— Есть ли какие-нибудь гарантии безопасности для членов оппозиции?
— Какие бы вам хотелось иметь гарантии? Он посмотрел на меня.
— Свобода передвижения по стране, доступ к газетам и радио без всяких ограничений, право защищать себя с помощью людей по собственному выбору, хотя бы и иностранных подданных, проведение выборов под контролем независимого наблюдателя — ООН, например, или Организации Американских государств.
— Вполне резонно, — ответил я. — Я передам ваши пожелания президенту. Могу ли я, в свою очередь, тоже задать вам вопрос?
Гуайанос склонил голову.
— В состоянии ли вы гарантировать, что нелегальная оппозиция правительству прекратит свою деятельность?
— Такой гарантии я предоставить не могу, и вы знаете об этом. Мои контакты с другими группировками ненадежны и поверхностны. Но вот что я скажу: возглавляемая мною группировка прекратит всякую оппозиционную борьбу, и я употреблю все свое влияние, чтобы убедить других поступить так же.
— Благодарю вас. Именно это мне и хотелось услышать.
— У меня тоже нет ни малейшего желания видеть льющуюся кровь. Я встал.
— Исходя из интересов нашей страны, мы можем только надеяться, что крови больше не будет.
Гуайанос поднялся из-за стола и направился к двери. Прежде чем распахнуть ее, он оглянулся и посмотрел на меня.
— Я не поблагодарил вас за то, что вы сделали для моего брата. Ему не хватает выдержки, иногда он совершает дурацкие поступки.
— Это мне уже объяснила Беатрис. В любом случае, я сделал то, что считал правильным.
На мгновение мне показалось, что Гуайанос хотел сказать что-то еще, однако вместо этого он раскрыл дверь.
— Войдите, — позвал он. — Мы с сеньором Ксеносом уже закончили.
Повернувшись ко мне, он почти с сожалением произнес:
— Надеюсь, вы не будете против, если мы вновь попросим вас согласиться с тем, чтобы вам завязали глаза?
Я кивнул.
Ко мне подошла Беатрис с полоской темной материи в руке. Я чуть наклонился вперед, чтобы ей было проще. В этот момент я заметил видневшееся за ее плечом лицо Мендосы и внезапно понял, почему он был так против меня настроен. Причиной была не только политика. Он тоже любил Беатрис.
Когда повязку с моих глаз сняли, мы вновь были у ресторанчика Ройбена. Моргнув несколько раз, я посмотрел на Беатрис.
— Не согласишься ли зайти и выпить чашку кофе? Она посмотрела мне в глаза, затем мягко покачала головой.
— Думаю, будет лучше, если я вернусь. Я взял ее за руку. Она не противилась, но и не ответила пожатием.
— Я должен увидеть тебя. Одну. Не как сейчас. Она молчала.
— Беатрис, то, что я сказал тебе той ночью, — правда. Я не играл тогда.
Она смотрела на меня, изумрудная зелень ее глаз подернулась влагой.
— Я... Я никак не могу понять тебя. — Она отняла свою руку и отвернулась. — Тебе лучше уйти. В молчании я стал выбираться из машины.
— Дакс, отец будет в безопасности? — спросила она. — Ты действительно в этом уверен?
— Да, Беатрис, действительно.
— Если... если с ним что-нибудь случится, — хрипло проговорила она, — я буду всю жизнь винить себя.
— С ним ничего не случится.
Через минуту я уже смотрел, как машина все дальше удаляется от меня по Мэдисон-авеню. В первый раз за день я почувствовал усталость и разочарование. Тяжелым грузом на плечи легло ощущение какой-то обреченности. В отвращении я потряс головой. Что это вдруг на меня нашло?
Я вошел в ресторан и заказал выпивку. Виски огнем пролилось внутрь, и я тут же почувствовал себя гораздо лучше. Но все же это было не то. До того дня, когда я буду вспоминать свои слова и удивляться, с какой дурацкой легкостью дал обещание, которое не в силах выполнить, оставалось уже совсем немного.
18
Президент молча слушал, что я говорил ему в телефонную трубку о встрече с доктором Гуайаносом. Я перечислял условия, которые тот выдвинул, в том числе и последнее, о независимых наблюдателях. После короткой паузы в трубке раздался рев:
— Сукин сын! Ему осталось только попросить меня, чтобы я отдал ему свой голос! Я принужденно рассмеялся.
— У меня такое ощущение, что он так и сделал бы, если бы считал, что получит его.
— Ну, что скажешь? Если я соглашусь на эти пункты, он вернется?
— Думаю, да.
— Мне это не нравится. Согласиться на присутствие независимых наблюдателей — то же самое, что признать собственную не правоту.
— Какая разница? — спросил я. — Вы же не предполагаете, что выиграет он, не так ли? Ваша победа сделает абсолютно очевидным тот факт, что большинство населения верит именно вам.
— Что правда, то правда. Хорошо, я согласен с его условиями, добавлю только одно свое. К нему оно не имеет никакого отношения — оно касается тебя.
— Слушаю вас.
— На выборах ты будешь рядом со мной — как мой кандидат в вице-президенты. Я долго размышлял об этом. Я не вечен. А мне нужно быть уверенным в том, что правительство останется в хороших руках.
Такого поворота я не ожидал. Мне не оставалось ничего другого, как с неохотой признать в душе, что старик загнал меня в угол. Если я действительно верил во все то, что говорил, я должен был быть рядом с ним. Сделай я так — и на моей фигуре можно поставить крест как на возможном кандидате от оппозиции.
— Чего ты колеблешься? — резким голосом спросил президент.
— Я поражен, это такая честь для меня. А вы уверены, что поступаете правильно? Я могу явиться помехой для вас. Дома я очень многим не по вкусу.
Я не стал приводить причины этого — президент знал их не хуже меня. Церковь, к примеру. И воскресенья не проходило без того, чтобы с одной или с другой кафедры меня не проклинали как распутника и гуляку.
— Если меня это не волнует, то чего волноваться тебе? — спросил президент.
— Ваше превосходительство, для меня большая радость и честь принять ваше великодушное предложение.
— Вот и хорошо. В таком случае можешь сообщить изменнику, что его условия приняты. Дата выборов — пасхальное воскресенье.
— Благодарю вас, ваше превосходительство. Я так и сообщу ему.
— Да, сделай это. А когда переговоришь с ним, я сделаю заявление для прессы. — В трубке послышался довольный смешок. — Ты отлично справился с делом, а у меня никогда и тени сомнения не было в том, что девчонка окажется воском у тебя в руках.
Опуская трубку, я почувствовал во рту привкус горечи. Итак, всем все было ясно с самого начала. Латиноамериканский любовник Номер Один. С досадой отогнав от себя неприятные мысли, я вновь потянулся к телефону, чтобы позвонить Гуайаносу. Тут до меня дошло, что сам я не могу связаться с ним, что это может сделать только он. Я посмотрел на календарь.
Восьмое января. Ему нужно поторопиться, в противном случае выборы закончатся еще до того, как он узнает, что стал кандидатом.
Когда я вернулся в консульство с одного из бесчисленных заседаний в ООН, было уже четыре часа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211