В подобных делах она не искушена. Встретиться лицом к лицу с самой Элен Лоусон! В ее сознании никак не вмещалось, что это действительно может быть всего-навсего повседневным и заурядным деловым свиданием.
Она страшно волновалась, подходя к зданию театра и робко открывая черную и проржавевшую дверь служебного входа. Даже старый привратник, сидевший у батареи и читавший в газете раздел о скачках, выглядел внушительно и грозно.
Он посмотрел на нее.
— Ну, чего надо?
Интересно, подумалось ей, что во всех фильмах весело щебечущие девушки из кордебалета называют годящихся им в отцы привратников «папочками». Этот же смотрел на нее так, словно ему предстояло опознать ее в полицейском участке как подозреваемую среди других лиц.
Она объяснила ему, что ей нужно, показывая в подтверждение своих слов на портфель как на доказательство. Он кивнул, буркнув: «Вон там», и опять уткнулся в газету.
«Вон там» она столкнулась с опрометью несущимся куда-то человечком со сценарием в руке.
— А вы какого черта тут делаете? — сердито прошептал он.
Она опять все подробно объяснила, в душе проклиная Генри.
— Но у них еще репетиция, — проворчал он. — Здесь, за кулисами, находиться нельзя. Пройдите в ту дверь и сидите в зале, пока мы не закончим.
Она ощупью двигалась по темному пустому зрительному залу. Когда глаза ее привыкли к полумраку, она разглядела в третьем ряду у прохода Гила Кейса, который сидел, низко надвинув шляпу, чтобы в глаза не бил яркий свет со сцены. Группа девушек из кордебалета устало сидела у задней стенки опустевшей сцены. Одни тихо переговаривались, другие массировали себе икры, одна вязала. Нили сидела прямо, не сводя глаз с Элен Лоусон. Та стояла посреди сцены, исполняя с высоким красивым мужчиной песню о любви.
Она полным голосом пела лирическую часть песни в своем знаменитом особенном стиле. Она задорно и ослепительно улыбалась, привнося даже в любовную песенку характерную для себя бурную и зажигательную манеру исполнения. Ее глаза засверкали юмором, когда лирическая часть перешла в комедийную, однако лицо стало серьезным, когда концовка окрасилась традиционным налетом любовной меланхолии и грусти. Первые признаки возраста уже проявились в ее фигуре — начинающая полнеть талия, несколько раздавшиеся бедра. Вспоминая внешность Элен в прошлом, Анна испытала ощущение, словно она смотрит на обломки величественного монумента, низвергнутого с пьедестала. Возраст в большей степени щадит обыкновенных, ничем не примечательных людей, но для знаменитостей — и особенно для женщин, звезд эстрады — возраст становится топором, варварски сокрушающим произведение искусства. Самым большим достоинством Элен всегда была ее фигура, а фирменным знаком — грубоватая бурлескная манера исполнения номеров комедийного жанра, и всегда — в безукоризненно модных костюмах. Ее лицо, хотя и не отличалось классически правильными красивыми чертами, было привлекательным и оживлялось длинными пышными черными волосами.
Премьер на Бродвее у Элен не было уже лет пять. Ее последнее шоу исполнялось целых два года подряд, не сходя со сцены, и еще год на гастролях. На этих гастролях она и познакомилась со своим последним мужем. Пресса во всех подробностях сообщала сначала о пылком и страстном романе, завязавшемся между ними в Омахе, штат Небраска, затем — о пышном бракосочетании; цитировались слова Элен о ее намерении по окончании гастролей поселиться у него на ранчо, где она исполнила бы свою самую главную, свою окончательную роль — роль жены. Высокий и крупный муж, Рэд Ингрем, улыбаясь, заверял репортеров, что место Элен только на его ранчо. «Ни разу не видел эту девчонку на сцене, — заявлял он, — а то вполне мог бы оборвать ее карьеру уже давно. Она создана для меня».
Элен поселилась у него на ранчо. Через два года ее имя вновь ярко вспыхнуло в сообщениях АП и ЮП, когда она сделала заявление, что «на ранчо дьявольская скучища» и что ее настоящим домом является Бродвей. Генри быстро провернул в Рино все формальности, связанные с разводом, композиторы и либреттисты устремились к Элен с новыми заманчивыми предложениями, и вот сейчас Элен вновь на сцене, которой она всецело принадлежит, репетируя «Небесный Хит».
