И во что бы то ни стало следовало ее сохранить.
Просто прибавилась еще одна грань, находясь на которой нельзя было ошибаться…
В самый первый день повелитель, приняв исписанные листы, словно забыл о Йири. Самому себе предоставил. И у того сердце металось — что же не так? Что-то сделать забыл или виноват в чем?
Сняв заколку, распустил волосы, завернулся в теплый тяжелый хаэн — жарко стало, сбросил — мгновенно замерз. Это северянин в конце лета! Долго бродил по ночному саду, не находя себе места, пробовал слушать песни — но почти сразу отослал музыкантов, вернулся в свои покои, попробовал рисовать — но даже цветочный бутон не сумел изобразить, рука дрогнула, и пятно краски упало на лепесток.
Снова вернулся в сад, опустил руки в холодную воду. Горели они, словно писал раскаленным углем. «Побудьте со мной», — хотел слуг попросить, но кивком головы привычно отправил их прочь. Потом вернулся один, подошел тихо — Йири аж вздрогнул, когда черный силуэт нарисовался на дорожке. Слуга опустил ему на колени громадного пушистого кота, мурлычущего и довольного. И на сей раз в самом деле ушел, ни слова не произнес. Йири зарылся лицом в густую, медового цвета шерсть. Кот по кошачьей привычке дарил расположением любого, кто погладит. Йири забрал его с собой в комнату. Всю ночь слушал громкое мурлыканье. Грустно было и смешно: искать утешения у кота. И нашел ведь. Человеку тоже немного надо.
* * *
Плети вьющихся растений льнули к белому с желтыми искринками камню. Уэта, старший секретарь, мерил шагами комнату. Его помощники — в темно-коричневом, только у старшего золотое шитье — напоминали нахохлившихся под ветром перепелок.
Еще печать бы ему отдали, не выдержал Уэта, — но это было единственное проявление неудовольствия, сорвавшееся с его губ.
За узорной деревянной решеткой, тоже оплетенной вьющимися цветами, мелькнула тень. Уэта на миг зажмурил глаза, отвернулся и постарался смотреть только на желтоватую бумагу с черными знаками, которые возникали под его кистью.
У всех чиновников была положенная постановлением о рангах одежда. Этот, за узорной перегородкой, — носил другую. Яркой птицей прилетал в павильон. И не было возможности распоряжаться им — только сухие указания по делу и не менее сухие советы мог себе позволить Уэта — а ведь считался тут главным. Если не считать личной неприязни и неправильности подобного положения, все было в порядке. Мальчишка вел себя вежливо, нос не задирал и даже пропускал мимо ушей случайно долетавшие до него реплики, не ему предназначенные.
О деле Уэта переживал еще больше, чем о незыблемости традиций, однако эта сторона скоро начала беспокоить меньше. Так или иначе, пока все шло хорошо. Благословенный был доволен. А у Йири заметны были темные круги под глазами — он беспокоился страшно, хоть с губ не сходила улыбка. За беспокойство Уэта почти готов был его пожалеть — если бы мальчишка на самом деле признавал первенство старшего секретаря над собой.
А это как раз и не представлялось возможным.
Теперь день Йири был заполнен от зари до зари. А когда-то дни было нечем занять… давно это было, кажется, очень давно.
Он просыпался, когда небо еще розовело румянцем раннего утра. Ему позволяли спать сколько угодно, но он сам не мог себе это позволить.
Повелитель стал замечать, что юноша все больше и больше напоминает бледную тень, и был недоволен этим. Йири почувствовал страх и тоску — беспокойство не шло ему на пользу, а ведь он обязан был оставаться по-прежнему безупречным. Ёши принялся отпаивать его травами и снадобьями, чтобы согнать тревогу с души тени с лица.
— Я похож на какое-то чудище, — сорвалось с языка Йири, когда он однажды увидел собственное отражение, и Ёши ответил сурово:
— Ты всегда был выше подобных глупостей. Не скатывайся на то, что тебе несвойственно.
Неожиданная отповедь успокоила Йири и явно пошла ему на пользу.
Утро Йири проводил среди книг, день — в павильоне, разбирая прошения и письма, а вечер принадлежал повелителю. Первая часть этого вечера — продолжение дневных трудов, и только вторая — отдых. И не его отдых, а того, кому он служил.
Зная вкусы своего господина, он указывал музыкантам исполнять ту или иную мелодию, петь те или иные песни — и повеления отдавал незаметно, так, что искусство казалось естественным течением вечера и ночи.
