Сережа и сам хорошо гонял обручи на длинной проволоке, изогнутой буквой "п", но теперь ему это занятие казалось скучным; он с восхищением глядел на кровельные коньки.
- Папань, а кто им петухов да коней на крышу поставил?
- Сами, сынок. Здесь народ мастеровой живет - все кузнецы да ведерники.
- А где же их кузницы?
- На выгоне.
- Дак на выгоне холстины сушат, а кузницы их задымят, - заметил Сережа.
- Ах ты мой стоумовый! - рассмеялся Андрей Иванович. - У них холстины на лугах стелют.
- А наши почему на выгоне?
- У нас луга далеко...
За Тимофеевкой на берегу Саверкина пруда стоял большой деревянный дом с мезонином, обшитый крашеным тесом. Бордовая краска местами облупилась, и дом теперь выглядел пегим, казалось, что его кто-то покрасил так из озорства. Вокруг него росли старые липы, усаженные грачиными гнездами, да заломанная сирень, да редко где торчали корявые раскоряченные ветлы.
- Папань, а правда, в этом доме барин Саверкин жил? - спросил Федька.
- Правда, - ответил Андрей Иванович. - Хороший был старичок, добрый. Бывалочи, едем из лугов с молоком, остановимся возле сада, крикнем: "Федор Корнев, дай яблочка!" Он выйдет на балкон, во-он с того этажа и скажет вниз: "Никодим, собери им, что упало". Сторож Никодим, такой же старичок сухонький, с подножком ходил, наберет корзину яблок: "Ешьтя, ребята!.." Андрей Иванович помолчал и добавил: - Теперь здесь тимофеевский агроучасток.
- А где тот старичок живет? - спросил Сережа.
- Помер давно. - Андрей Иванович поглядел на старый облупленный дом и снова заговорил: - У Саверкина была племянница. На ней женился наш тихановский Сенька Каманин, родственник купца. А у Сеньки был в Желудевской волости свой человек в писарях. Вот Семен-то и подмулился к барину: откажи нам несколько десятин от своего поместья. Барин добрый был. Берите, говорит... Для племянницы мне ничего не жаль. Семен с этим желудевским писарем составили поддельное завещание - все поместье на Каманина отписали. А старичок сослепу подписал его. Вот проходит год, ему Каманин и говорит: хватит, мол, пожил ты в этом доме. Теперь убирайся. Как убирайся? А вот так, дом не твой. Саверкин в суд, а там ему эту бумагу под нос суют. Каманин был жох и в суде подкупил кого надо. Ну, Саверкин от горя взял да помер. А старуху, жену его, выгнали. Она все по кузницам ютилась. Так и померла под забором. А тут революция. Взяли в оборот этого Каманина. Он бежать... Вот и опустел этот дом, и сад заломали...
Солнце меж тем забиралось все выше и выше, припекало все горячее, потянул ветерок, и над лошадью появились оводы; они подолгу вились над крупом, но почему-то садились то на шлею, то на седелок, и Федька ловким ударом кнута, хакая, сшибал их наземь. От Саверкина пруда дорога свернула в низину и потянулась вдоль ольхов - чахлого леска на краю Святого болота. Вместо жаворонков в небе заголосили первые луговые птицы чибисы, кружась над подводами, они дергались на лету и торопливо, пронзительно вскрикивали - не то плакали, не то спрашивали:
- Чьи вы? Чьи вы? Чьи вы?
- Мы тиха-а-ановские, - отвечал Сережа, запрокинув голову.
И дорожка пошла луговая - ни пыли, ни ухабов, колеса покатились по еле примятой траве мягко, как по перине. Даже ведро на Маркеловой телеге перестало греметь. Вспугнутые обозом, над ольхами иногда со свистом проносились утки и ныряли куда-то за кромку леса, где угадывалось большое, заросшее камышом да осокой болото.
- Папань, а что, правда или нет, будто в Святом болоте по ночам на Юрьев день свечка горит? - спросил Федька.
- Это правда, - ответил отец. - Там дружина рязанского князя Юрия чуть не утонула. Она гналась за татарским ханом Темиром и забрела в болото. Всю ночь выйти не могла. Чуть не потонула. Да слава богу, явился им на рассвете Николай Угодник. Он и сотворил чудо - хлябь болотную в твердь преобразил. Ну князь Юрий дружину-то и вывел. А в честь явления Николы Чудотворца на этой тверди церковь построил. А церковь взяла да провалилась.
- Почему? - спросил Сережа.
- Потому как твердь была чудотворной. А чудо, оно долго не держится, ответил отец.
- Почему? - спросил опять Сережа.
- Значит, назначение у него такое - удивить и раствориться. Чудо, оно и есть чудо, штука недолговременная, вот с той поры и горит свечка по ночам.
- Папань, а догнал Юрий того хана Темира? - спросил Федька.
- Догнал... В Красулином овраге. Там и убил он татарина. Все его войско положил. С той поры Красулин овраг для всех татар - место поганое. Какой бы татарин ни ехал мимо того места - плюнет и отвернется.
