— Кто тебя обучил?
— Один чужеземный актер. Давно…
— Хорошо. Многих ли ты знаешь, кто владеет тоо лучше тебя?
— Никого, — честно ответил юноша.
— Я слышал многих. Не здесь.
— Простите…
— Пустое. Таким, как ты, часто говорят лестное
— Да, господин.
— Веришь лести?
— Не знаю…
Лицо Высокого стало холодным.
— Что-то не так, господин? — робко спросил Айхо.
— У меня много дел. Но порой я хочу отдохнуть. Твоим талантам, кажется, нет числа — и я выбрал тебя.
Мгновенно пересохшие губы:
— Я… счастлив, господин…
— Слова. За ними нет ничего. — Наместник протянул руку, кончиками пальцев коснулся подбородка Айхо, приподнимая тому голову.
— Что ж, в твоей воле остаться или уйти. Я могу приказать — не хочу. Решай сам.
Сказать, что юный актер был растерян, значило не сказать ничего. Так с ним еще не разговаривали. Слово наместника было приказом, даже если он и не хотел этого. А то, что он предоставил юноше решать самому, пугало больше, чем прямая угроза.
— Я останусь, пока вы не велите уйти, господин, — он склонился, и пряди волос легли на циновку. Осмелился поднять глаза — и стало еще страшнее: наместник очень серьезно смотрел на него, потом перевел взгляд на огонь:
— Забудь про свой домик. Жить будешь здесь — скажешь, если что нужно еще. Я приду, когда у меня будет время.
Он только кивает, испуганно и покорно. Глаза большущие и черные — спелые черешни.
* * *
Домик был маленьким. Всего двое слуг — Кайки и Тара. Оба не больно-то разговорчивы, предпочитали работать руками, не языком. На лбу Тары выделялся белый шрам — в детстве господин хлестнул плетью.
Айхо они встретили с короткими поклонами, не подобострастно, хотя и вежливо. Провели по всем помещениям, рассказали, что и как.
Ничего лишнего — и в то же время не нарочитая простота и уж, конечно, не бедность. Да, ничего лишнего — как в музыкальном инструменте, дающем самый чистый звук.
В спальне светло-синие занавески, темно-синее покрывало на ложе. Такие же спокойные цвета были и в других трех комнатах. Нет, не приказ, но… Айхо, несмотря на страх, не мог сдержать улыбки. Он снял с волос алую ленту, надел новую безрукавку, не украшенную яркой вышивкой — теперь одежда его цвета сливок подходила к обстановке, а не спорила с ней.
Зачем его оставили здесь? Юный актер старался не думать. Он будет ждать, как велено. Сколько? И чего? В голове вертелись все россказни, которые когда-либо слышал о наместнике… и прогнать их было невозможно.
Устал — но сон не шел, хотя давно спустилась на землю ночь.
Под тонким теплым покрывалом ворочался так, что дверь распахнулась и на пороге возник Кайки с вопросом, все ли в порядке и не надо ли чего?
— Нет, ничего, — испуганно пробормотал Айхо, и дверь затворилась вновь. А он вскочил и бесшумно скользнул в угол комнаты, достал зеленый флакон. Порошок растворяли в воде — щепотки достаточно, чуть больше — опасно. Просить воды юноша не решился. Да и на флакон посмотрел с жадностью — и сомнением. Те, кого страшно назвать, обычно приходят ночью…
Но так даже лучше. Тогда он будет спать и ничего не почувствует…
Айхо отогнал от себя неприятную мысль и бросил щепотку порошка в рот. Горький… Зато сны сладкие. И спокойно…
Ему привиделась птица, она несла Айхо в когтях над зеленым лесом, над полем. Полет был сказочно, головокружительно прекрасен, — а потом когти разжались, и он полетел вниз, ударился о корни, разбился и умер.
Бешеные глаза Кайки, приводившего юношу в чувство, — и полные спокойной насмешки глаза наместника, когда Айхо наконец появился перед ним. Был уже полдень.
— Заехал взглянуть, как тебе здесь. Слуга зря волновался — мог бы тебя не будить.
По глазам было видно — все понимает прекрасно. А дальше-то что? Разгневан? Забавляется? Не понять.
А тот больше ничего не сказал — поднялся и ушел. И когда его ждать, не сказал.
— Оххх… Что со мной будет? — юноша уткнулся лбом в деревянную стену. Постояв так немного, сорвался с места, выбежал за ворота — дорога была пуста.
— Ну, не дергайся так — похоже, господин не разгневался, — философски заметил Тара. — А если и накажет — не беда, не станет же он ломать игрушку, еще не взяв в руки.
От таких утешений хотелось завыть. Но мальчишка привык и лицом владеть, не только смычком. Слуги наверняка следят за ним. И он сделал, что мог — виновато и озорно улыбнулся.
— Я оправдаю доверие. Я просто устал…
Про флакон они знать не должны. Айхо вчера надежно спрятал его… еще до того, как сознание улетело в неведомые дали.
