А если взять в целом по округу? А по всей стране?! От этих цифр, товарищи, дух захватывает. Корнеплоды - это настоящие кудесники колхозных полей, которые принесут нам полное изобилие! Вот посмотрите на эти цифры. - Бабосов взял со стола указку и подошел к плакатам, которые, застя спиной, нашпиливали на стену Килограмм с подручным. - А ну, товарищи, отойдите в сторону! Дайте посмотреть нам на эти весомые доводы в пользу сплошной коллективизации.
Килограмм с пареньком отошли от стены, и вся изба-читальня сотряслась от громового хохота: со стены, освещенные лампой-молнией, смотрели четыре хитрющие рожи Штродаха; сам он с трубкой, с длинной бородой, и бывшие корнеплоды - теперь Штродахи, тоже с бородой и смотрят прищуркой, как бы приглашая каждого посмеяться за компанию.
Беленькая, сквозная челка на пылающем лбу Бабосова, казалось, зашевелилась от негодования. Он поднял над головой указку, словно боевой клинок, и патетически произнес:
- Это кулацкая провокация! Мы расследуем это дело...
Скрывая подступившие слезы, отвернулся к стене и стал дрожащими пальцами отковыривать кнопки и снимать плакаты.
9
Выездная тройка в Гордееве не задержалась. Заехали в сельсовет, застали председателя Акимова, наказали ему - явиться немедленно на совещание в Веретьевский агроучасток. Еще приказали захватить с собой милиционера Ежикова и двух-трех человек из сельского актива. Акимов пригласил всех к себе на чай:
- Погреетесь с дороги. А совещание успеете провесть. Еще толком не развиднело.
- Мы сюда приехали не чаи гонять, - строго сказал Возвышаев. - И вам прохлаждаться не советуем.
Как были в тулупах, так и вышли, не раздеваясь. Акимов провожал их с сельсоветского крыльца. Вороной риковский жеребец взял с ходу рысью. Широкие развалистые санки с черным плетеным коробом инда на ребро поднялись при выезде с резким поворотом на дорогу. На скамье, спереди, сидел судья Радимов и правил. Возвышаев с Чубуковым, тесно привалившись друг к другу, как два чувала с зерном, сидели в задке. И не обернулись. Ну, быть грозе, решил Акимов.
Гордеевский узел был лесной стороной. Здесь отродясь хлеба досыта не едали. "Живут плохо - грибы да картоха", - посмеивались над ними тихановцы. Издавна подрабатывали они бондарным да колесным ремеслом да отхожим промыслом. Из Гордеева ежегодно отходила добрая сотня штукатуров да из Веретья не меньше сотни каменщиков. Отходили в Подмосковье на стройки с поздней осени до ранней весны. Но в этом году пришел приказ из района - в отхожий промысел никого не пускать, никаких справок не выписывать до полной сдачи хлебных излишков. Первая разверстка на хлебные излишки была покрыта еще в сентябре. За первой пришла вторая - на тысячу пудов. Акимов собрал общее собрание, составил хлебный баланс по селу и послал в райзо - по его подсчетам, хлеба не хватало на прокорм и требовалось еще подкупить полторы тысячи пудов ржи. Поэтому просил он власти отпустить сто человек в отход. В райзо этот баланс перечеркнули и прислали встречный - по этому встречному плану требовалось сдать по селу Гордееву две тысячи пудов ржи как излишнего хлеба... "Откуда его взять?" спрашивал Акимов по телефону. "Мы найдем, - отвечал Чубуков. - Погоди вот, с делами управимся, приедем и найдем". - "Но почему две тысячи пудов?" "Вы в прошлом году тысячу недодали да тысячу получили по разверстке... Вот и сдавайте".
А в начале декабря пришла еще одна разверстка - на контрактацию скота. И наконец сами приехали...
Акимов вызвал в сельсовет милиционера Ежикова, избача Тиму и старшину штукатуров, бывшего подрядчика Звонцова. Пошли пешком в Веретье. Дорогу переметала поземка, и недавний след, оставленный подрезами риковских санок, заметен был только на крутых увалах, где дорога блестела, как стеклянная. Поначалу шли угрюмые, насупленно глядя себе под ноги, молчали. Милиционер Ежиков часто скользил, нелепо взмахивал руками, отставал.
- Ты чего сзади идешь? Мы тебе что, подконвойные? - спрашивал Акимов. Идут, молчат, будто и впрямь арестованные.
- Об чем говорить? - отозвался Звонцов.
- Сапоги, зараза, разъезжаются, что некованые копыта, - сказал Ежиков.
- А чего валенки не надел?
- Дак форма одежды. Все ж хаки начальство вызывает.
