Соня, взяв за рукав Кречева, отвела его в сторону и робко спросила:
- Паша, может, теперь ты не оставишь меня?..
- Да иди ты к... - злобно выругался Кречев, поднял воротник и пошел прочь.
Пожар удалось погасить. Растащили да раскатали по бревнышку всю постройку. И к рассвету на месте бывшей избы дымились обугленные головешки да, грозясь в небо высокой черной трубой, стояла одинокая печь, на шестке которой каким-то чудом уцелели чугуны и заслонка. Соседи отделались легким испугом - крикливые и суматошные во время пожара, теперь они ходили от одной группы до другой и весело сообщали:
- Ай да мы! Ай да работнички! Как мы ее раскатали...
- А что ж вы хотите? На миру старались.
- Обчество, одним словом.
- А Степка мой... Вот дурень! Залез на печь, и ни в какую. Я ему говорю - слезай! Сгоришь, дурак... А он - пошли вы к эдакой матери, - радостно докладывал всем Кукурай. - Мы его впятером... Пять мужиков ташшили с печки. Так и не стронули с места.
- Дык он, эта, Кукурай... Ты, чай, не заметил. Он хреном в потолок уперся, - сказал Биняк, и все загрохотали, зашлись до посинения.
А Чухонин еще добавил:
- В другой раз упрется - пилу прихвати и подпиливай...
От Степки-дурака перекинулись на Кречева.
- Эй, мужики! А ведь изба-то от трения возгорелась. Пашка Кречев с Соней искры высекали.
- Гы-гы-к!
- Поглядите, там на погори - секира его не валяется?
- Поди, обуглила-ась.
- Дураки! Она у него кремневая!
- Да нет... Это у нее лахманка загорелась...
- Вот дык поддал жару...
- Ах-гах-гах!..
- Хи-хи-ху-ху! Хи-хи-ху-ху...
- Соню попытайте, Соню. У нее, поди, зарубки остались.
- Тьфу, срамники окаянные! У человека горе, а они как жеребцы ржут.
- А где она? Уж не сгорела ли?
- Говорят, у Ивана Евсева.
- Там одни девочки. А Сони нетути.
Соня ушла... В разгар пожарной суматохи, когда все бегали и кричали, забрасывали снегом горящие бревна, она отошла в сторону и долго, тупо смотрела, как обнажались в яростном белом пламени из-под летучей красной соломы черные стропильные ноги и как они вспыхивали, потом со всех сторон сразу опоясывались проворными потоками змеистого огня и проваливались вниз, легко изгибаясь, как обтаявшие свечи; как наливалась изба внутри сперва черным дымом, оседавшим книзу, потом он клокотал и белел, словно кто-то сильно перемешивал его, взбивал невидимым огромным ковшом, и наконец засветился красными вспышками и потек - заструился кверху широкими рукавами в разбитые окна. Потом как-то разом упали остатки крыши, потолок не выдержал, ухнул вниз, вздымая в небо огромный шар суматошных и быстро гаснущих светлячков. Ее никто не примечал, никто ни о чем не спрашивал, не подходил, будто изба эта не имела к ней никакого отношения. Она вышла на дорогу и ушла в Сергачево к матери.
Братья Бородины поспели на пожар к шапочному разбору - жили далеко и не сразу сообразили, что горит и где; узнав от Ванятки, как вытаскивали из окна Соню вместе с Кречевым, только отплевывались да матерились. Девочек разобрали по себе, а ее даже искать не стали.
Целый день гуляла по Тиханову развеселая молва про жаркую любовь председателя, от которой дом загорелся. А после обеда председатель РИКа Возвышаев зашел к секретарю райкома Поспелову.
- Придется отстранять председателя Тихановского сельсовета, - сказал Возвышаев.
- Почему?
- Застали по пожару в чужой постели.
- А где взять нового?
- Назначим из двадцатипятитысячников.
- Нам присылает Рязань всего десять человек. А мы создаем пятьдесят шесть колхозов. Эти председатели позарез нужны. Надо ковать их, и притом срочно, а ты готовых хочешь разбазарить.
- Я ж говорю - в чужой постели его застукали...
- Ну и что? Подумаешь... Мужик холостой. Ну просчитался. Ничего особенного. Злее будет. Пусть искупит свою вину на сплошной коллективизации, - решил Поспелов.
А вечером у себя дома пришедшему в гости Озимову жаловался:
- Слушай, этот Возвышаев с ума сходит - каждый день бегает ко мне с новыми проектами - кого снять, кого посадить. Сегодня требовал снять председателя сельсовета Кречева. А в чем дело, спрашиваю. У бабы, говорит, застукали. Эх ты, монах в синих штанах, думаю. То-то и беда, что тебя даже бабы стороной обходят. Потом, говорит, давай арестуем всю бригаду строителей, которые в фойе Сталину глаз прикнопили. Зачем же всю бригаду? Арестуйте обойщиков - виноватых, говорю. Кстати, откуда эти обойщики?
- Из Гордеева.
- Взяли их?
- Ашихмин вызвал гепеушника из Пугасова и двух стрелков из железнодорожной охраны. Они их и возьмут. Нам такое дело не доверяется.
- Тоже подкинули нам работенку... Вот мерзавцы. Это ж надо - прямо в глаз угодили. Весь клуб, говорят, потешался. Дураки. Чему веселятся...
- Это они всенародную любовь выражают, - мрачно сострил Озимов.
- Ашихмин предложил осудить как выходку классового врага. По селам собрания провести. Я согласился. Кабы в газету не прописали. А то и нам по шее надают.
- Не бойся. Эти щелкоперы не дураки. В газетах - курс на всенародную любовь к вождю мирового пролетариата. А ежели какой дурак и сунется с заметкой насчет проколотого глаза, так ему самому глаз вырвут. - Озимов был явно не в духе, тяжело вздыхал, задумывался, терял нить разговора.
Он получил под Новый год письмо от родственников из Пронского района. Писали, что дяде Ермолаю принесли твердое задание. Тот отказался платить, и его посадили. Просили заступиться. А что он может? И кто его послушает?
Они сидели на кожаном диване в просторном и светлом зале квартиры Поспелова. На подоконниках цвели "сережки" да герань, в кадках по углам стояли высокие фикусы, на полу лежали цветные дорожки, на стенах коврики, репродукции картин, портреты вождей... От печи в цветных изразцах плыли мягкие теплые волны... От всего веяло покоем и уютом. Их жены гремели на кухне тарелками да ножами, изредка появляясь в зале с грибками, с мочеными яблоками или с копченой колбасой - ставили все это добро на обширный стол и снова исчезали за цветной занавеской.
"Умеет устраиваться этот тихоня, - думал про себя Озимов, испытывая раздражение от этих занавесочек да ковриков, от всей этой хитроумной, хорошо продуманной ворчливости самого хозяина. - Этот не возмутится, не грохнет кулаком по столу - скорее, уползет, как уж, если почует опасность. Он и теперь одним только озабочен - как бы ему самому по шее не перепало от этих сумбурных выходок своих подручных да всегда неожиданных вывертов мужиков, отписанных на его попечение. Чиновник, мать твою перемать", хотелось заматериться вслух, но Озимое сдерживал себя и хмурился, плохо слушая собеседника.
Сами они с женой жили в казенной квартире при школе. Жена его, Маргарита Васильевна, была и учительницей, и директором школы, целыми днями пропадала в классах, - дома было холодно, неприбрано, на столах и на диване валялись ученические тетради, классные журналы, глобусы с поломанными подставками, карты и всяческие наглядные пособия, вроде скелетов ящериц и лягушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221