Анна решила про себя, что полюбить Элен уже невозможно, особенно с такой вот складочкой под подбородком — фактически он у нее уже двойной. И тем не менее она поет песню о любви, глаза ее весело сверкают, былые живость и энергия по-прежнему бьют в ней ключом, длинная грива вьющихся черных волос все так же ниспадает ей на плечи… Из слов песни Анна поняла, что Элен играет роль вдовы, ищущей и жаждущей новой любви. Что ж, возможно, для публики это и пройдет… вот только почему бы ей не сбросить фунтов пятнадцать, прежде чем браться за эту роль? Или она не осознает, как сильно изменилась за эти годы? Наверное, это происходит так постепенно, что ничего не замечаешь. «Я не видела ее уже восемь лет, — думала Анна, — вот почему для меня это так неожиданно, так бросается в глаза. Может быть, в своем собственном представлении Элен такая же, как и прежде».
Такие мысли проносились у нее в голове, когда она сидела и смотрела, как Элен исполняет свой вокальный номер, и в то же самое время Анна отдавала себе отчет, что обаяние и магнетизм Элен исходят не только от ее лица и фигуры. В ней было нечто такое, что заставляло смотреть на нее неотрывно, и вскоре зрители забывали и о расплывшейся талии, и о дряблом подбородке, воспринимая лишь излучаемое ею тепло и грубоватый сочный юмор.
Когда она закончила номер, Гилберт Кейс воскликнул:
— Замечательно, Элен! Просто великолепно! Подойдя к рампе, она посмотрела на него сверху вниз и отрезала:
— Это кусок дерьма! Он ответил ей все с тем же восторженным выражением:
— Тебе это со временем понравится, дорогая, к песням типа «он и она» ты всегда поначалу так относишься.
— Смеешься что ли? Мне очень нравилась та песня, которую я делала с Хью Миллером в «Милой леди». Я полюбила ее, как только услышала. А у Хью нет слуха, и мне из-за этого козла пришлось все вытаскивать на себе. Боб, по крайней мере, держит мелодию. — И в знак одобрения она тряхнула головой в сторону красивого мужчины, деревянно застывшего сбоку. — Поэтому не говори, что песня мне еще понравится. От нее за целую милю несет дерьмом! Она ни о чем не говорит. И я терпеть не могу сочетать комедию с унылым завыванием. Мелодия нормальная, но ты скажи Лу, чтобы слова написал получше.
Она повернулась и ушла со сцены. Помощник режиссера громко объявил, что завтра репетиция начнется в одиннадцать часов и что фамилии тех, кому нужно на примерку костюмов, вывешены на доске, и чтобы они ни в коем случае не опаздывали в ателье Брукса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Она страшно волновалась, подходя к зданию театра и робко открывая черную и проржавевшую дверь служебного входа. Даже старый привратник, сидевший у батареи и читавший в газете раздел о скачках, выглядел внушительно и грозно.
Он посмотрел на нее.
— Ну, чего надо?
Интересно, подумалось ей, что во всех фильмах весело щебечущие девушки из кордебалета называют годящихся им в отцы привратников «папочками». Этот же смотрел на нее так, словно ему предстояло опознать ее в полицейском участке как подозреваемую среди других лиц.
Она объяснила ему, что ей нужно, показывая в подтверждение своих слов на портфель как на доказательство. Он кивнул, буркнув: «Вон там», и опять уткнулся в газету.
«Вон там» она столкнулась с опрометью несущимся куда-то человечком со сценарием в руке.
— А вы какого черта тут делаете? — сердито прошептал он.
Она опять все подробно объяснила, в душе проклиная Генри.
— Но у них еще репетиция, — проворчал он. — Здесь, за кулисами, находиться нельзя. Пройдите в ту дверь и сидите в зале, пока мы не закончим.
Она ощупью двигалась по темному пустому зрительному залу. Когда глаза ее привыкли к полумраку, она разглядела в третьем ряду у прохода Гила Кейса, который сидел, низко надвинув шляпу, чтобы в глаза не бил яркий свет со сцены. Группа девушек из кордебалета устало сидела у задней стенки опустевшей сцены. Одни тихо переговаривались, другие массировали себе икры, одна вязала. Нили сидела прямо, не сводя глаз с Элен Лоусон. Та стояла посреди сцены, исполняя с высоким красивым мужчиной песню о любви.
