А дьявол дает жирный кусок пирога и говорит... топай за мной. Я тебе скажу, что делать. И ты будешь делать то, что я скажу. А нет - я отберу у тебя кусок пирога, и ты сдохнешь с голоду. Потому что был свиньей, свиньей и остался. Но веди себя смирно, по-человечески.
Юхно восторженно глянул зачем-то вверх, выкинул палец:
- Так это-о, замечательно толкуете! Эдакий тихановский златоуст. Не обижайтесь, но такого примитивно-точного толкования я еще не слыхал, - и прыснул, довольный собой.
- Но я не понимаю, какое отношение имеет этот разговор к нашей вечеринке? - сказал Бабосов. - Кажется, мы собрались сюда сегодня вовсе не затем, чтобы Евангелие читать...
- Некоторое отношение имеет. - Кузьмин мельком глянул на Варю и снова хмуро уставился к себе в тарелку. - Мы, мужики, народ компанейский, нам лишь бы до рюмок дотянуться, а там, что день, что ночь, нам все равно. А женщины устойчивее, они и порядок соблюдают лучше, и к жизни относятся строже. И ждут они большего и надеются на лучшее. Через них мы связаны не только с семьей, но и с традициями, с религией, стариной, историей. Вот и сегодня пришел я сюда, увидел Варю в белом платье, как она хлопотала по дому, как стол накрывала, как смотрела на всех с затаенным ожиданием такой радости... Вот, мол, оно придет сейчас, настанет озарение - и все вы ахнете. У девочек бывает такое выражение перед причастием... А мы ее чем причастили?
- Иван Степанович, да вы что? - крикнула Анюта. - Что вы делаете? Поглядите на Варю.
- Ничего, это ничего, - всхлипывала Варя, утирая платочком слезы. - Это пройдет. Я, должно быть, утомилась... Мало спала...
- Нет, нет! Это оттого, что мало выпила, - крикнул Герасимов. - Мы сейчас, пожалуй, повторим по полной, по полной...
- Выше голову, Варя!
- А я говорю, - выше бокалы!
- Бабосов, горька-а-а!
- Вам горько, а мне солоно...
- Бабосов, не увиливай! Горько-о-о!
Меж тем смеркалось. Успенский вдруг поднялся из-за стола:
- Сейчас свечи принесу.
- Сиди! Я, пожалуй, быстрее тебя сбегаю, - сказала Мария.
Она сидела с краю, возле Вари, встала и быстро ушла в дом.
- Они там в буфете. В нижнем ящике! - крикнул в раскрытую дверь Успенский. Но Мария не появлялась, из дома долго доносилось хлопанье дверок и скрип выдвигаемых ящиков.
- Уверенно рвет ящики, - сказал Саша, усмехаясь.
- Как свои, - добавил Герасимов.
- Кабы стекла не побила. Пойду посвечу ей. - Успенский встал и погремел спичками.
- Смотрите не столкнитесь там ненароком в потемках-то!
- Берегите лбы!
- И губы...
- Ха-ха-ха!
Мария стояла возле буфета - все дверцы были открыты, все ящики выдвинуты.
- Где же твои свечи?
- Сейчас покажу. - Он подошел к комоду, выдвинул верхний ящик и достал пачку свечей.
- Это ты называешь буфетом? - насмешливо спросила, указывая на комод.
- Глупая! - Он поцеловал ее. - Мне нужно с тобой поговорить. Ступай, зажги свечи и выходи в сад. Я подожду тебя.
Мария вынесла бронзовый подсвечник с тремя стеариновыми свечками.
- Да будет свет, да сгинет тьма!
- Да здравствует солнце!
- Да здравствует разум!
- Да здравствуют жены!
- Нет, братцы, надо что-нибудь одно - либо разум, либо жены...
- Жены хороши только чужие.
- И разум...
- Ха-ха-ха!
Мария незаметно вышла в сени, оттуда в сад. Успенский поджидал ее на скамейке, что стояла под яблоней. Поймал ее за руки, притянул к себе прямо на колени и обнял.