Скоро ему велели присутствовать на советах — он увидел сразу всех тех, кто после Благословенного вершил судьбы страны. Лица знакомые, и словно другие — теперь он слышал, как эти люди говорят о жизни и смерти, налогах, войсках, о строительстве и разрушении. Это казалось так странно; в Йири словно пробуждался мальчишка, не веривший, что все это — не игра, а взаправду. Что именно так и управляют страной…
Положение айги — особо доверенного лица — обязывало ко многому. На советах записывал самое важное — он находился справа от повелителя, а чиновник из подчиненных Уэты — слева.
Обоих скрывали узорные решетки из дерева — Йири был рад прятаться за решеткой. Через ячейки жадно наблюдал за лицами. Потом спохватывался и начинал слушать. Ровные знаки на бумагу ложились, коричневые и черные.
Но порой, когда слова совсем уж не соответствовали лицу говорящего, он откладывал кисть и умоляюще смотрел на повелителя. И часто тот еле заметным кивком головы давал ему понять, даже не глядя в сторону Йири, — я все замечаю. И чуть сдвигал брови: «не забывай, чем ты обязан заниматься здесь!»
К присутствию на советах пришлось привыкать долго. Но Йири никто не спрашивал, оставалось — учиться.
Когда все успокоилось понемногу, вошло в привычную колею — спросил позволения послать за Хиани. Повелитель был удивлен — и этого не скрывал. Но разрешение дал, прибавив, что Йири переворачивает все вверх дном, так что не имеет смысла отказывать в очередной неразумной просьбе.
Узнали, что Хиани больше нет на земле. Не захотел покидать Островок, когда пришло время, и до последнего мига оставался острым и немного надменным. Где он анару достал — так и не дознались. Вероятно, кто-то еще помог — положил туда, откуда Хиани взял.
Йири, получив весть, качнул головой:
— Да… Он так и хотел. Такие не ждут…
и долго после был тихим совсем, даже против обычного.
…Голос, нет, голосок, детским казался — плыл в струящемся воздухе. Далеко было слышно — тихая ночь. Певичка — на ахи наигрывает, мелодия простая совсем.
Листья на землю летят,
Года как не бывало,
Тихо, и дремлет земля
В ожидании снега…
Песня чем-то неуловимо напоминала те, что пели в Тхэннин. Может быть, тем, что о снеге в ней говорилось, словно снег — самое обычное дело?
— Эй! — позвал Йири из своей беседки. — Иди сюда.
Певичка приблизилась робко, в черном, как полагается — с ночью сливалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
Просто прибавилась еще одна грань, находясь на которой нельзя было ошибаться…
В самый первый день повелитель, приняв исписанные листы, словно забыл о Йири. Самому себе предоставил. И у того сердце металось — что же не так? Что-то сделать забыл или виноват в чем?
Сняв заколку, распустил волосы, завернулся в теплый тяжелый хаэн — жарко стало, сбросил — мгновенно замерз. Это северянин в конце лета! Долго бродил по ночному саду, не находя себе места, пробовал слушать песни — но почти сразу отослал музыкантов, вернулся в свои покои, попробовал рисовать — но даже цветочный бутон не сумел изобразить, рука дрогнула, и пятно краски упало на лепесток.
Снова вернулся в сад, опустил руки в холодную воду. Горели они, словно писал раскаленным углем. «Побудьте со мной», — хотел слуг попросить, но кивком головы привычно отправил их прочь. Потом вернулся один, подошел тихо — Йири аж вздрогнул, когда черный силуэт нарисовался на дорожке. Слуга опустил ему на колени громадного пушистого кота, мурлычущего и довольного. И на сей раз в самом деле ушел, ни слова не произнес. Йири зарылся лицом в густую, медового цвета шерсть. Кот по кошачьей привычке дарил расположением любого, кто погладит. Йири забрал его с собой в комнату. Всю ночь слушал громкое мурлыканье. Грустно было и смешно: искать утешения у кота. И нашел ведь. Человеку тоже немного надо.
* * *
Плети вьющихся растений льнули к белому с желтыми искринками камню. Уэта, старший секретарь, мерил шагами комнату. Его помощники — в темно-коричневом, только у старшего золотое шитье — напоминали нахохлившихся под ветром перепелок.
Еще печать бы ему отдали, не выдержал Уэта, — но это было единственное проявление неудовольствия, сорвавшееся с его губ.
За узорной деревянной решеткой, тоже оплетенной вьющимися цветами, мелькнула тень. Уэта на миг зажмурил глаза, отвернулся и постарался смотреть только на желтоватую бумагу с черными знаками, которые возникали под его кистью.
