Ночь была морозная, лунная, они остановились в тени под липой и замерли. С высокого приреченского бугра, на котором растянулись в два порядка гордеевские избы и сараи, всплескивались то в одном, то в другом месте, будто подстегивая друг друга, и неслись, ввинчиваясь в темное звездное небо, отчаянные свиные вопли; протяжно и утробно ревели коровы, точно картошкой подавились; блеяли беспрерывно, на одной ноте, словно заведенные, овцы; заполошным брехом заливались собаки. Местами на задах, возле темных банек поблескивали костры, и слабый низовой ветерок приносил оттуда горьковатый душок спаленной щетины и сытный запах прихваченных огоньком, подрумяненных свиных туш.
- Что творится, господи боже мой? Прямо варфоломеевская ночь для скота... - Настасья Павловна вздыхала и крестилась.
Мария стояла молча, слушала эту жуткую какофонию звуков и думала о вчерашней ночи, о том невероятном, мрачном откровении Успенского, и ей становилось тягостно и страшно. И хотелось плакать, как вчера.
- Пойдемте домой! - сказала она и, не дожидаясь согласия Настасьи Павловны, ушла первой.
Спать не ложились. Просидели до самого утра, пили чай, о чем-то говорили, плохо слушая друг друга. Утром, еще по-темному, пришел Акимов.
- Слыхали, что ночью творилось? - спросил он от порога.
- Слыхали, - сказала Настасья Павловна ровным голосом, не глядя на него.
- Что будем делать, Мария Васильевна? - спросил Акимов.
- Надо идти на агроучасток, - ответила она.
- Да, надо... - Он присел на стул и хлопнул себя по коленке. - Черт меня дернул прихватить с собой Звонцова! Это он пустил слушок, мол, вторую свиную голову, что покрупнее, заберут в контрактацию.
- Разве это неправда? - спросила Настасья Павловна Марию. - Ты же сама мне говорила?
- Правда, - ответила Мария, потупясь.
- Какой же это слушок? Он правду сказал, - обратилась Настасья Павловна к Акимову.
- Да не в том дело... Я сам знаю, что правда. Но нельзя было говорить об этом на селе.
- Ага, вы хотели, чтобы потихоньку отбирали свиней, да?
- Я ничего такого не хочу, - ответил Акимов. - Я выполняю приказание.
- Интересно, кто за вас думать станет?
- Настасья Павловна, мы вынуждены... Поймите, есть необходимость... Может быть, мы не так виноваты, как вам кажется.
- Ну и других винить нечего, - сухо сказала Настасья Павловна.
Акимов вскинул голову, как это делают, когда на ум приходит что-то неожиданное и веское:
- Доброхотов под утро к Тиме прибегал. Говорит, и в Веретьях такая же резня была.
- И там Звонцов виноват? - спросила Настасья Павловна Акимова.
Тот усмехнулся:
- Там председатель Совета Алексашин первым свою свинью зарезал. Ну и пошла катавасия... Представляю, как Возвышаев причастит его... Да и нам перепадет.
- А может быть, с Возвышаева и начинать надо? - сказала Мария.
Акимов крякнул и вопросительно поглядел на нее, потом заторопился:
- Ну, пошли! Там уж, поди, собрались.
На агроучастке их ждали. И Возвышаев, и Чубуков, и Радимов, одетые на выход, сидели за столом мрачные и курили. На приветствие вошедших никто даже не ответил.
- Чем нас порадуете? - спросил Возвышаев, и по тому, как был задан вопрос, и по выражению лиц сидевших было ясно, что им уже все известно.
- Подсчеты пока не проводили... Но прикинули... Свиней семьдесят за ночь закололи, - ответил Акимов.
- Чья агитация? - Возвышаев буравил глазами вошедших и даже сесть не предлагал.
- Думаю, что стихийно, - Акимов переминался с ноги на ногу, поглядывая на стулья.
- Думает знаешь кто? Боров на свинье! - взорвался Возвышаев и грохнул ладонью об стол. - Ты мне ответишь за каждую свинью персонально.
- Я вам что, пастух? - огрызнулся Акимов.
- Молчать! - рявкнул Возвышаев и встал из-за стола.
Мария рванулась от дверей к лестнице наверх.
- А вы куда? - остановил ее Возвышаев.
- Вы сперва научитесь разговаривать в присутствии женщин, а потом спрашивайте, - ответила она, глядя на него с вызовом.
- Мы сюда приехали не затем, чтобы давать уроки вежливости, а выполнять задание партии. Так вот, садитесь и ждите своего задания, если вы коммунист, - Возвышаев указал ей на стулья у стены.
Мария, стиснув руками поручень балюстрады, с минуту постояла в нерешительности и наконец отошла к стене, села.