* * *
— Не прячь глаза. Про киуру и черный корень я знаю. Тебя пришлось долго будить. Ты немного перестарался — выпил больше, чем нужно.
— Тогда… — он сжался. — Ведь моя вина велика…
— Не так уж и велика. Ты мог… — наместник не договорил. — Посмотри на меня. Ты ждешь наказания?
— Да, господин.
— Какого? Под плети тебя положить? Зачем?
— Я заставил вас ждать.
— Значит, после наказания тебе станет легче?
— Тогда я знал бы, что прощен.
— А может, попробуешь поверить так?
Темный румянец вспыхивает, радостный — Айхо прижимается щекой к протянутой руке, не осмеливаясь встать. А господин произносит задумчиво:
— Верно про тебя говорили. Ты не просто послушен, ты прямо желаешь, чтобы тебе причинили боль.
— Нет… конечно же, нет!
— Как барабан — чтобы инструмент запел, надо ударить. Чем сильнее, тем ярче звук. Главное, не перестараться… — и задумчиво продолжает, кажется, лишь для себя: — Музыка бывает разной, дружок. Тебе ли не знать. Что же… посмотрим.
Браслеты на смуглых руках — яркие, один с колокольчиками. Звон тихий, приятный для слуха. Расставшись с нарядом актера, браслетов не снял — не подумал даже, они словно частью его были. Менять — сколько угодно, совсем без них никуда. А господин уже о другом речь завел:
— Что видишь, когда над тобой — власть этого зелья?
…Как можно спрашивать о таком? Как ответить? Кровь то прильет к лицу, то отхлынет.
— Не бойся меня. Не хочешь — не отвечай.
Вот такими словами его уж точно можно заставить сделать все, что угодно. Высокий говорит «если хочешь». А разве не на все — его воля?
— По-разному, господин, — юноша опускает глаза. — Но всегда хорошо. Иногда я могу летать… и лечу куда-то. Вижу солнечных птиц — они играют вдали, машут крыльями…
Лицо Айхо, все еще виноватое, вновь покрывается легким румянцем — и становится детски мечтательным. Сейчас был день — страх ушел, и мальчишка говорил свободно.
— Я и наяву вижу такие сны, когда играю на тоо или стою на подмостках. А потом… не хочется, чтобы прерывалось видение.
— Ты любишь людей, Айхо? — внезапно спрашивает наместник.
— Да. Я отдаю им… душу.
— А себя — любишь?
Брови мальчишки поднялись удивленно.
— Не знаю, Высокий. Я не думал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
— Один чужеземный актер. Давно…
— Хорошо. Многих ли ты знаешь, кто владеет тоо лучше тебя?
— Никого, — честно ответил юноша.
— Я слышал многих. Не здесь.
— Простите…
— Пустое. Таким, как ты, часто говорят лестное
— Да, господин.
— Веришь лести?
— Не знаю…
Лицо Высокого стало холодным.
— Что-то не так, господин? — робко спросил Айхо.
— У меня много дел. Но порой я хочу отдохнуть. Твоим талантам, кажется, нет числа — и я выбрал тебя.
Мгновенно пересохшие губы:
— Я… счастлив, господин…
— Слова. За ними нет ничего. — Наместник протянул руку, кончиками пальцев коснулся подбородка Айхо, приподнимая тому голову.
— Что ж, в твоей воле остаться или уйти. Я могу приказать — не хочу. Решай сам.
Сказать, что юный актер был растерян, значило не сказать ничего. Так с ним еще не разговаривали. Слово наместника было приказом, даже если он и не хотел этого. А то, что он предоставил юноше решать самому, пугало больше, чем прямая угроза.
— Я останусь, пока вы не велите уйти, господин, — он склонился, и пряди волос легли на циновку. Осмелился поднять глаза — и стало еще страшнее: наместник очень серьезно смотрел на него, потом перевел взгляд на огонь:
— Забудь про свой домик. Жить будешь здесь — скажешь, если что нужно еще. Я приду, когда у меня будет время.
Он только кивает, испуганно и покорно. Глаза большущие и черные — спелые черешни.
* * *
Домик был маленьким. Всего двое слуг — Кайки и Тара. Оба не больно-то разговорчивы, предпочитали работать руками, не языком. На лбу Тары выделялся белый шрам — в детстве господин хлестнул плетью.
Айхо они встретили с короткими поклонами, не подобострастно, хотя и вежливо. Провели по всем помещениям, рассказали, что и как.
Ничего лишнего — и в то же время не нарочитая простота и уж, конечно, не бедность. Да, ничего лишнего — как в музыкальном инструменте, дающем самый чистый звук.
В спальне светло-синие занавески, темно-синее покрывало на ложе. Такие же спокойные цвета были и в других трех комнатах. Нет, не приказ, но… Айхо, несмотря на страх, не мог сдержать улыбки. Он снял с волос алую ленту, надел новую безрукавку, не украшенную яркой вышивкой — теперь одежда его цвета сливок подходила к обстановке, а не спорила с ней.
