Они сидели в «Аист-клубе», Анна небрежно помешивала деревянной палочкой у себя в шампанском, делая вид, что пригубливает его.
Внезапно Аллен спросил:
— Анна, сколько еще мы будем тянуть?
— Что ты имеешь в виду?
— Когда мы поженимся?
— Поженимся? — она повторила это слово совершенно бесцветным голосом.
— Ну, ведь это же было основной идеей.
— Но, Аллен… я думала, ты понимаешь. Я хочу сказать…
— Я сказал, что подожду. И я ждал. Целый месяц.
— Аллен, я не хочу выходить замуж.
В его глазах появилось странное выражение.
— Мне хотелось бы кое-что выяснить, — продолжал он. — Просто чтобы уяснить себе. Тебе неприятно замужество или… я сам?
— Ты же знаешь, что не неприятен мне. Я считаю тебя очень хорошим.
— О боже… — простонал он.
— Ну не могу же я сказать, что люблю тебя, если это не так, — жалобно сказала она.
— Скажи мне вот что. Любила ты вообще кого-нибудь?
— Нет, но…
— Ты считаешь, что способна вообще полюбить?
— Конечно!
— Но не меня?
Она опять помешала шампанское палочкой и, не в силах выдержать его взгляда, стала изучающе смотреть на поднимающиеся пузырьки.
— Анна, по-моему, ты боишься секса. На этот раз она посмотрела ему в глаза.
— Наверное, сейчас ты начнешь говорить, будто во мне что-то не проснулось… что ты все это изменишь.
— Именно так.
Она отпила шампанского, чтобы отвести глаза от его пытливого взгляда.
— Тебе, вероятно, уже говорили это раньше, — сказал он.
— Нет, я слышала такое в очень плохих фильмах.
— Диалоги часто кажутся банальными потому, что они реалистичны. Проще всего насмехаться над правдой.
— «Правдой»?
— Да, правдой, которая заключается в том, что ты боишься жизни… и боишься просто жить.
— Ты и впрямь так думаешь? Только потому, что я не рвусь за тебя замуж? — На ее лице мелькнуло подобие улыбки.
— А ты считаешь это нормальным: — дожить до двадцати лет и все еще быть девственной?
— Девственность — не уродство.
— Ну, в Лоренсвилле, может быть, и нет. Но ведь ты же всегда уверяла меня, что не хочешь быть такой, как его обитатели. Поэтому, позволь-ка, приведу тебе некоторые факты. В двадцать лет большинство девушек уже не девственницы. К тому же большинство из них ложились в постель с парнями, по которым они отнюдь не сходили с ума. Их толкнуло на это элементарное любопытство и естественное половое влечение. Думаю, у тебя не было даже парня, с которым бы вы постоянно встречались и целовались вовсю. Откуда же ты знаешь, хорошо это или плохо, если ни разу не испытала этого. Разве ты никогда не испытывала никаких желаний, никаких чувств? Существует ли на свете хоть кто-то, с кем ты когда-нибудь была раскованной? Заключала ли кого-нибудь в свои объятия? Мужчину, женщину, ребенка? Анна, я должен достучаться до тебя. Я люблю тебя и не могу допустить, чтобы ты превратилась в очередную типичную новоанглийскую старую деву. — Он взял ее руки в свои. — Слушай… забудь на минуту обо мне. Разве нет никого, кто был бы тебе небезразличен? Иногда хочется встряхнуть тебя и посмотреть, можно ли пробудить в твоем сердце хоть какое-то чувство. Вот на этом самом лице с идеально правильными чертами. Разве минувший четверг был для тебя пустым, звуком?
— Четверг? — Она начала лихорадочно рыться в памяти.
— Это был День Благодарения, Анна. Мы отмечали его в «21». Господи, да можно ли тебя хоть чем-то пронять? Я надеялся, ты пригласишь меня домой в Лоренсвилл на День Благодарения. Хотел познакомиться с твоей матерью и тетей.