- Молодец, что вышла.
- И это ты называешь разговором?
- Мне в самом деле с тобой поговорить обязательно надо.
- Поговори.
- Я давно собирался. Я хотел тебе сказать... Но ты не смейся.
- Я и не смеюсь.
- Я хочу жениться на тебе... Считай это моим предложением. - Он опять притянул ее, поцеловал и зарылся лицом в волосы. Он любил ее густые, прохладные волосы и часто делал так. Она молчала, и ему сделалось тревожно.
- Почему ты молчишь? Ты не согласна?
- Как же мы станем жить? После уроков в Тиханово будешь бегать? А утром - в Степанове? Десять верст не шутка. На уроки опоздаешь. Да и смешно бегающий муж.
- Переходи в Степанове, учителем. Это не гордеевская дыра. Приятное общество, все свои люди, друзья...
- Но я не хочу уходить со своей работы.
- Ты что, веришь в карьеру? - Он теперь откинулся, и даже в темноте заметно было, как иронически кривились, вздрагивали его губы.
- О карьере я не мечтаю, Митя, - сказала она невесело. - Я хочу быть честным человеком.
- Кто ж тебе мешает? Поступай в педагоги. Чего уж честнее? Учишь ребятишек уму-разуму и ни на что не претендуешь.
- И все-таки уходить мне сейчас с работы было бы нечестным поступком.
- Не понимаю. Ты что, такой незаменимый человек?
- В том-то и дело, что заменимый. И даже очень заменимый... Свято место пусто не бывает. Я только что с бюро, как тебе известно. Некий Сенечка Зенин хотел выгрести зерно из-под печки гордеевского мужика. А мы с председателем не дали. У того мужика пять человек детей. Вот за это нас и разбирали. Одни старались понять, другие - осудить. В том числе и Возвышаев, который ради голого принципа не только с какого-то мужика, с себя штаны сымет. Так вот, если я уйду, Тяпин уйдет, Озимов... останутся одни возвышаевы да зенины. И тогда не только худо будет гордеевскому мужику Орехову, но и всем, и нам с тобой в том числе.
- Ну спасибо тебе, наша опора и заслон.
- Не смейся, Митя. В том, что я говорю, мало веселого. Мы все видим, как эти сенечки да никаноры из кожи лезут вон, чтобы проползти любым способом, ухватиться за штурвал, подняться на капитанский мостик, чтобы повыше быть, позаметнее, с одной целью - отомстить всему миру за свою ничтожность. Ведь ты же сам мне говорил насчет Возвышаева. Ты! И что же? Вместо того чтобы хватать их за руки, а если надо, зубами держать - мы отваливаем в сторону.
- Позволь, позволь!..
- Я же знаю! Прости, я не тебя имела в виду. Ты не трус и не малодушный. Ну ладно, тебе мешает происхождение... А мне что? Дед мой николаевский солдат, двадцать пять лет отечество штыком подпирал. Отец боцман, в первой революции дружинником был, три года в бегах скрывался, до самой амнистии. Дядю, сормовского слесаря, пять раз в тюрьму увозили... Так почему ж мне равнодушно взирать на то, как всякие сенечки плюют на идеалы моих предков? Или во мне кровь рыбья?
- Пойми ты, Маруся, дело не в коварстве оборотистых сенечек, дело в принципах. Ну что можно ожидать хорошего от общества, в котором ввели обратный счет сословных привилегий: ты - сын пастуха, следственно, ты подходишь по всем статьям - ступай вперед. Ты сын священника, следственно, негоден, отойди в сторону.
- Это не принцип. Это извращение. Это временно... Недоразумение, и больше ничего. Но если мы будем хвататься за такие недоразумения и сами отваливать в сторону, тогда нечего пенять на принципы и винить сенечек да возвышаевых. Мы сами виноваты.
- И ты уверена, что вы сотворите добро?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221