Блоха? Ха-ха-ха-ха!
Блоха! Ха-ха!
Ха-ха-ха-ха!
Заразительно и неистово смеялся хриплый заведенный голос. Окружившая этот конфискованный граммофон публика тоже шумно смеялась, притопывала сапогами, валенками, била в ладони и дула на пальцы.
Кулек перед самым крыльцом остановил лошадь.
- Куда везти? - спросил Кречева.
- Сейчас! - Кречев протолкался на крыльце и спросил Ашихмина, заводившего граммофон: - Куда девать очередную семью?
- Какая категория? - спросил тот.
- Первая, - ответил Кречев.
- Так, хозяина веди в пожарку, а семью - во двор.
- Какой двор?
- Риковский!
Кречев повернулся уходить, но его остановили.
- В пожарке полно, - сказал кто-то от дверей.
- Тогда веди в лавку... как его... - запнулся Ашихмин.
- Рашкина! - опять крикнул кто-то от дверей.
- Дак там же распределитель?
- А ты в другую половину. В ту самую, где потом артельный склад был, сказал от дверей опять тот, невидимый.
- Ясно! - Кречев вернулся к подводе и передал Кульку: - Лошадь привяжи у коновязи. Хозяина, - кивнул на Матвея Платоновича, - в бывший артельный склад... Там сдашь его под роспись.
- Я вам бык, что ли? - с горькой усмешкой сказал Амвросимов.
- Молчать! - рявкнул Кречев. Он волновался от присутствия множества людей, которые глядели теперь на них с крыльца, и торопился: - Давай, давай! Чего возишься? - ругал он Кулька. - Растопырился, как баба.
- Вот это кулачина! - крикнули с крыльца.
- Сазон так Сазон...
- На ем пахать можно...
- Эге! Бочку пожарную возить. Во отъелся за щет рабочего класса...
- И трудового крестьянства...
Кречев подтолкнул под локоть робко стоявшую возле мужа Феклу:
- Пошли, пошли... Чего глаза-то пялить без толку?
- Матвей! Как же нам теперь без тебя-то? Неужели не свидимся? - Губы ее тряслись, глаза наполнились слезами, а рука правая, сложенная в троеперстие, машинально и быстро крестила его мелкими крестиками.
Варька, глядя на мать, тоже начала давиться слезами и гукать, глотая рыдания.
- Будет, мать, будет, - сказал Матвей Платонович, хмурясь и косо поглядывая на гоготавшее крыльцо. - Постыдись плакать перед ними-то... Бог не выдаст - свинья не съест. Спаси вас Христос!
Кречев подвел Феклу и Варьку к высоким тесовым воротам, ведущим в просторные каманинские конюшни. Его встретил охранник в черном полушубке, вкось перехваченный ремнями, с наганом на боку.
- Фамилия? - строго спросил не Феклу, а Кречева.
- Амвросимовы... Фекла и Варвара...
- Так! - Тот открыл черную, в картонном переплете тетрадь, заскользил глазами по страницам. - Так... Вот они! Запомните, поедете на шестой подводе. Возчик Касьянов из Пантюхина. А теперь марш на место!
Он растворил ворота и пропустил в конюшню Феклу и Варвару. В полусумрачном сарае Кречев увидел множество людей, сидевших и валявшихся прямо на полу, на свежей соломе. Разговаривали тихо, многоголосо, и оттого слышался один слитный и протяжный гуд, как шмели гудели: бу-бу-бу-бу...
Где-то раздавались слабый детский плач да робкое назойливое упрашивание: "Мамка, пусти на улицу! Мамка, на улицу хочу!" На вошедших никто не взглянул, и никто их не спросил ни о чем. Постояв с минуту возле ворот, они сиротливо опустились на солому тут же, возле стенки.
- Ну чего, закрываем? - спросил охранник зазевавшегося Кречева.
- А? Ну да, закрывай. - Кречев как-то содрогнулся весь, словно чем напугал его этот охранник. - Закрывай! - повторил он со вздохом и пошел прочь от ворот.
13
Ударная кампания по раскулачиванию в Тихановском районе благополучно завершилась за две недели. Всех, кого надо было изолировать, изолировали, кого выслать за пределы округа, - выслали, кого переселить в пустующие теперь уж государственные, а не кулацкие дома, - переселили, которые дома занять под конторы - заняли. Райком и райисполком, избавившись от других контор, вольно расселились по двум этажам просторного каманинского дома. И облик районного центра Тиханова принял свой окончательный вид: на домах беглых купцов и лавочников, на заведениях трактирщиков, колбасников, Калашников, сыроваров и маслобойщиков, на просторных сосновых и кирпичных мужицких хоромах, окрещенных кулацкими гнездами, теперь появились вывески, писанные бывшим степановским богомазом Кузьминым с одним и тем же заглавным словом "Рай", возвещавшие миру о наступлении желанной поры всеобщего благоденствия на этой грешной земле.
А над высоким бетонным крыльцом старого каманинского магазина повесили воистину волшебную картинку с нарисованной колбасой и магическим словом "Раймаг". Мужики посмеивались, подходя к пустым прилавкам:
- А вы ту колбасу, с вывески, сымите и нарежьте мне. Я заплачу, чего стоит.
- Дурак! Та колбаса обчественная, смотри на нее даром и ешь, сколько хочешь, глазами. А рукам волю не давай.
- Дак мы теперь на какое довольствие перешли? Око видит, а зуб неймет?
- Во-во. Погляди да утрись.
Но питались мужики в эту зиму - дай бог каждому. Недаром цена на кадки подскочила вдвое - всякая посудина шла под засол мяса. И солили его, и коптили, и морозили. От бань по задворкам чуть ли не каждый вечер тянуло паленой щетиной; и горьковато-пряный дымок горевших ольховых полешек отдавал приторно-сладким душком прижаренного сала. Окорока коптили! Все районные ветеринары: и врач, и фельдшер, и бывший коновал, работавший санитаром при случном пункте, ходили в дымину пьяными, они открыли новую болезнь - "свиную рожу", по причине которой разрешалось не только забивать скотину, но и палить свинью, дабы при снятии шкуры не заразиться. А ежели хозяину хотелось продать свинину, так сдирали приконченную шкурку, и на свежий сальный обрез тот же ветеринар ставил чернильное клеймо - "К продаже подлежит. Здоровая".
Зато уж к масленице тишина установилась на селе благостная: со дворов ни свиного визга, ни телячьего рева, ни блеяния ягнят, ни гусиного кагаканья - лишние голоса были убраны.
Оно и то сказать: не так голос был страшен, как лишняя голова. Все, что появлялось на крестьянском дворе, попадало в опись и подлежало учету и налоговому обложению. Да не только налоги пугали... Ходили слухи, что по округу вынесено постановление - к двадцатому февраля всех загнать в колхоз. Значит, всякая животина на твоем дворе, считай, что уж и не твоя. А поскольку появление на свет божий новой головы пока еще происходило без свидетелей, так и старались прибрать ее вовремя.
У Бородиных ожеребилась Белобокая.
- Боже мой, к двум лошадям да еще третья!.. На тебе креста нет, бранила мужа Надежда.
- Я, что ли, виноват, что кобыла ожеребилась?
- А кто же?
- Окстись, Маланья! Я тебе кто, производитель?
- Ты чурбан с глазами! Вот запишут на нас три лошади да раскулачат. Что тогда скажешь? Каким голосом запоешь?
Мир в семейство принес Федька Маклак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221