Возвышаев кочетом прошелся вокруг Акимова, руки засунув в боковые карманы пиджака, словно прицеливался, - с какого бока взять его. Но тут растворилась дверь, и вместе с клубами холодного воздуха в комнату вошла целая орава мужиков - впереди юркий Доброхотов, он в момент сорвал с головы заячью шапку и торжествующе оглядел всех вошедших, как отделенный своих солдат. Вот, мол, скольких привел я к вам на поверку. За ним вошли Алексашин, Ежиков и четверо активистов, все в нагольных полушубках красной дубки. Возвышаев, пятясь задом, как бы с дальнего расстояния оглядел всех и наконец разрешил садиться.
- Доброхотов, докладывайте! - Возвышаев и не поглядел на Алексашина, будто он и не председатель Совета и вообще его вроде бы тут и не было.
Доброхотов пригладил свои жидкие белесые волосенки, шапку кинул, руки по швам и, поблескивая голубенькими, невинными, как у младенца, глазами, начал шпарить, словно стихотворение читал:
- Наш комсомольский патруль за ночь дежурства установил: первое зарезано свиней семьдесят четыре головы, притом все в нарушение постановления о сдаче государству шкур и щетины были опалены на огородах и в банях; второе - забито двенадцать бычков-полуторов и семнадцать телят; третье - зарезано шестьдесят две овцы и два общественных барана; четвертое - бывший пастух Рагулин забил одну корову, а двух лошадей отогнал в лес в неизвестном направлении и спрятал. Теперь он остался при одной лошади и при одной корове.
- Егор, запиши! - кивнул Возвышаев Чубукову.
- У нас все записано в точности и поименно. - Доброхотов распахнул пиджак, вынул из внутреннего кармана сложенную вдвое школьную тетрадь и подал ее Возвышаеву.
- Кто начал эту разбойную резню? - спросил Возвышаев.
Доброхотов стрельнул глазами в Алексашина и решительно произнес:
- Патруль зафиксировал первый свиной визг на подворье Алексашина, то есть председателя Совета.
- Так... - Возвышаев с выдержкой поглядел на Алексашина, тот еще более сгорбился... - Может, пояснишь нам, как ты понимаешь директивы вышестоящих органов Советской власти? Может быть, отменишь это указание насчет контрактации скота?
Алексашин, здоровенный мужик, сидел, как провинившийся школьник, опустив голову и пощипывая собачий малахай, крупные капли пота сбегали по лбу и задерживались на бугристом переносье, покрытом сросшимися смоляными бровями.
- Чего ж ты молчишь? Расскажи, как выполнял директиву партии.
- Это не я колол свинью... Кум Яшка.
- А ты в окно глядел?
- Я был в Совете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221
- Что творится, господи боже мой? Прямо варфоломеевская ночь для скота... - Настасья Павловна вздыхала и крестилась.
Мария стояла молча, слушала эту жуткую какофонию звуков и думала о вчерашней ночи, о том невероятном, мрачном откровении Успенского, и ей становилось тягостно и страшно. И хотелось плакать, как вчера.
- Пойдемте домой! - сказала она и, не дожидаясь согласия Настасьи Павловны, ушла первой.
Спать не ложились. Просидели до самого утра, пили чай, о чем-то говорили, плохо слушая друг друга. Утром, еще по-темному, пришел Акимов.
- Слыхали, что ночью творилось? - спросил он от порога.
- Слыхали, - сказала Настасья Павловна ровным голосом, не глядя на него.
- Что будем делать, Мария Васильевна? - спросил Акимов.
- Надо идти на агроучасток, - ответила она.
- Да, надо... - Он присел на стул и хлопнул себя по коленке. - Черт меня дернул прихватить с собой Звонцова! Это он пустил слушок, мол, вторую свиную голову, что покрупнее, заберут в контрактацию.
- Разве это неправда? - спросила Настасья Павловна Марию. - Ты же сама мне говорила?
- Правда, - ответила Мария, потупясь.
- Какой же это слушок? Он правду сказал, - обратилась Настасья Павловна к Акимову.
- Да не в том дело... Я сам знаю, что правда. Но нельзя было говорить об этом на селе.
- Ага, вы хотели, чтобы потихоньку отбирали свиней, да?
- Я ничего такого не хочу, - ответил Акимов. - Я выполняю приказание.
- Интересно, кто за вас думать станет?
- Настасья Павловна, мы вынуждены... Поймите, есть необходимость... Может быть, мы не так виноваты, как вам кажется.
- Ну и других винить нечего, - сухо сказала Настасья Павловна.
Акимов вскинул голову, как это делают, когда на ум приходит что-то неожиданное и веское:
- Доброхотов под утро к Тиме прибегал. Говорит, и в Веретьях такая же резня была.