Зачем его оставили здесь? Юный актер старался не думать. Он будет ждать, как велено. Сколько? И чего? В голове вертелись все россказни, которые когда-либо слышал о наместнике… и прогнать их было невозможно.
Устал — но сон не шел, хотя давно спустилась на землю ночь.
Под тонким теплым покрывалом ворочался так, что дверь распахнулась и на пороге возник Кайки с вопросом, все ли в порядке и не надо ли чего?
— Нет, ничего, — испуганно пробормотал Айхо, и дверь затворилась вновь. А он вскочил и бесшумно скользнул в угол комнаты, достал зеленый флакон. Порошок растворяли в воде — щепотки достаточно, чуть больше — опасно. Просить воды юноша не решился. Да и на флакон посмотрел с жадностью — и сомнением. Те, кого страшно назвать, обычно приходят ночью…
Но так даже лучше. Тогда он будет спать и ничего не почувствует…
Айхо отогнал от себя неприятную мысль и бросил щепотку порошка в рот. Горький… Зато сны сладкие. И спокойно…
Ему привиделась птица, она несла Айхо в когтях над зеленым лесом, над полем. Полет был сказочно, головокружительно прекрасен, — а потом когти разжались, и он полетел вниз, ударился о корни, разбился и умер.
Бешеные глаза Кайки, приводившего юношу в чувство, — и полные спокойной насмешки глаза наместника, когда Айхо наконец появился перед ним. Был уже полдень.
— Заехал взглянуть, как тебе здесь. Слуга зря волновался — мог бы тебя не будить.
По глазам было видно — все понимает прекрасно. А дальше-то что? Разгневан? Забавляется? Не понять.
А тот больше ничего не сказал — поднялся и ушел. И когда его ждать, не сказал.
— Оххх… Что со мной будет? — юноша уткнулся лбом в деревянную стену. Постояв так немного, сорвался с места, выбежал за ворота — дорога была пуста.
— Ну, не дергайся так — похоже, господин не разгневался, — философски заметил Тара. — А если и накажет — не беда, не станет же он ломать игрушку, еще не взяв в руки.
От таких утешений хотелось завыть. Но мальчишка привык и лицом владеть, не только смычком. Слуги наверняка следят за ним. И он сделал, что мог — виновато и озорно улыбнулся.
— Я оправдаю доверие. Я просто устал…
Про флакон они знать не должны. Айхо вчера надежно спрятал его… еще до того, как сознание улетело в неведомые дали.
* * *
— Не прячь глаза. Про киуру и черный корень я знаю. Тебя пришлось долго будить. Ты немного перестарался — выпил больше, чем нужно.
— Тогда… — он сжался. — Ведь моя вина велика…
— Не так уж и велика. Ты мог… — наместник не договорил. — Посмотри на меня. Ты ждешь наказания?
— Да, господин.
— Какого? Под плети тебя положить? Зачем?
— Я заставил вас ждать.
— Значит, после наказания тебе станет легче?
— Тогда я знал бы, что прощен.
— А может, попробуешь поверить так?
Темный румянец вспыхивает, радостный — Айхо прижимается щекой к протянутой руке, не осмеливаясь встать. А господин произносит задумчиво:
— Верно про тебя говорили. Ты не просто послушен, ты прямо желаешь, чтобы тебе причинили боль.
— Нет… конечно же, нет!
— Как барабан — чтобы инструмент запел, надо ударить. Чем сильнее, тем ярче звук. Главное, не перестараться… — и задумчиво продолжает, кажется, лишь для себя: — Музыка бывает разной, дружок. Тебе ли не знать. Что же… посмотрим.
Браслеты на смуглых руках — яркие, один с колокольчиками. Звон тихий, приятный для слуха. Расставшись с нарядом актера, браслетов не снял — не подумал даже, они словно частью его были. Менять — сколько угодно, совсем без них никуда. А господин уже о другом речь завел:
— Что видишь, когда над тобой — власть этого зелья?
…Как можно спрашивать о таком? Как ответить? Кровь то прильет к лицу, то отхлынет.
— Не бойся меня. Не хочешь — не отвечай.
Вот такими словами его уж точно можно заставить сделать все, что угодно. Высокий говорит «если хочешь». А разве не на все — его воля?
— По-разному, господин, — юноша опускает глаза. — Но всегда хорошо. Иногда я могу летать… и лечу куда-то. Вижу солнечных птиц — они играют вдали, машут крыльями…
Лицо Айхо, все еще виноватое, вновь покрывается легким румянцем — и становится детски мечтательным. Сейчас был день — страх ушел, и мальчишка говорил свободно.
— Я и наяву вижу такие сны, когда играю на тоо или стою на подмостках. А потом… не хочется, чтобы прерывалось видение.
— Ты любишь людей, Айхо? — внезапно спрашивает наместник.
— Да. Я отдаю им… душу.
— А себя — любишь?
Брови мальчишки поднялись удивленно.
— Не знаю, Высокий. Я не думал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161