал там последние известия. Мы не виделись больше месяца. Я не смел заходить домой, зная, что Кичка боится, как бы я не заразил ребенка, а сами они тоже ко мне не заглядывали. Какое-то время после того, как я ушел из дома, Кичка оставляла мне еду под навесом амбара, и я обедал и ужинал там в одиночестве. Когда мои отношения с братом испортились, я перестал у них столоваться. Кичка раз послала мне еду с соседкой, но я ее вернул. Вернул и деньги, которые брат передал мне через чужих людей. Другими словами, я дал им понять, что милостыню от них принимать не намерен. Брат прислал мне и письмо, в котором просил принять его деньги и поехать в санаторий. Я знал, что он страдает и из-за моей болезни, и из-за моей любви к Нуше, которая, с его точки зрения, погубила меня как человека и как коммуниста «именно сейчас, когда наши надежды вот-вот сбудутся». Так написал он в письме. А я «именно сейчас» был счастливейшим человеком на свете. Жить мне оставалось, быть может, немного, но я был счастлив. Моя любовь к Нуше, которой еще недавно, казалось, угрожали наступающие события, была спасена. Спасена была и наша со Стояном братская любовь, без которой мы не мыслили себе жизни. Сейчас я нес ему это спасение в зеленой картонной папке, на которой было написано «Копия приговора по делу номер такой-то». Эта копия должна была снять разделявшее нас недоразумение и снова распахнуть наши сердца навстречу друг другу.
По радио сообщали о решении правительства порвать дипломатические отношения с Германией и объявить ей войну. Еще сообщили, что правительство отдало распоряжение об амнистии политзаключенным. После передачи последних известий я предложил брату выйти на улицу, поскольку я должен был сказать ему нечто чрезвычайно важное. Он был так ошеломлен, что застыл на месте и целую минуту молчал, а потом по его лицу скользнуло нечто вроде улыбки.
— Это тебе в городе кто шепнул или там?
Он показал головой на запад, где было Нушино село. Я сказал, что «там» ничего об этом не знали и что они оклеветаны. Теперь его улыбка выражала разочарование. Вот, мол, твое «нечто чрезвычайно важное»— очередная бесплодная попытка снять вину с Пашова. Но когда он прочел копию приговора, то был потрясен. Мы сидели во дворе Анания, в тени орешины. Он заметно побледнел, на лбу его выступили крупные капли пота. Я взял у него папку, и тогда он сказал:
— Страшные вещи тут написаны... Если это верно.
— Ты сомневаешься?
— А что если этот следователь фальсифицировал текст копии? Они теперь готовы на все, лишь бы шкуру свою спасти.
Я сказал ему, что он может завтра же поехать в город и сам сверить копию с оригиналом, поскольку следователь готов нам помочь. Рассказал я ему и о предательстве Стою Баракова в 1923 году, которое может подтвердить тогдашний охранник общины дядя Станчо. То предательство послужило причиной нынешнего. Бараков был предупрежден полицией, что молодой Па-шов — видный коммунист, и, вероятно по ее указанию, воспользовался случаем с кражей брезента, чтобы скомпрометировать в глазах коммунистов его отца. Сам Бараков стал членом Земледельческого союза, а сына пропихнул в РМС. Расчет у него простой. Политическая программа Коммунистической партии давно известна — в случае победы она будет править совместно с «земледельцами» и другими партиями. Если Александр Пашов благополучно вернется на родину, он может призвать Баракова к ответу за выдачу учителя в 1923 году, но его остановит молва о том, что и его отец выдал фашистской полиции Михо Баракова. В худшем случае обе семьи окажутся в равном положении — за отцами числятся политические преступления, а сыновья — активные коммунисты. Значит, у обеих будет резон предать прошлое забвению...
Мы сидели и разговаривали почти до вечера. Хотя мои доводы в пользу невинности Пашова и вины Бара-ковых были неопровержимы, брат все не мог до конца их принять. Ему казалось невероятным, что я в одиночку, да еще такой больной, сумел вырвать у фашистского следователя нужные доказательства. Сами мои усилия заставляли его подозревать, что в своем расследовании я руководствовался не желанием докопаться до истины, а симпатией к Пашовым. Даже если б это было так, у него не было оснований сомневаться в самой истине, а он сомневался. Необходимо было действовать быстро, а он не решался предпринять ничего определенного. Я немало читал и рассказывал ему о сложных и противоречивых путях социалистической революции в России, о драматическом переплетении множества человеческих судеб, но он с трудом допускал, что и наша борьба не обошлась без зигзагов и противоречий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149