Получше, чем многие больницы в вашем Нью-Йорке. Да что вы хотите: даже из Бостона к нам присылали за аппаратурой во время эпидемии полиомиелита.
Такси прохрустело по засыпанной снегом подъездной дорожке и остановилось перед домом. Выйдя из машины, Лайон молча воззрился на здание.
— Это твой? — Он повернулся к ней, глаза его восхищенно сияли. — Анна… он такой красивый!
— Живописный, оттого что снег идет. — В голосе ее сквозила нескрываемая неприязнь.
Лайон расплатился с мистером Хиллом, поздравил его с наступающим Рождеством и прошел за Анной в дом. Она была вынуждена признать, что огонь, потрескивающий в камине, делает огромную гостиную теплой и уютной. Анна провела Лайона по всему дому и прочла в его сияющих глазах, что все ему здесь очень нравится. Она поняла, что это не просто дань вежливости, дом и в самом деле при-шелея ему по вкусу.
В большой кухне они нажарили бифштексов и поужинали в гостиной у пылающего камина. Лайон настоял на том, чтобы затопить камин и в спальне. Она удивилась тому, как умело он обращался с каминным инструментом.
— Не забывай, что большую часть жизни я прожил в Лондоне, где не очень-то полагаются на центральное отопление, — пояснил он и добавил: — Дом просто замечательный. Ты слишком привыкла к нему, чтобы достойно его оценить. Знаешь, он подходит тебе. Ты выглядишь так, словно навсегда пустила здесь корни.
— Не смей так говорить даже в шутку, — пригрозила она. — Комплиментом я это не считаю.
В воскресенье снег перестал, и они долго гуляли. Из церкви выходили люди, и их с Лайоном видела едва ли не половина городка. Анна здоровалась, но не останавливалась, спиной ощущая любопытствующие взгляды.
Когда они вернулись домой, Лайон начал растапливать камин, а Анна принесла ему хереса.
— Единственное, что смогла найти, — извиняющимся тоном сказала она. — Ни капли виски.
— Ты — падшая женщина, — он отпил вина. — Я видел, как на нас косились твои соседи. Они спросят в гостинице и узнают, что я там не останавливался. Похоже, мне придется поскорее жениться на тебе, чтобы восстановить твою честь и репутацию в этом городке.
— Мне безразлично, что в этом городке обо мне думают. Он сел рядом с нею.
— Ну хватит, моя маленькая упрямица из Новой Англии. Ты должна сдаться и признать, что этот дом действительно великолепен. Какая замечательная комната! Вот тот портрет над камином — ведь он принадлежит кисти Сарджента?
— Думаю, что да. На нем мой дедушка. Я передаю его в одну картинную галерею в Нью-Йорке. Они предлагают хорошую цену.
— Оставь его у себя. Цена со временем возрастет. — Он немного помолчал. — Анна, серьезно… никогда еще не видел тебя такой красивой, как сейчас, когда ты сидишь здесь. Ты так прекрасно вписываешься в этот интерьер и совсем не производишь впечатление, что угнетена им. Лоренсвилл, похоже, идет тебе на пользу.
— Только потому, что здесь ты, Лайон.
— Хочешь сказать, дом у человека там, где осталось его сердце… — Он притянул ее к себе, и оба стали смотреть на языки пламени. Некоторое время спустя, по-прежнему мечтательно глядя на горящие поленья, он произнес: — И к тому же все могло бы получиться…
— Что «получиться»?
— У нас с тобой.
Она еще теснее прижалась к нему.
— Я всегда говорила, что получится. И ты точно так же мог бы прекратить сопротивление. Это неизбежно.
— У меня около шести тысяч долларов. Анна, какой здесь ежегодный налог за жилье?
— Здесь?
— Вряд ли очень высокий. Не забывай, я сказал, что не смогу жениться на тебе, если нам придется жить на твои деньги. Но я мог бы воспользоваться гостеприимством этого прекрасного дома. Моих шести тысяч нам вполне хватило бы на год. А если бы я получил приличный аванс за книгу, то мог бы приступить к следующей. Анна, может же все получиться! — Он встал и, потирая ладони, окинул комнату взглядом. — Боже мой, а ведь действительно все было бы великолепно. Я мог бы писать здесь.
— Здесь? — Это слово едва не застряло у нее в горле.
— Анна! — Он встал перед ней на колени. — В наших отношениях не все было достойно. Но здесь, в этом прекрасном доме, я в самой достойной манере коленопреклоненно прошу тебя удостоить положительным ответом мое предложение. Согласна ли ты стать моей женой?
— Конечно. Ты хочешь сказать, чтобы я не продавала дом, для того чтобы ты приезжал сюда и писал здесь? Я буду рада сделать это, но ведь уйдет столько времени, чтобы добираться сюда каждые выходные.
