Он засмеялся, думая, что она дразнит его. Потом снова вытянулся на ней во всю длину, так что она едва могла дышать.
– Ты прекрасна, Майя, – сказал он ей, – по-настоящему прекрасна. Попробуй просто расслабиться.
Ее руки машинально обхватили его спину, потом спустились дальше, к двойным полушариям его ягодиц. Она чувствовала, как он трется об ее живот. Потом он приподнял свои бедра над ее и сунул ладонь между ее ног, чтобы раздвинуть их.
– О, я не могу! – вскрикнула она. – Пожалуйста! Я не шучу… Я не готова!
– О Боже! – простонал Дэвид. – О Боже, но я готов! О Майя!
Он издал громкий возглас и глубокий, протяжный стон, потом она, к своему ужасу, почувствовала, как все его тело охватил спазм, а затем он забился, словно под электрическим током. А вслед за этим какая-то горячая жидкость излилась из него ей на живот. И при каждом сотрясении, вздрагивая и тяжело вздыхая, он обжигал своим дыханием ее ухо, а она вскрикивала «Нет!», словно кто-то лил на нее расплавленный свинец.
Он перестал двигаться, и в комнате наступила тишина, нарушаемая лишь ее всхлипываниями. Дэвид встал и вернулся с горстью бумажных салфеток, чтобы вытереть ее живот. Она зажмурилась изо всех сил. Этого не произошло. О пожалуйста, Господи, молила она, сделай так, чтобы этого не произошло! Она была не в состоянии открыть глаза, чтобы увидеть его лицо. А когда он потянулся еще за одной стопкой Салфеток, она вскочила и побежала.
– Майя! Что…
Он попытался схватить ее, но она достигла ванной раньше, чем он, и, захлопнув дверь, заперла ее. Она сорвала с себя штанишки и лифчик и, всхлипывая, встала под горячий душ. Она стояла под его струями, подставив лицо под их очистительный поток. Она будет стоять здесь, под этой чистой водой, столько, сколько сможет.
Дэвид постучал в дверь.
– Что с тобой, Майя? В чем дело?
– Уходи! – закричала она. – Пожалуйста, уйди!
Она была не в состоянии видеть его. Она не представляла, как взглянет на него. Когда она услышала, что хлопнула входная дверь, то с облегчением вздохнула.
Уэйленд вернулся в пять часов с несколькими друзьями. Они только что посмотрели отрывки из фильма «Все о Еве», и каждый по-своему копировал Бет Дэвис, курившую сигарету.
Уэйленд настоял, чтобы Майя присоединилась к ним, и налил ей почти столько же водки с вермутом, сколько себе. Почему бы нет, подумала она и залпом выпила содержимое своего стакана. Коктейль сразу ударил ей в голову, и вскоре она уже сама показывала самую смешную имитацию, и все ей аплодировали. После очередного круга выпивки Уэйленд соорудил нечто вроде жертвенного алтаря в честь Бет Дэвис. Он выставил дюжину фотографий звезды, а перед ними расположил несколько свечей. Потом выключили свет, и каждый должен был опуститься на колени с зажженной сигаретой, так подползти к нему, потом встать и произнести: «Ну и дерьмо!» В середине этого спектакля Майя почувствовала, что по ее щекам текут слезы. Она быстро выбежала в ванную, не включая света, закрыла за собой дверь и опустилась на коврик, держась за край ванны.
– Господи… Что со мной? – простонала она. – Что со мной не так, что?
Неужто другие женщины делают это для карьеры или ради амбиций? Корал снова пришла в себя, когда Говард тихо заснул на ее груди. Она высвободила пальцы из его шевелюры, ее разум снова заработал. Все чувства в ней пробудились. Они были обострены и вновь вернули ей все тревоги, страхи, неудачи, постигавшие ее в жизни. Интенсивность этих переживаний испугала ее. Она противоречила правилам мира моды. Хороший вкус, высокая мода требовали умения подчинять себе все чувства. Сильный секс, сексуальное наслаждение, которое охватывает тело, заставляет умирать от счастья, отвергались миром моды.
В мире наслаждения одежда теряла свое значение, и что могло быть прекраснее, чем ее обнаженное тело, прижимающееся к его телу? Секс представлял опасность, как минное поле. Но, Господи, наслаждение было так прекрасно! Это было лучшим из всего, что она когда-либо переживала. Но если только сейчас она ощутила такую радость, значит до сих пор вся ее жизнь шла неправильно. Я не такая, как другие женщины, напомнила она себе. Она была более дисциплинированна во всем, ограничивая себя в пище, занимаясь физкультурой, вставая каждое утро в шесть часов, принимая холодный душ, – во всем! Она должна расширить этот перечень, включив в него еще и этого художника секса – или, скорее, исключив его.