- И там Звонцов виноват? - спросила Настасья Павловна Акимова.
Тот усмехнулся:
- Там председатель Совета Алексашин первым свою свинью зарезал. Ну и пошла катавасия... Представляю, как Возвышаев причастит его... Да и нам перепадет.
- А может быть, с Возвышаева и начинать надо? - сказала Мария.
Акимов крякнул и вопросительно поглядел на нее, потом заторопился:
- Ну, пошли! Там уж, поди, собрались.
На агроучастке их ждали. И Возвышаев, и Чубуков, и Радимов, одетые на выход, сидели за столом мрачные и курили. На приветствие вошедших никто даже не ответил.
- Чем нас порадуете? - спросил Возвышаев, и по тому, как был задан вопрос, и по выражению лиц сидевших было ясно, что им уже все известно.
- Подсчеты пока не проводили... Но прикинули... Свиней семьдесят за ночь закололи, - ответил Акимов.
- Чья агитация? - Возвышаев буравил глазами вошедших и даже сесть не предлагал.
- Думаю, что стихийно, - Акимов переминался с ноги на ногу, поглядывая на стулья.
- Думает знаешь кто? Боров на свинье! - взорвался Возвышаев и грохнул ладонью об стол. - Ты мне ответишь за каждую свинью персонально.
- Я вам что, пастух? - огрызнулся Акимов.
- Молчать! - рявкнул Возвышаев и встал из-за стола.
Мария рванулась от дверей к лестнице наверх.
- А вы куда? - остановил ее Возвышаев.
- Вы сперва научитесь разговаривать в присутствии женщин, а потом спрашивайте, - ответила она, глядя на него с вызовом.
- Мы сюда приехали не затем, чтобы давать уроки вежливости, а выполнять задание партии. Так вот, садитесь и ждите своего задания, если вы коммунист, - Возвышаев указал ей на стулья у стены.
Мария, стиснув руками поручень балюстрады, с минуту постояла в нерешительности и наконец отошла к стене, села.
Возвышаев кочетом прошелся вокруг Акимова, руки засунув в боковые карманы пиджака, словно прицеливался, - с какого бока взять его. Но тут растворилась дверь, и вместе с клубами холодного воздуха в комнату вошла целая орава мужиков - впереди юркий Доброхотов, он в момент сорвал с головы заячью шапку и торжествующе оглядел всех вошедших, как отделенный своих солдат. Вот, мол, скольких привел я к вам на поверку. За ним вошли Алексашин, Ежиков и четверо активистов, все в нагольных полушубках красной дубки. Возвышаев, пятясь задом, как бы с дальнего расстояния оглядел всех и наконец разрешил садиться.
- Доброхотов, докладывайте! - Возвышаев и не поглядел на Алексашина, будто он и не председатель Совета и вообще его вроде бы тут и не было.
Доброхотов пригладил свои жидкие белесые волосенки, шапку кинул, руки по швам и, поблескивая голубенькими, невинными, как у младенца, глазами, начал шпарить, словно стихотворение читал:
- Наш комсомольский патруль за ночь дежурства установил: первое зарезано свиней семьдесят четыре головы, притом все в нарушение постановления о сдаче государству шкур и щетины были опалены на огородах и в банях; второе - забито двенадцать бычков-полуторов и семнадцать телят; третье - зарезано шестьдесят две овцы и два общественных барана; четвертое - бывший пастух Рагулин забил одну корову, а двух лошадей отогнал в лес в неизвестном направлении и спрятал. Теперь он остался при одной лошади и при одной корове.
- Егор, запиши! - кивнул Возвышаев Чубукову.
- У нас все записано в точности и поименно. - Доброхотов распахнул пиджак, вынул из внутреннего кармана сложенную вдвое школьную тетрадь и подал ее Возвышаеву.
- Кто начал эту разбойную резню? - спросил Возвышаев.
Доброхотов стрельнул глазами в Алексашина и решительно произнес:
- Патруль зафиксировал первый свиной визг на подворье Алексашина, то есть председателя Совета.
- Так... - Возвышаев с выдержкой поглядел на Алексашина, тот еще более сгорбился... - Может, пояснишь нам, как ты понимаешь директивы вышестоящих органов Советской власти? Может быть, отменишь это указание насчет контрактации скота?
Алексашин, здоровенный мужик, сидел, как провинившийся школьник, опустив голову и пощипывая собачий малахай, крупные капли пота сбегали по лбу и задерживались на бугристом переносье, покрытом сросшимися смоляными бровями.
- Чего ж ты молчишь? Расскажи, как выполнял директиву партии.
- Это не я колол свинью... Кум Яшка.
- А ты в окно глядел?
- Я был в Совете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221