Он был в шинели и в синем шлеме со звездой, незастегнутые суконные уши трепыхались на ветру, как белье на веревке. Его большой и широкий нос посинел, а белесые брови и светлые ресницы еще больше побелели.
- Мотри, не обморозь чего от усердия к начальству, - сказал Звонцов, поблескивая зубами. Черная борода его побелела и закуржавилась. - Застегни уши-то.
- Да хрен ли в них толку, - ответил Ежиков. - Их все равно продувает.
- Вот пошлют нас по домам излишки отбирать. Как, пойдешь? - спросил Акимов Ежикова.
- Пойду, - коротко ответил тот.
- А ты, Тима? - обернулся председатель к избачу.
- Дык ведь нельзя иначе, Евдоким Федосеевич. Поскольку комсомолец я... - Тима приосанился, вытянув худую шею из мохнатого ворота полушубка, как руку из рукава. - И другое сказать - я при должности. Как-никак - точка просвещения! Вся культурно-массовая работа на мне замыкается.
- Ну и стервецы вы, - плюнул под ноги Звонцов и отвернулся.
- Ты давай не стерви, - сказал Ежиков, насупившись. - Не то я тебе найду место.
- Всех туда не упрячешь!
- Но-но, не забываться у меня! - прикрикнул на них Акимов. Поговорили, называется.
И опять замолчали до самого агроучастка.
Барский дом стоял на отлете в полуверсте от Веретья, дом большой, двухэтажный, низ кирпичный, верх из красного леса. Из бывших дворовых построек уцелели только каменные кладовые, в них размещался склад семеноводства. В торец к ним приляпан был дощатый сарай для лошадей приезжего начальства. А от барских скотных дворов и конюшен, стоявших когда-то на берегу обширного пруда, остались одни фундаменты - стены раскатали по бревнышку и растащили еще в восемнадцатом году. И яблони в саду порезали, а то и с корнем повыкопали и растащили. О саде напоминали заломанная сирень да липовые аллеи.
По одной из этих аллей, ведущих на большак, и подошли к агроучастку гордеевские активисты. Их встретил у порога сердитый Возвышаев:
- К обедне, что ли, тянетесь? Могли бы и поторопиться...
В нижнем этаже, разгороженном как сарай, на промятом и потертом старом кожаном диване сидело четверо веретьевских во главе со своим председателем Алексашиным. Возле дубового двухтумбового стола, придвинутого к кафельной печи, стоял навытяжку председатель колхоза "Муравей" Фома Миронов. Распекал его Чубуков:
- Вы мне членораздельно доложите: кто позволил вам распоряжаться колхозным хлебом, как своим собственным?
- Дак он наш и есть, собственный.
- Собственность коллективная! Это ж понимать надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221
Килограмм с пареньком отошли от стены, и вся изба-читальня сотряслась от громового хохота: со стены, освещенные лампой-молнией, смотрели четыре хитрющие рожи Штродаха; сам он с трубкой, с длинной бородой, и бывшие корнеплоды - теперь Штродахи, тоже с бородой и смотрят прищуркой, как бы приглашая каждого посмеяться за компанию.
Беленькая, сквозная челка на пылающем лбу Бабосова, казалось, зашевелилась от негодования. Он поднял над головой указку, словно боевой клинок, и патетически произнес:
- Это кулацкая провокация! Мы расследуем это дело...
Скрывая подступившие слезы, отвернулся к стене и стал дрожащими пальцами отковыривать кнопки и снимать плакаты.
9
Выездная тройка в Гордееве не задержалась. Заехали в сельсовет, застали председателя Акимова, наказали ему - явиться немедленно на совещание в Веретьевский агроучасток. Еще приказали захватить с собой милиционера Ежикова и двух-трех человек из сельского актива. Акимов пригласил всех к себе на чай:
- Погреетесь с дороги. А совещание успеете провесть. Еще толком не развиднело.
- Мы сюда приехали не чаи гонять, - строго сказал Возвышаев. - И вам прохлаждаться не советуем.
Как были в тулупах, так и вышли, не раздеваясь. Акимов провожал их с сельсоветского крыльца. Вороной риковский жеребец взял с ходу рысью. Широкие развалистые санки с черным плетеным коробом инда на ребро поднялись при выезде с резким поворотом на дорогу. На скамье, спереди, сидел судья Радимов и правил. Возвышаев с Чубуковым, тесно привалившись друг к другу, как два чувала с зерном, сидели в задке. И не обернулись. Ну, быть грозе, решил Акимов.