Она полным голосом пела лирическую часть песни в своем знаменитом особенном стиле. Она задорно и ослепительно улыбалась, привнося даже в любовную песенку характерную для себя бурную и зажигательную манеру исполнения. Ее глаза засверкали юмором, когда лирическая часть перешла в комедийную, однако лицо стало серьезным, когда концовка окрасилась традиционным налетом любовной меланхолии и грусти. Первые признаки возраста уже проявились в ее фигуре — начинающая полнеть талия, несколько раздавшиеся бедра. Вспоминая внешность Элен в прошлом, Анна испытала ощущение, словно она смотрит на обломки величественного монумента, низвергнутого с пьедестала. Возраст в большей степени щадит обыкновенных, ничем не примечательных людей, но для знаменитостей — и особенно для женщин, звезд эстрады — возраст становится топором, варварски сокрушающим произведение искусства. Самым большим достоинством Элен всегда была ее фигура, а фирменным знаком — грубоватая бурлескная манера исполнения номеров комедийного жанра, и всегда — в безукоризненно модных костюмах. Ее лицо, хотя и не отличалось классически правильными красивыми чертами, было привлекательным и оживлялось длинными пышными черными волосами.
Премьер на Бродвее у Элен не было уже лет пять. Ее последнее шоу исполнялось целых два года подряд, не сходя со сцены, и еще год на гастролях. На этих гастролях она и познакомилась со своим последним мужем. Пресса во всех подробностях сообщала сначала о пылком и страстном романе, завязавшемся между ними в Омахе, штат Небраска, затем — о пышном бракосочетании; цитировались слова Элен о ее намерении по окончании гастролей поселиться у него на ранчо, где она исполнила бы свою самую главную, свою окончательную роль — роль жены. Высокий и крупный муж, Рэд Ингрем, улыбаясь, заверял репортеров, что место Элен только на его ранчо. «Ни разу не видел эту девчонку на сцене, — заявлял он, — а то вполне мог бы оборвать ее карьеру уже давно. Она создана для меня».
Элен поселилась у него на ранчо. Через два года ее имя вновь ярко вспыхнуло в сообщениях АП и ЮП, когда она сделала заявление, что «на ранчо дьявольская скучища» и что ее настоящим домом является Бродвей. Генри быстро провернул в Рино все формальности, связанные с разводом, композиторы и либреттисты устремились к Элен с новыми заманчивыми предложениями, и вот сейчас Элен вновь на сцене, которой она всецело принадлежит, репетируя «Небесный Хит».
Анна решила про себя, что полюбить Элен уже невозможно, особенно с такой вот складочкой под подбородком — фактически он у нее уже двойной. И тем не менее она поет песню о любви, глаза ее весело сверкают, былые живость и энергия по-прежнему бьют в ней ключом, длинная грива вьющихся черных волос все так же ниспадает ей на плечи… Из слов песни Анна поняла, что Элен играет роль вдовы, ищущей и жаждущей новой любви. Что ж, возможно, для публики это и пройдет… вот только почему бы ей не сбросить фунтов пятнадцать, прежде чем браться за эту роль? Или она не осознает, как сильно изменилась за эти годы? Наверное, это происходит так постепенно, что ничего не замечаешь. «Я не видела ее уже восемь лет, — думала Анна, — вот почему для меня это так неожиданно, так бросается в глаза. Может быть, в своем собственном представлении Элен такая же, как и прежде».
Такие мысли проносились у нее в голове, когда она сидела и смотрела, как Элен исполняет свой вокальный номер, и в то же самое время Анна отдавала себе отчет, что обаяние и магнетизм Элен исходят не только от ее лица и фигуры. В ней было нечто такое, что заставляло смотреть на нее неотрывно, и вскоре зрители забывали и о расплывшейся талии, и о дряблом подбородке, воспринимая лишь излучаемое ею тепло и грубоватый сочный юмор.
Когда она закончила номер, Гилберт Кейс воскликнул:
— Замечательно, Элен! Просто великолепно! Подойдя к рампе, она посмотрела на него сверху вниз и отрезала:
— Это кусок дерьма! Он ответил ей все с тем же восторженным выражением:
— Тебе это со временем понравится, дорогая, к песням типа «он и она» ты всегда поначалу так относишься.
— Смеешься что ли? Мне очень нравилась та песня, которую я делала с Хью Миллером в «Милой леди». Я полюбила ее, как только услышала. А у Хью нет слуха, и мне из-за этого козла пришлось все вытаскивать на себе. Боб, по крайней мере, держит мелодию. — И в знак одобрения она тряхнула головой в сторону красивого мужчины, деревянно застывшего сбоку. — Поэтому не говори, что песня мне еще понравится. От нее за целую милю несет дерьмом! Она ни о чем не говорит. И я терпеть не могу сочетать комедию с унылым завыванием. Мелодия нормальная, но ты скажи Лу, чтобы слова написал получше.
Она повернулась и ушла со сцены. Помощник режиссера громко объявил, что завтра репетиция начнется в одиннадцать часов и что фамилии тех, кому нужно на примерку костюмов, вывешены на доске, и чтобы они ни в коем случае не опаздывали в ателье Брукса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152