Его коричневое плечо сейчас касалось ее подбородка. Если высунуть язык, то можно его лизнуть. Если бы он не спал на ней, она могла бы уйти украдкой, оставив записку, сесть на первый же поезд и вернуться в Манхэттен. Она медленно высвободилась из-под него, ощущая тепло его плоти, исходящий от него приятный запах. Он тут же открыл глаза, заспанно улыбаясь ей.
– Я должна встать, – сказала она, спрыгнув с кровати, и быстро прошла в ванную. Она услышала его долгий, громкий зевок, а затем голос:
– Это было чудесно!
Вернулась она, освежив косметику на лице, как обычно, безукоризненно одетая. Он, все еще полусонный, сел на край кровати и стал надевать трусы.
– Почему ты оделась? – удивленно спросил он.
– Зачем улучшать совершенное? – Она наклонилась и поцеловала его в лоб. Он потянул ее к себе, но она увернулась. – А теперь не сердись, я возвращаюсь домой, Говард.
– Что? – Он нахмурился. – Ты шутишь?
– Посади меня в поезд. Ты остаешься здесь, – сказала она, глядя на себя в зеркало и слегка поправляя прическу.
– Ничего не понимаю – разве ты не чувствуешь, что мы должны снова пережить то особенное, что произошло? – спросил он серьезно, натягивая брюки и надевая легкие туфли.
– Слишком особенное!
– Что это значит?
Она разглядывала его, немного смягчившись.
– Ах, Говард! Конечно, это было особенным! Господи, это был лучший секс, который я когда-либо испытывала в жизни! Просто это, – она знаком указала на разворошенную кровать, – это не для меня. И не волнуйся, ты получишь свой разворот. Как ты смотришь на четыре полосы?
Говард с горечью засмеялся, оживление исчезло с его лица.
– Это возведет меня на твой уровень, Корал, а я не твоего уровня. Ты мне нравишься по-настоящему. Разве ты никому не нравишься?
Она отвернулась.
– У меня сотни друзей, как ты хорошо знаешь. И в любом случае, я позабочусь о твоем выдвижении на главные роли. Нам в Америке нужны такие дизайнеры, как ты… Просто в настоящий период моей жизни я не могу… – Она замолчала и беспомощно пожала плечами.
– Не можешь позволить себе ничего человеческого? – спросил он. Говард схватил ее за руки, встряхнул, заставил посмотреть на себя. – Или ты сделала так много фотографических снимков, что уже не в состоянии видеть реальную жизнь?
Она вырвалась.
– Не груби мне, Говард.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
– Ты прекрасна, Майя, – сказал он ей, – по-настоящему прекрасна. Попробуй просто расслабиться.
Ее руки машинально обхватили его спину, потом спустились дальше, к двойным полушариям его ягодиц. Она чувствовала, как он трется об ее живот. Потом он приподнял свои бедра над ее и сунул ладонь между ее ног, чтобы раздвинуть их.
– О, я не могу! – вскрикнула она. – Пожалуйста! Я не шучу… Я не готова!
– О Боже! – простонал Дэвид. – О Боже, но я готов! О Майя!
Он издал громкий возглас и глубокий, протяжный стон, потом она, к своему ужасу, почувствовала, как все его тело охватил спазм, а затем он забился, словно под электрическим током. А вслед за этим какая-то горячая жидкость излилась из него ей на живот. И при каждом сотрясении, вздрагивая и тяжело вздыхая, он обжигал своим дыханием ее ухо, а она вскрикивала «Нет!», словно кто-то лил на нее расплавленный свинец.
Он перестал двигаться, и в комнате наступила тишина, нарушаемая лишь ее всхлипываниями. Дэвид встал и вернулся с горстью бумажных салфеток, чтобы вытереть ее живот. Она зажмурилась изо всех сил. Этого не произошло. О пожалуйста, Господи, молила она, сделай так, чтобы этого не произошло! Она была не в состоянии открыть глаза, чтобы увидеть его лицо. А когда он потянулся еще за одной стопкой Салфеток, она вскочила и побежала.
– Майя! Что…
Он попытался схватить ее, но она достигла ванной раньше, чем он, и, захлопнув дверь, заперла ее. Она сорвала с себя штанишки и лифчик и, всхлипывая, встала под горячий душ. Она стояла под его струями, подставив лицо под их очистительный поток. Она будет стоять здесь, под этой чистой водой, столько, сколько сможет.
Дэвид постучал в дверь.
– Что с тобой, Майя? В чем дело?
– Уходи! – закричала она. – Пожалуйста, уйди!
Она была не в состоянии видеть его. Она не представляла, как взглянет на него. Когда она услышала, что хлопнула входная дверь, то с облегчением вздохнула.
Уэйленд вернулся в пять часов с несколькими друзьями. Они только что посмотрели отрывки из фильма «Все о Еве», и каждый по-своему копировал Бет Дэвис, курившую сигарету.
