- Се-ели! - обрадованно произнес Саша. - Клюев уже вернулся из Пугасова. А твердое задание я утром в Совет отнес. Все, говорю, ответчиков нет. Сами уехали, а дом оставили. Можете забирать его. Все! Я чист! Сдаю дом - а сам в Степанове, на квартиру.
"И чему только радуется? - думал Бородин, отъезжая. - Родительский дом пошел псу под хвост, а он веселится. Дитя неразумное. И Федька, мокрошлеп, подбежал похвастаться - две десятки выбил. Тут мыкаешься, не знаешь, куда деться, а они веселятся - в солдатики играют. И что им наши заботы? Чего они теряют? Имущество, скотину? Разве они все это наживали? Нет, не они, и терять им нечего. Вот так время подошло - дети родные не понимают тебя.
Но мысль эта вела за собой другую, в которой и признаваться не хотелось. Разве дело в детях? Жизнь твоя, налаженная годами тяжелого труда и забот, стала выбиваться из колеи, как норовистая кобыла. Вот в чем гвоздь.
Кому ветер в зад - тот и в ус не дует, а тебя сечет в лицо, с ног валит, но ты терпи да крепись. А что делать? Податься некуда и жаловаться некому. Иным потяжелее твоего, и то терпят. Ведь каждый живет как может, живет сам по себе - вот что худо. Тебя растопчут, растерзают на части, и никто не чихнет, не оглянется. Пойдут дальше без тебя, будто тебя и не было.
В этой мысли он укрепился еще более, когда увидел на окраине Выселок толпу народа вокруг телег с флагом. Поодаль паслись стреноженные лошади, валялись плуги по кромке черной, лоснящейся на солнце свежей пахоты. Бородин вспомнил, что накануне собирались всем активом вспахать больничный огород, в честь дня коллективизации. И по тому, как на телеге развевался флаг, а рядом стоял Кречев без фуражки и что-то говорил в толпу, Бородин понял, что дело уже сделано. И скрываться было поздно - их заметили. Кречев замахал рукой с телеги, в толпе оживились, стали показывать в их сторону.
- Спрятался! Мать твою перемать, - выругался Бородин.
- Это что за люди? Больных, что ли, выгнали на митинг? - спросил Селютан, усмехаясь.
- Молебен служат в честь трезвого Селютана, - в тон ему ответил Бородин. - Обед подходит, Покров день! А Селютан все еще трезвый. Было такое в жизни?
- Отродясь не бывало. Видно, сатана гоняет нас с раннего утра.
- А ты окстись, глядишь, и отстанет сатана-то. И обрящем с тобой покой и чревоугодие.
- Благослови, господи, и ниспошли странствующему рабу твоему покой и утоление жажды...
- Вот зараза! За себя молит, а про товарища позабыл, - сказал Бородин, спешиваясь.
- Дак поделюсь! Аль мы нехристи?..
Бородин вел в поводу лошадь и дивился на ходу, разводя руками:
- Кто ж так делает? На общую пахоту ездят, как на праздник, веселясь да прохлаждаясь. А вы ни свет ни заря сюда приперли. Как на барщину! Кто вас выгонял?
- Вот те на! Активист, называется... - шел от телеги навстречу ему Кречев. - Вчера хватился - нет Бородина! Огород пахать, актив проводить, а он в лугах шастает. Слава богу, хоть на актив успел, - говорил он, здороваясь с охотниками. - Ты оповестил его, Федор Михайлович?
- А как же! - ответил Селютан. - Слово председателя - для меня закон. И ухмылка плутовская во всю рожу.
Среди мужиков были и Якуша Ротастенький, и Ванятка Бородин, и Максим Иванович, брат родной. Значит, коллективисты всем миром выехали, сообразил Андрей Иванович.
- Колхоз создали или коммунию? - спрашивал Бородин, подходя к мужикам и кивая на вспаханную землю.
- А вот сходим на обед, с бабами посоветуемся, - отвечал Ванятка, играя смоляными глазами. - А ты, поди, торопился на собрание? Боялся, что в колхоз не примем?
- Я торопился, да вот лошадь упиралась. Боится в руки Маркелу попасть.
- Ну да, у него руки, а у других крюки! - проворчал Маркел и хрипло выругался.
- Утром набили уток? - спросил Максим Иванович, отводя разговор от перепалки.
- Какой утром! Вчера весь день за ними по болотам шлепал, - подмигивая ему, ответил Андрей Иванович.
- А я слыхал, вроде б ты Скобликовых вечером провожал? - сладким голоском спрашивал Якуша.
- Куда провожал? Разве они уехали? - удивился Бородин.
- Уехали! - радостно улыбаясь, сказал Якуша. - Отказали обчеству свой дом. А друзьям, значит, ничего не оставили? - И смотрел с невинным любопытством на Андрея Ивановича.
- Не знаю, я у них опись имущества не составлял, - сухо ответил Бородин; обернувшись, Кречеву: - Значит, после обеда собираемся?
- Да. К трем часам давай в Совет! В Капкином доме собираемся.
- Буду! - Бородин закинул повод на холку и с полуприсяди прыгнул животом на спину лошади.
- Ишь ты, какой прыгучий! Как заяц.
- Служивый...
- Андрей Ивана-ач! Возьми ключ у Клюева да сходи проверь, может, чего и оставили, - советовал все тем же голоском Якуша.
- Чего проверить? Какой ключ? - спрашивал хмуро Бородин, разбирая поводья.
- Дак от дома Скобликовых ключ в Совет ноне принес Сашка, а от сарая ихнего ключ у Клюева остался. Говорят, он всю ночь туда нырял. Вроде бы и на твою долю осталось. Ведь друзья были с помещиком-то.
- Я по дружбе на чужие постели не заглядывался и гусей не выколачивал у друзей своих, - терзая удилами лошадь, осаживая ее на задние ноги, говорил Бородин, раздувая ноздри. - Чем добро чужое трясти, ты сперва блох своих повытряси. Авось злоба отпустит тебя, не то вон пожелтел весь. Ревизор шоболастый.
И, огрев концом повода лошадь, сорвался с места в галоп, - только ископыть полетела черными смачными ошметками.
Собирались в Капкиной чайной; тридцать пять человек тихановского актива и бедноты - ватага не малая, всех в сельсовете не разместишь. Многие пришли принаряженные и заметно навеселе. Бабы в плисовых саках, в шнурованных полусапожках, мужики в старомодных картузах с лакированными козырьками, в сапогах, смазанных чистым дегтем. В чайной к стойкому запаху веников из клоповника да пресному духу распаренного чая примешался острый скипидарный запашок хомутной и приторный, тягостно-удушливый настой нафталина.
Смотрели друг на друга с нескрываемым любопытством и как бы с вызовом даже: я хоть и записан в бедноту, а понятие насчет порядочности тоже имею, не лаптем щи хлебаем. Даже Васютка Чакушка, нищенка, можно сказать, и то пришла в чистой поддевке из чертовой кожи да в латаных опорках с боковой резинкой. А те, что из актива, из крепких семей, не поскупились надеть и совсем праздничное. На Тараканихе длинная черная юбка с оборками, черный шерстяной плат с кистями в крупных огненно-алых бутонах. И лицо ее, как перезрелый подсолнух, - того и гляди, угнетенно свесится долу, обопрется подбородком на богатырскую необъятную грудь. Издаля было видно, что хорошо пообедала баба и брагу сварила добрую.
- Палага-то у нас в крынолине, - дурил, наваливаясь плечом на нее, Серган. - Пусти погреться под черный полог!
- Поди вон, бес гололобый! Бушуешь, как самовар незаглушенный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221