У всех чиновников была положенная постановлением о рангах одежда. Этот, за узорной перегородкой, — носил другую. Яркой птицей прилетал в павильон. И не было возможности распоряжаться им — только сухие указания по делу и не менее сухие советы мог себе позволить Уэта — а ведь считался тут главным. Если не считать личной неприязни и неправильности подобного положения, все было в порядке. Мальчишка вел себя вежливо, нос не задирал и даже пропускал мимо ушей случайно долетавшие до него реплики, не ему предназначенные.
О деле Уэта переживал еще больше, чем о незыблемости традиций, однако эта сторона скоро начала беспокоить меньше. Так или иначе, пока все шло хорошо. Благословенный был доволен. А у Йири заметны были темные круги под глазами — он беспокоился страшно, хоть с губ не сходила улыбка. За беспокойство Уэта почти готов был его пожалеть — если бы мальчишка на самом деле признавал первенство старшего секретаря над собой.
А это как раз и не представлялось возможным.
Теперь день Йири был заполнен от зари до зари. А когда-то дни было нечем занять… давно это было, кажется, очень давно.
Он просыпался, когда небо еще розовело румянцем раннего утра. Ему позволяли спать сколько угодно, но он сам не мог себе это позволить.
Повелитель стал замечать, что юноша все больше и больше напоминает бледную тень, и был недоволен этим. Йири почувствовал страх и тоску — беспокойство не шло ему на пользу, а ведь он обязан был оставаться по-прежнему безупречным. Ёши принялся отпаивать его травами и снадобьями, чтобы согнать тревогу с души тени с лица.
— Я похож на какое-то чудище, — сорвалось с языка Йири, когда он однажды увидел собственное отражение, и Ёши ответил сурово:
— Ты всегда был выше подобных глупостей. Не скатывайся на то, что тебе несвойственно.
Неожиданная отповедь успокоила Йири и явно пошла ему на пользу.
Утро Йири проводил среди книг, день — в павильоне, разбирая прошения и письма, а вечер принадлежал повелителю. Первая часть этого вечера — продолжение дневных трудов, и только вторая — отдых. И не его отдых, а того, кому он служил.
Зная вкусы своего господина, он указывал музыкантам исполнять ту или иную мелодию, петь те или иные песни — и повеления отдавал незаметно, так, что искусство казалось естественным течением вечера и ночи.
Скоро ему велели присутствовать на советах — он увидел сразу всех тех, кто после Благословенного вершил судьбы страны. Лица знакомые, и словно другие — теперь он слышал, как эти люди говорят о жизни и смерти, налогах, войсках, о строительстве и разрушении. Это казалось так странно; в Йири словно пробуждался мальчишка, не веривший, что все это — не игра, а взаправду. Что именно так и управляют страной…
Положение айги — особо доверенного лица — обязывало ко многому. На советах записывал самое важное — он находился справа от повелителя, а чиновник из подчиненных Уэты — слева.
Обоих скрывали узорные решетки из дерева — Йири был рад прятаться за решеткой. Через ячейки жадно наблюдал за лицами. Потом спохватывался и начинал слушать. Ровные знаки на бумагу ложились, коричневые и черные.
Но порой, когда слова совсем уж не соответствовали лицу говорящего, он откладывал кисть и умоляюще смотрел на повелителя. И часто тот еле заметным кивком головы давал ему понять, даже не глядя в сторону Йири, — я все замечаю. И чуть сдвигал брови: «не забывай, чем ты обязан заниматься здесь!»
К присутствию на советах пришлось привыкать долго. Но Йири никто не спрашивал, оставалось — учиться.
Когда все успокоилось понемногу, вошло в привычную колею — спросил позволения послать за Хиани. Повелитель был удивлен — и этого не скрывал. Но разрешение дал, прибавив, что Йири переворачивает все вверх дном, так что не имеет смысла отказывать в очередной неразумной просьбе.
Узнали, что Хиани больше нет на земле. Не захотел покидать Островок, когда пришло время, и до последнего мига оставался острым и немного надменным. Где он анару достал — так и не дознались. Вероятно, кто-то еще помог — положил туда, откуда Хиани взял.
Йири, получив весть, качнул головой:
— Да… Он так и хотел. Такие не ждут…
и долго после был тихим совсем, даже против обычного.
…Голос, нет, голосок, детским казался — плыл в струящемся воздухе. Далеко было слышно — тихая ночь. Певичка — на ахи наигрывает, мелодия простая совсем.
Листья на землю летят,
Года как не бывало,
Тихо, и дремлет земля
В ожидании снега…
Песня чем-то неуловимо напоминала те, что пели в Тхэннин. Может быть, тем, что о снеге в ней говорилось, словно снег — самое обычное дело?
— Эй! — позвал Йири из своей беседки. — Иди сюда.
Певичка приблизилась робко, в черном, как полагается — с ночью сливалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161