— Он стал жертвой вспышки гнева своего господина… вспышки ревности. Мудрые люди говорили, что хотя бы голову от тела нужно отделить, чтобы не вернулся оборотень. Но Высокий не стал никого слушать.
Тиэху в свою очередь наклонился к Химару и сказал шепотом:
— Одноглазый Лунь, древний старик, видел того, из леса — и видел нынешнего наместника. У них одно лицо…
Мурашки побежали по коже, и Химару засмеялся нарочито громко.
— Он из Столицы, господин Тиэху. Он не уроженец здешних мест!
— Много деревьев превратились в дым… откуда он взялся там? Вам известно его происхождение?
Химару был вынужден промолчать. Сказать «да» он не мог, а сказать «нет» не позволяло чувство долга по отношению к господину.
Тиэху продолжил:
— И он вернулся в родные места… Подумайте — разве это поведение молодого человека, отправленного в глушь из Столицы? Разве похоже, что он снова мечтает попасть туда?
Возразить было нечего. Молодой воин почти ненавидел себя за то, что слушает такие речи. Но даже во сне не мог их забыть. Хотел разувериться, а потом признаться во всем — пусть накажет, как хочет.
С тех пор Химару наблюдал за господином пристально — и это выглядело чрезмерным усердием в исполнении долга.
…Сначала он и говорить с не хотел с Тиэху, одним из богатейших торговцев в городе. Да и потом чуть беседу не оборвал, когда сообразил, к чему тот клонит. Но удержаться не смог и выслушал, проклиная себя — разве слуга имеет право обсуждать господина?
Только вряд ли можно было найти человека среди охранников Йири, который больше остерегался всяческой нечисти. Химару не боялся людей, но с десяток амулетов всегда имел при себе.
* * *
Рыжего Йири взял из Столицы — но одного скакуна было мало.
Великолепную гнедую кобылу крови гиэли, крупную и резвую, выбрал среди многих других, и много часов проводил с ней — почитай, все время, когда не был занят. Скоро она слушалась его голоса и прикосновения, бесстрашно перемахивала через немыслимые овраги и барьеры, словно ведомая чужой волей.
— Лошадям он доверяет больше, чем людям, — запали в память Химару слова одного из конюхов.
…Гнедая кобыла взвилась в воздух на высоту больше человеческого роста, перелетела через завал. Отличная лошадь… И послушна лишь одному человеку. Только он способен заставить ее совершать безумные прыжки, от которых получает такое удовольствие.
Пожалуй, никогда больше у него не бывает такого лица — почти счастливого.
Солнечный луч разбился о золотую отделку седла. Химару не осмеливался поднять взгляд — боялся найти и подтверждение догадке Тиэху, и ее же опровержение.
Ожеребилась одна из лошадей-йатта, необычной пегой масти. Жеребенок родился слабеньким и на вторую неделю жизни повредил ногу о брошенный в конюшне железный крюк. Нерадивого конюха жестоко наказали, а жеребенка признали безнадежным — поправится, но будет хромать.
— Нет, — сказал господин, выслушав предложение оборвать маленькую жизнь. — Он начнет бегать как ни в чем не бывало — и скоро.
Химару видел, как господин подошел к жеребенку, о чем-то поговорил с ним. Одолели сомнения: лошади чуют оборотня… Но, видя, как тянется к наместнику жеребенок, который шарахался ото всех, как доверчиво позволяет прикасаться к раненой ноге, снова почувствовал уверенность — тут что-то нечисто. Уж слишком велика его власть над лошадьми… и не только над ними.
* * *
— Ну, если ты такой ловкий, — с ухмылкой говорил юркий мальчик лет десяти, обращаясь к другому, русоголовому ровеснику, — принеси листик с нефритового дерева. Или ты трус?
— Я не трус! — Алони вздохнул, покосившись на сестренку насмешника. — Но если меня поймают, отцу придется плохо!
— А как же твоя хваленая ловкость? — и, передразнивая, пропел: — Меня и кошка не услышит!
— Так заметят, что обломано!
— Смешно. Там этих листьев сотня, наверное. Ты не самый видный ломай! А, только болтаешь!
— Хорошо! — сквозь зубы сказал Алони. Трусом себя выставить… нет уж. — Сегодня и принесу! Ночью!
Повернулся и зашагал прочь.
Сад был хорош. В этой части росли темно-зеленые деревья, посаженные еще при прадеде Алони, — высокие, с глянцевой широкой листвой, дающей отличную тень. Все предки мальчика были садовниками. И он не представлял себе жизни без сада, однако жучок любопытства сидел в нем и часто подбивал высунуть нос за ограду или влезть, куда не прошено. Отец его, напротив, был человеком на редкость смирным и нелюбопытным. Он еле слышно ворчал на сына, когда тот пытался высмотреть какую-либо диковинку или подслушать очередную байку.
Алони рос мальчиком добрым и сообразительным. Только вот на подначки поддавался легко.
В доме господина детей прислуги было всего трое — Алони, сын садовника, да брат с сестрой, дети одного из старших слуг. И если сестричка была созданием робким и части, отведенной служанкам, не покидала, то братец ее вечно нос задирал — как же, порой его удостаивали поручением — куда-то сбегать и что-то передать. И господина он видел куда чаще Алони — тот, почитай, за все время со дня приезда Высокого лишь несколько раз удостоился такой чести. И то на него внимания обратили не больше, чем на кузнечика в траве.
Весь вечер Алони думал и уже хотел отказаться от спора.
Отец же ветви у кустарника подрезал и ни о чем плохом не догадывался. Ему посчастливилось — на прежнем месте оставили лишь горстку избранных, садовника в их числе. Почему его не рассчитали — отец Алони не хотел даже думать. Он всегда трудился честно и даже мысли не допускал, что его могут счесть неугодным. От расспросов сына он попросту отмахнулся. Разговоры о хозяевах только смущали его.
Тем более что люди Йири Алайя оказались как на подбор преданными господину и неразговорчивыми, когда речь заходила о нем. Они, похоже, любили его. А взятые здесь, в Гёру, очень быстро стали его бояться и потеряли охоту к сплетням. Новый наместник не был жесток со слугами, но и особой снисходительностью не отличался. Он никогда не выходил из себя, и голос его был мягким…
— Правда, что наш господин — оборотень? — спросил как-то Алони у смешливой девушки, работавшей на кухне. Та в момент посуровела, прищурилась не по-доброму.
— Иди-ка отсюда… И держи язык за зубами. А то я кое-кому намекну, что ты не слишком почтителен.
А слухи о молодом наместнике ходили разные. Но — за пределами дома.
Йири часто смотрел на свой дом — с легким удивлением, не в силах до конца осознать, что это — его. Не то что павильон в Сиэ-Рэн. Собственный, даже уютный. Слишком большой, наверное…
Если бы цветок мог сам выбирать условия, где расти, наверное, он создал бы нечто подобное этому дому. Дом был уютным и, когда Йири не находился там — живым. Люди, населявшие дом, — живые. А господину их больше подошло бы общество игрушек — сиин, рукотворных драгоценных камней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161