Первое луговое препятствие - Лавнинские гати - проехали хорошо. Свежий хворост, связанный пучками в фашины, свободно держал на себе тяжелые телеги, одновременно пропуская сильный поток грунтовой воды. Гать была длинной, обнесенной поручнями из свежеотесанных слег.
- Какая сила хворосту была здесь, - сказал Федька. - Целые горы.
- Кречев говорил - будто двести возов ушло в гать, - отозвался Андрей Иванович.
- Ну да... Два шестака хворост рубили. Дворов полтораста. Папань, а почему село разбито на шестаки?
- Иначе луга не разделишь, запутаешься. Надо, чтоб у каждого хозяина был свой участок, хотя бы года на три. Он его и от кустарника почистит, и кочки срежет, и сорняки вырвет. А если все луга сплошняком пустить, загаврают, потому как Иван будет надеяться на Петра, а Петр на Панфила. Так и пойдут валить друг на друга. Панфил, мол, не вышел на расчистку, а мне что, больше других надо?
- Папань, а вон в газетах пишут - колхозом работать веселее.
- Работать не плясать. Что за веселье?
Возле широких заболоченных отрогов озера Кулмы обоз сгрудился и остановился. Дороги дальше не было. Мужики поспрыгивали с телег, сошлись на берегу бочага, загомонили:
- Чья ж это умная голова завела нас?
- Дык сказали, что есть дорога, - чесал затылок Тыран. - Вон Климентий уверял...
- Где Барабошка?
- Э-э, как она, как ее, была дорога... Я осенью сено возил.
- То осень, а то лето... Голова два уха!
- Я думал - загатили...
- Думает боров на свинье, мил моя барыня.
- Что будем делать? Тыран, ты где? Проснулся?
- Ехать через Панские, мужики. Иной дороги нет...
- Вы что, пять верст в объезд киселя хлебать? Вожаки, мать вашу...
- Ну, поедем низом, вдоль бочагов.
- А бочаги с Долгим соединяются... Так и поедешь вдоль озер обратно в Тимофеевку?
Между тем Маркел, насупив брови, решительно распрягал своего высокого и мосластого вороного мерина.
- Ты чего, Маркел, ночевать здесь решил?
- Это вы будете ночевать здесь. А мне языком чесать некогда. Я поеду.
- Куда ж ты поедешь без телеги?
- На ту сторону. Сперва лошадь перегоню, а потом телегу перетащу на веревках. Захлестнете за оглобли да кинете мне конец...
- Померить надо. Небось глубоко.
- Чаво там мерить.
Маркел размотал лапти, снял портки и остался в одной рубахе, прикрывавшей срам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221
- Папань, а кто им петухов да коней на крышу поставил?
- Сами, сынок. Здесь народ мастеровой живет - все кузнецы да ведерники.
- А где же их кузницы?
- На выгоне.
- Дак на выгоне холстины сушат, а кузницы их задымят, - заметил Сережа.
- Ах ты мой стоумовый! - рассмеялся Андрей Иванович. - У них холстины на лугах стелют.
- А наши почему на выгоне?
- У нас луга далеко...
За Тимофеевкой на берегу Саверкина пруда стоял большой деревянный дом с мезонином, обшитый крашеным тесом. Бордовая краска местами облупилась, и дом теперь выглядел пегим, казалось, что его кто-то покрасил так из озорства. Вокруг него росли старые липы, усаженные грачиными гнездами, да заломанная сирень, да редко где торчали корявые раскоряченные ветлы.
- Папань, а правда, в этом доме барин Саверкин жил? - спросил Федька.
- Правда, - ответил Андрей Иванович. - Хороший был старичок, добрый. Бывалочи, едем из лугов с молоком, остановимся возле сада, крикнем: "Федор Корнев, дай яблочка!" Он выйдет на балкон, во-он с того этажа и скажет вниз: "Никодим, собери им, что упало". Сторож Никодим, такой же старичок сухонький, с подножком ходил, наберет корзину яблок: "Ешьтя, ребята!.." Андрей Иванович помолчал и добавил: - Теперь здесь тимофеевский агроучасток.
- А где тот старичок живет? - спросил Сережа.
- Помер давно. - Андрей Иванович поглядел на старый облупленный дом и снова заговорил: - У Саверкина была племянница. На ней женился наш тихановский Сенька Каманин, родственник купца. А у Сеньки был в Желудевской волости свой человек в писарях. Вот Семен-то и подмулился к барину: откажи нам несколько десятин от своего поместья. Барин добрый был. Берите, говорит... Для племянницы мне ничего не жаль. Семен с этим желудевским писарем составили поддельное завещание - все поместье на Каманина отписали. А старичок сослепу подписал его. Вот проходит год, ему Каманин и говорит: хватит, мол, пожил ты в этом доме. Теперь убирайся. Как убирайся? А вот так, дом не твой. Саверкин в суд, а там ему эту бумагу под нос суют. Каманин был жох и в суде подкупил кого надо. Ну, Саверкин от горя взял да помер. А старуху, жену его, выгнали. Она все по кузницам ютилась. Так и померла под забором. А тут революция. Взяли в оборот этого Каманина. Он бежать... Вот и опустел этот дом, и сад заломали...