Уэйленд настоял, чтобы Майя присоединилась к ним, и налил ей почти столько же водки с вермутом, сколько себе. Почему бы нет, подумала она и залпом выпила содержимое своего стакана. Коктейль сразу ударил ей в голову, и вскоре она уже сама показывала самую смешную имитацию, и все ей аплодировали. После очередного круга выпивки Уэйленд соорудил нечто вроде жертвенного алтаря в честь Бет Дэвис. Он выставил дюжину фотографий звезды, а перед ними расположил несколько свечей. Потом выключили свет, и каждый должен был опуститься на колени с зажженной сигаретой, так подползти к нему, потом встать и произнести: «Ну и дерьмо!» В середине этого спектакля Майя почувствовала, что по ее щекам текут слезы. Она быстро выбежала в ванную, не включая света, закрыла за собой дверь и опустилась на коврик, держась за край ванны.
– Господи… Что со мной? – простонала она. – Что со мной не так, что?
Неужто другие женщины делают это для карьеры или ради амбиций? Корал снова пришла в себя, когда Говард тихо заснул на ее груди. Она высвободила пальцы из его шевелюры, ее разум снова заработал. Все чувства в ней пробудились. Они были обострены и вновь вернули ей все тревоги, страхи, неудачи, постигавшие ее в жизни. Интенсивность этих переживаний испугала ее. Она противоречила правилам мира моды. Хороший вкус, высокая мода требовали умения подчинять себе все чувства. Сильный секс, сексуальное наслаждение, которое охватывает тело, заставляет умирать от счастья, отвергались миром моды.
В мире наслаждения одежда теряла свое значение, и что могло быть прекраснее, чем ее обнаженное тело, прижимающееся к его телу? Секс представлял опасность, как минное поле. Но, Господи, наслаждение было так прекрасно! Это было лучшим из всего, что она когда-либо переживала. Но если только сейчас она ощутила такую радость, значит до сих пор вся ее жизнь шла неправильно. Я не такая, как другие женщины, напомнила она себе. Она была более дисциплинированна во всем, ограничивая себя в пище, занимаясь физкультурой, вставая каждое утро в шесть часов, принимая холодный душ, – во всем! Она должна расширить этот перечень, включив в него еще и этого художника секса – или, скорее, исключив его.
Его коричневое плечо сейчас касалось ее подбородка. Если высунуть язык, то можно его лизнуть. Если бы он не спал на ней, она могла бы уйти украдкой, оставив записку, сесть на первый же поезд и вернуться в Манхэттен. Она медленно высвободилась из-под него, ощущая тепло его плоти, исходящий от него приятный запах. Он тут же открыл глаза, заспанно улыбаясь ей.
– Я должна встать, – сказала она, спрыгнув с кровати, и быстро прошла в ванную. Она услышала его долгий, громкий зевок, а затем голос:
– Это было чудесно!
Вернулась она, освежив косметику на лице, как обычно, безукоризненно одетая. Он, все еще полусонный, сел на край кровати и стал надевать трусы.
– Почему ты оделась? – удивленно спросил он.
– Зачем улучшать совершенное? – Она наклонилась и поцеловала его в лоб. Он потянул ее к себе, но она увернулась. – А теперь не сердись, я возвращаюсь домой, Говард.
– Что? – Он нахмурился. – Ты шутишь?
– Посади меня в поезд. Ты остаешься здесь, – сказала она, глядя на себя в зеркало и слегка поправляя прическу.
– Ничего не понимаю – разве ты не чувствуешь, что мы должны снова пережить то особенное, что произошло? – спросил он серьезно, натягивая брюки и надевая легкие туфли.
– Слишком особенное!
– Что это значит?
Она разглядывала его, немного смягчившись.
– Ах, Говард! Конечно, это было особенным! Господи, это был лучший секс, который я когда-либо испытывала в жизни! Просто это, – она знаком указала на разворошенную кровать, – это не для меня. И не волнуйся, ты получишь свой разворот. Как ты смотришь на четыре полосы?
Говард с горечью засмеялся, оживление исчезло с его лица.
– Это возведет меня на твой уровень, Корал, а я не твоего уровня. Ты мне нравишься по-настоящему. Разве ты никому не нравишься?
Она отвернулась.
– У меня сотни друзей, как ты хорошо знаешь. И в любом случае, я позабочусь о твоем выдвижении на главные роли. Нам в Америке нужны такие дизайнеры, как ты… Просто в настоящий период моей жизни я не могу… – Она замолчала и беспомощно пожала плечами.
– Не можешь позволить себе ничего человеческого? – спросил он. Говард схватил ее за руки, встряхнул, заставил посмотреть на себя. – Или ты сделала так много фотографических снимков, что уже не в состоянии видеть реальную жизнь?
Она вырвалась.
– Не груби мне, Говард.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146