— Мы стали бы жить здесь! Анна, этот дом — твой, но я стал бы платить за него налог, платить за питание. Мы стали бы жить на мои деньги. А в один прекрасный день я заработаю кругленькую сумму, и мы придумаем что-нибудь другое. Так поступал и твой отец. Мистер Хилл сказал, что здесь родилась твоя мать. Здесь будут наши семейные корни, Анна. А дорогу я себе пробью, стану чертовски хорошим писателем. Вот увидишь.
— Жить здесь? — Она ошалело смотрела на него.
— Я возвращаюсь в Нью-Йорк и извещаю Генри, что мы оба уходим от него. Если хочешь, пожениться можем в Нью-Йорке. Там осталась Дженифер…
— Там осталось все!
— Ничего такого, без чего мы не смогли бы жить.
— Но, Лайон, мне все здесь ненавистно! Ненавистен этот город, этот дом…
Только сейчас он осознал, в каком она состоянии.
— Даже когда я здесь? — осторожно спросил он. Она начала мерить шагами комнату, отчаянно пытаясь собраться с мыслями. Нужно заставить его понять…
— Лайон… ты говоришь, что смог бы писать здесь. Вероятно, смог бы. Возможно, даже по восемь часов в день. Но что бы стала делать я? Записалась бы в женские клубы? Раз в неделю играла бы в бинго? Возобновила бы так называемую «дружбу» со скучнейшими девицами, с которыми я здесь выросла? А вот тебя они бы так быстро не приняли, Лайон. Ты не их круга. Ты чужак. Нужно быть гражданином Лоренсвилла в третьем поколении, для того чтобы хоть что-то значить в этом городе, насквозь пропитанном снобизмом…
На его лице появилось умиротворенное выражение.
— Так вот что тебя волнует. Что меня подвергнут остракизму. Ну, за меня не беспокойся, я толстокожий. Станем ходить в церковь, нас все будут видеть. Когда поймут, что мы намерены остаться здесь, они смягчатся.
— Нет, нет! Ни за что! Я не буду жить здесь!
— Почему, Анна? — Он говорил тихим голосом.
— Лайон, ну как ты не понимаешь? Точно так же, как у тебя есть свои определенные принципы, — ты ведь не можешь допустить, чтобы мы жили на мои деньги в Нью-Йорке, — так и у меня есть свои уязвимые места. Их немного — всего одно. Лоренсвилл! Я ненавижу его! Я люблю Нью-Йорк. До приезда в Нью-Йорк я жила здесь, в этом склепе. Я была ничем, была трупом. Когда я приехала в Нью-Йорк, передо мной словно занавес поднялся. Впервые за всю свою жизнь я почувствовала, что живу, дышу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Такси прохрустело по засыпанной снегом подъездной дорожке и остановилось перед домом. Выйдя из машины, Лайон молча воззрился на здание.
— Это твой? — Он повернулся к ней, глаза его восхищенно сияли. — Анна… он такой красивый!
— Живописный, оттого что снег идет. — В голосе ее сквозила нескрываемая неприязнь.
Лайон расплатился с мистером Хиллом, поздравил его с наступающим Рождеством и прошел за Анной в дом. Она была вынуждена признать, что огонь, потрескивающий в камине, делает огромную гостиную теплой и уютной. Анна провела Лайона по всему дому и прочла в его сияющих глазах, что все ему здесь очень нравится. Она поняла, что это не просто дань вежливости, дом и в самом деле при-шелея ему по вкусу.
В большой кухне они нажарили бифштексов и поужинали в гостиной у пылающего камина. Лайон настоял на том, чтобы затопить камин и в спальне. Она удивилась тому, как умело он обращался с каминным инструментом.
— Не забывай, что большую часть жизни я прожил в Лондоне, где не очень-то полагаются на центральное отопление, — пояснил он и добавил: — Дом просто замечательный. Ты слишком привыкла к нему, чтобы достойно его оценить. Знаешь, он подходит тебе. Ты выглядишь так, словно навсегда пустила здесь корни.
— Не смей так говорить даже в шутку, — пригрозила она. — Комплиментом я это не считаю.
В воскресенье снег перестал, и они долго гуляли. Из церкви выходили люди, и их с Лайоном видела едва ли не половина городка. Анна здоровалась, но не останавливалась, спиной ощущая любопытствующие взгляды.
Когда они вернулись домой, Лайон начал растапливать камин, а Анна принесла ему хереса.
— Единственное, что смогла найти, — извиняющимся тоном сказала она. — Ни капли виски.
— Ты — падшая женщина, — он отпил вина. — Я видел, как на нас косились твои соседи. Они спросят в гостинице и узнают, что я там не останавливался. Похоже, мне придется поскорее жениться на тебе, чтобы восстановить твою честь и репутацию в этом городке.
— Мне безразлично, что в этом городке обо мне думают. Он сел рядом с нею.
— Ну хватит, моя маленькая упрямица из Новой Англии. Ты должна сдаться и признать, что этот дом действительно великолепен. Какая замечательная комната! Вот тот портрет над камином — ведь он принадлежит кисти Сарджента?