Солнце меж тем забиралось все выше и выше, припекало все горячее, потянул ветерок, и над лошадью появились оводы; они подолгу вились над крупом, но почему-то садились то на шлею, то на седелок, и Федька ловким ударом кнута, хакая, сшибал их наземь. От Саверкина пруда дорога свернула в низину и потянулась вдоль ольхов - чахлого леска на краю Святого болота. Вместо жаворонков в небе заголосили первые луговые птицы чибисы, кружась над подводами, они дергались на лету и торопливо, пронзительно вскрикивали - не то плакали, не то спрашивали:
- Чьи вы? Чьи вы? Чьи вы?
- Мы тиха-а-ановские, - отвечал Сережа, запрокинув голову.
И дорожка пошла луговая - ни пыли, ни ухабов, колеса покатились по еле примятой траве мягко, как по перине. Даже ведро на Маркеловой телеге перестало греметь. Вспугнутые обозом, над ольхами иногда со свистом проносились утки и ныряли куда-то за кромку леса, где угадывалось большое, заросшее камышом да осокой болото.
- Папань, а что, правда или нет, будто в Святом болоте по ночам на Юрьев день свечка горит? - спросил Федька.
- Это правда, - ответил отец. - Там дружина рязанского князя Юрия чуть не утонула. Она гналась за татарским ханом Темиром и забрела в болото. Всю ночь выйти не могла. Чуть не потонула. Да слава богу, явился им на рассвете Николай Угодник. Он и сотворил чудо - хлябь болотную в твердь преобразил. Ну князь Юрий дружину-то и вывел. А в честь явления Николы Чудотворца на этой тверди церковь построил. А церковь взяла да провалилась.
- Почему? - спросил Сережа.
- Потому как твердь была чудотворной. А чудо, оно долго не держится, ответил отец.
- Почему? - спросил опять Сережа.
- Значит, назначение у него такое - удивить и раствориться. Чудо, оно и есть чудо, штука недолговременная, вот с той поры и горит свечка по ночам.
- Папань, а догнал Юрий того хана Темира? - спросил Федька.
- Догнал... В Красулином овраге. Там и убил он татарина. Все его войско положил. С той поры Красулин овраг для всех татар - место поганое. Какой бы татарин ни ехал мимо того места - плюнет и отвернется.
Первое луговое препятствие - Лавнинские гати - проехали хорошо. Свежий хворост, связанный пучками в фашины, свободно держал на себе тяжелые телеги, одновременно пропуская сильный поток грунтовой воды. Гать была длинной, обнесенной поручнями из свежеотесанных слег.
- Какая сила хворосту была здесь, - сказал Федька. - Целые горы.
- Кречев говорил - будто двести возов ушло в гать, - отозвался Андрей Иванович.
- Ну да... Два шестака хворост рубили. Дворов полтораста. Папань, а почему село разбито на шестаки?
- Иначе луга не разделишь, запутаешься. Надо, чтоб у каждого хозяина был свой участок, хотя бы года на три. Он его и от кустарника почистит, и кочки срежет, и сорняки вырвет. А если все луга сплошняком пустить, загаврают, потому как Иван будет надеяться на Петра, а Петр на Панфила. Так и пойдут валить друг на друга. Панфил, мол, не вышел на расчистку, а мне что, больше других надо?
- Папань, а вон в газетах пишут - колхозом работать веселее.
- Работать не плясать. Что за веселье?
Возле широких заболоченных отрогов озера Кулмы обоз сгрудился и остановился. Дороги дальше не было. Мужики поспрыгивали с телег, сошлись на берегу бочага, загомонили:
- Чья ж это умная голова завела нас?
- Дык сказали, что есть дорога, - чесал затылок Тыран. - Вон Климентий уверял...
- Где Барабошка?
- Э-э, как она, как ее, была дорога... Я осенью сено возил.
- То осень, а то лето... Голова два уха!
- Я думал - загатили...
- Думает боров на свинье, мил моя барыня.
- Что будем делать? Тыран, ты где? Проснулся?
- Ехать через Панские, мужики. Иной дороги нет...
- Вы что, пять верст в объезд киселя хлебать? Вожаки, мать вашу...
- Ну, поедем низом, вдоль бочагов.
- А бочаги с Долгим соединяются... Так и поедешь вдоль озер обратно в Тимофеевку?
Между тем Маркел, насупив брови, решительно распрягал своего высокого и мосластого вороного мерина.
- Ты чего, Маркел, ночевать здесь решил?
- Это вы будете ночевать здесь. А мне языком чесать некогда. Я поеду.
- Куда ж ты поедешь без телеги?
- На ту сторону. Сперва лошадь перегоню, а потом телегу перетащу на веревках. Захлестнете за оглобли да кинете мне конец...
- Померить надо. Небось глубоко.
- Чаво там мерить.
Маркел размотал лапти, снял портки и остался в одной рубахе, прикрывавшей срам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221