Гордеевский узел был лесной стороной. Здесь отродясь хлеба досыта не едали. "Живут плохо - грибы да картоха", - посмеивались над ними тихановцы. Издавна подрабатывали они бондарным да колесным ремеслом да отхожим промыслом. Из Гордеева ежегодно отходила добрая сотня штукатуров да из Веретья не меньше сотни каменщиков. Отходили в Подмосковье на стройки с поздней осени до ранней весны. Но в этом году пришел приказ из района - в отхожий промысел никого не пускать, никаких справок не выписывать до полной сдачи хлебных излишков. Первая разверстка на хлебные излишки была покрыта еще в сентябре. За первой пришла вторая - на тысячу пудов. Акимов собрал общее собрание, составил хлебный баланс по селу и послал в райзо - по его подсчетам, хлеба не хватало на прокорм и требовалось еще подкупить полторы тысячи пудов ржи. Поэтому просил он власти отпустить сто человек в отход. В райзо этот баланс перечеркнули и прислали встречный - по этому встречному плану требовалось сдать по селу Гордееву две тысячи пудов ржи как излишнего хлеба... "Откуда его взять?" спрашивал Акимов по телефону. "Мы найдем, - отвечал Чубуков. - Погоди вот, с делами управимся, приедем и найдем". - "Но почему две тысячи пудов?" "Вы в прошлом году тысячу недодали да тысячу получили по разверстке... Вот и сдавайте".
А в начале декабря пришла еще одна разверстка - на контрактацию скота. И наконец сами приехали...
Акимов вызвал в сельсовет милиционера Ежикова, избача Тиму и старшину штукатуров, бывшего подрядчика Звонцова. Пошли пешком в Веретье. Дорогу переметала поземка, и недавний след, оставленный подрезами риковских санок, заметен был только на крутых увалах, где дорога блестела, как стеклянная. Поначалу шли угрюмые, насупленно глядя себе под ноги, молчали. Милиционер Ежиков часто скользил, нелепо взмахивал руками, отставал.
- Ты чего сзади идешь? Мы тебе что, подконвойные? - спрашивал Акимов. Идут, молчат, будто и впрямь арестованные.
- Об чем говорить? - отозвался Звонцов.
- Сапоги, зараза, разъезжаются, что некованые копыта, - сказал Ежиков.
- А чего валенки не надел?
- Дак форма одежды. Все ж хаки начальство вызывает.
Он был в шинели и в синем шлеме со звездой, незастегнутые суконные уши трепыхались на ветру, как белье на веревке. Его большой и широкий нос посинел, а белесые брови и светлые ресницы еще больше побелели.
- Мотри, не обморозь чего от усердия к начальству, - сказал Звонцов, поблескивая зубами. Черная борода его побелела и закуржавилась. - Застегни уши-то.
- Да хрен ли в них толку, - ответил Ежиков. - Их все равно продувает.
- Вот пошлют нас по домам излишки отбирать. Как, пойдешь? - спросил Акимов Ежикова.
- Пойду, - коротко ответил тот.
- А ты, Тима? - обернулся председатель к избачу.
- Дык ведь нельзя иначе, Евдоким Федосеевич. Поскольку комсомолец я... - Тима приосанился, вытянув худую шею из мохнатого ворота полушубка, как руку из рукава. - И другое сказать - я при должности. Как-никак - точка просвещения! Вся культурно-массовая работа на мне замыкается.
- Ну и стервецы вы, - плюнул под ноги Звонцов и отвернулся.
- Ты давай не стерви, - сказал Ежиков, насупившись. - Не то я тебе найду место.
- Всех туда не упрячешь!
- Но-но, не забываться у меня! - прикрикнул на них Акимов. Поговорили, называется.
И опять замолчали до самого агроучастка.
Барский дом стоял на отлете в полуверсте от Веретья, дом большой, двухэтажный, низ кирпичный, верх из красного леса. Из бывших дворовых построек уцелели только каменные кладовые, в них размещался склад семеноводства. В торец к ним приляпан был дощатый сарай для лошадей приезжего начальства. А от барских скотных дворов и конюшен, стоявших когда-то на берегу обширного пруда, остались одни фундаменты - стены раскатали по бревнышку и растащили еще в восемнадцатом году. И яблони в саду порезали, а то и с корнем повыкопали и растащили. О саде напоминали заломанная сирень да липовые аллеи.
По одной из этих аллей, ведущих на большак, и подошли к агроучастку гордеевские активисты. Их встретил у порога сердитый Возвышаев:
- К обедне, что ли, тянетесь? Могли бы и поторопиться...
В нижнем этаже, разгороженном как сарай, на промятом и потертом старом кожаном диване сидело четверо веретьевских во главе со своим председателем Алексашиным. Возле дубового двухтумбового стола, придвинутого к кафельной печи, стоял навытяжку председатель колхоза "Муравей" Фома Миронов. Распекал его Чубуков:
- Вы мне членораздельно доложите: кто позволил вам распоряжаться колхозным хлебом, как своим собственным?
- Дак он наш и есть, собственный.
- Собственность коллективная! Это ж понимать надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221