— Думаю, что да. На нем мой дедушка. Я передаю его в одну картинную галерею в Нью-Йорке. Они предлагают хорошую цену.
— Оставь его у себя. Цена со временем возрастет. — Он немного помолчал. — Анна, серьезно… никогда еще не видел тебя такой красивой, как сейчас, когда ты сидишь здесь. Ты так прекрасно вписываешься в этот интерьер и совсем не производишь впечатление, что угнетена им. Лоренсвилл, похоже, идет тебе на пользу.
— Только потому, что здесь ты, Лайон.
— Хочешь сказать, дом у человека там, где осталось его сердце… — Он притянул ее к себе, и оба стали смотреть на языки пламени. Некоторое время спустя, по-прежнему мечтательно глядя на горящие поленья, он произнес: — И к тому же все могло бы получиться…
— Что «получиться»?
— У нас с тобой.
Она еще теснее прижалась к нему.
— Я всегда говорила, что получится. И ты точно так же мог бы прекратить сопротивление. Это неизбежно.
— У меня около шести тысяч долларов. Анна, какой здесь ежегодный налог за жилье?
— Здесь?
— Вряд ли очень высокий. Не забывай, я сказал, что не смогу жениться на тебе, если нам придется жить на твои деньги. Но я мог бы воспользоваться гостеприимством этого прекрасного дома. Моих шести тысяч нам вполне хватило бы на год. А если бы я получил приличный аванс за книгу, то мог бы приступить к следующей. Анна, может же все получиться! — Он встал и, потирая ладони, окинул комнату взглядом. — Боже мой, а ведь действительно все было бы великолепно. Я мог бы писать здесь.
— Здесь? — Это слово едва не застряло у нее в горле.
— Анна! — Он встал перед ней на колени. — В наших отношениях не все было достойно. Но здесь, в этом прекрасном доме, я в самой достойной манере коленопреклоненно прошу тебя удостоить положительным ответом мое предложение. Согласна ли ты стать моей женой?
— Конечно. Ты хочешь сказать, чтобы я не продавала дом, для того чтобы ты приезжал сюда и писал здесь? Я буду рада сделать это, но ведь уйдет столько времени, чтобы добираться сюда каждые выходные.
— Мы стали бы жить здесь! Анна, этот дом — твой, но я стал бы платить за него налог, платить за питание. Мы стали бы жить на мои деньги. А в один прекрасный день я заработаю кругленькую сумму, и мы придумаем что-нибудь другое. Так поступал и твой отец. Мистер Хилл сказал, что здесь родилась твоя мать. Здесь будут наши семейные корни, Анна. А дорогу я себе пробью, стану чертовски хорошим писателем. Вот увидишь.
— Жить здесь? — Она ошалело смотрела на него.
— Я возвращаюсь в Нью-Йорк и извещаю Генри, что мы оба уходим от него. Если хочешь, пожениться можем в Нью-Йорке. Там осталась Дженифер…
— Там осталось все!
— Ничего такого, без чего мы не смогли бы жить.
— Но, Лайон, мне все здесь ненавистно! Ненавистен этот город, этот дом…
Только сейчас он осознал, в каком она состоянии.
— Даже когда я здесь? — осторожно спросил он. Она начала мерить шагами комнату, отчаянно пытаясь собраться с мыслями. Нужно заставить его понять…
— Лайон… ты говоришь, что смог бы писать здесь. Вероятно, смог бы. Возможно, даже по восемь часов в день. Но что бы стала делать я? Записалась бы в женские клубы? Раз в неделю играла бы в бинго? Возобновила бы так называемую «дружбу» со скучнейшими девицами, с которыми я здесь выросла? А вот тебя они бы так быстро не приняли, Лайон. Ты не их круга. Ты чужак. Нужно быть гражданином Лоренсвилла в третьем поколении, для того чтобы хоть что-то значить в этом городе, насквозь пропитанном снобизмом…
На его лице появилось умиротворенное выражение.
— Так вот что тебя волнует. Что меня подвергнут остракизму. Ну, за меня не беспокойся, я толстокожий. Станем ходить в церковь, нас все будут видеть. Когда поймут, что мы намерены остаться здесь, они смягчатся.
— Нет, нет! Ни за что! Я не буду жить здесь!
— Почему, Анна? — Он говорил тихим голосом.
— Лайон, ну как ты не понимаешь? Точно так же, как у тебя есть свои определенные принципы, — ты ведь не можешь допустить, чтобы мы жили на мои деньги в Нью-Йорке, — так и у меня есть свои уязвимые места. Их немного — всего одно. Лоренсвилл! Я ненавижу его! Я люблю Нью-Йорк. До приезда в Нью-Йорк я жила здесь, в этом склепе. Я была ничем, была трупом. Когда я приехала в Нью-Йорк, передо мной словно занавес поднялся. Впервые за всю свою жизнь я почувствовала, что живу, дышу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152