— Кому-то нужно было остаться в конторе в пятницу, а мисс Стейнберг уехала в Питтсбург навестить своих.
— А как же ты? Ведь ты — единственный ребенок в семье. Разве ты не близка со своей матерью? Что она думает о нас? Ты хоть отдаешь себе отчет, что ни разу не рассказывала мне о ней?
Анна опять поиграла палочкой. Вначале она писала раз в неделю. Но ответы, приходившие от матери, были вымученными и писались, скорее, по обязанности, поэтому Анна вскоре прекратила писать. Матери были решительно не интересны Нью-Йорк, Нили и Генри Бэллами.
— Я позвонила матери после того, как газеты растрезвонили о нашей помолвке.
— И что она сказала?
(«Ну что ж, Анна, очевидно, ты знаешь, что делаешь. В Лоренсвилле все знают об этом из бостонских газет. Я считаю, что в Нью-Йорке все мужчины стоят друг друга. Никому ничего не известно об их семьях и родственниках. Думаю, что он не родня тем Куперам из Плимута».)
Анна слегка улыбнулась.
— Сказала, что я, наверное, знаю, что делаю. И как всегда, она была не права.
— Когда я познакомлюсь с ней?
— Не знаю, Аллен.
— Ты намерена работать у Генри Бэллами всю свою жизнь? Это предел твоих мечтаний?
— Нет…
— Чего же ты все-таки хочешь, Анна?
— Не знаю. Знаю только, чего я не хочу! Не хочу возвращаться в Лоренсвилл. Уж лучше умереть. — Ее всю передернуло. — Не хочу выходить замуж… пока не полюблю. А я очень хочу полюбить, Аллен, страстно хочу. И детей хочу. Девочку. Хочу любить ее… быть близкой к ней…
Он широко улыбнулся.
— Славная моя девчонка, никогда еще ты не раскрывалась передо мной до такой степени за все то время, что я тебя знаю. У нас будет дочурка — теперь никаких возражений. — Он осторожно поднес палец к ее губам, когда она попыталась было что-то сказать. — И эта дочурка будет учиться в лучших школах и вращаться в высшем свете. Да с твоей-то внешностью и с твоим воспитанием я соберу вокруг нас таких людей, которые будут достойны нас. Найму специального секретаря по связям с прессой, и мы чудесно обыграем твое происхождение и воспитание. Вот увидишь, у нас с тобой все будет по-другому. Ньюпорт, Палм-Бич — и к черту Майами, к черту «Копу».
— Но я не люблю тебя, Аллен…
— Ты никого не любишь. Но я заметил искру в твоих глазах, когда ты говорила о том, что хочешь полюбить… хочешь иметь ребенка. Это — сокровенное, оно скрыто там, в самой глубине, оно только и ждет, чтобы выйти наружу. Ты принадлежишь к тому типу женщин, которые делаются неистовыми в постели, стоит им только отведать этого и войти во вкус.
— Аллен!
Он улыбнулся.
— Ладно, не отвергай того, чего ни разу не пробовала. Не люблю хвастаться, но опыт у меня есть. Я сумею разжечь тебя. В моих объятиях ты будешь просить еще и еще…
— И я еще должна выслушивать такое?!
— Хорошо. Ни слова больше. Не буду нажимать на тебя с женитьбой… до Рождества. Тогда и назначим число.
— Нет, Аллен…
— Я всегда добиваюсь чего хочу, Анна, а хочу я тебя. Хочу, чтобы ты любила меня, и ты полюбишь! А теперь — ни слова об этом до Рождества.
Все это было во вторник.
В среду весь состав «Небесного Хита» выехал в Ныо-Хейвен готовиться к премьере, что была назначена на пятницу.
В четверг Генри Бэллами сказал:
— Да, кстати, Анна, завтра часовым поездом мы едем в Нью-Хейвен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Внезапно Аллен спросил:
— Анна, сколько еще мы будем тянуть?
— Что ты имеешь в виду?
— Когда мы поженимся?
— Поженимся? — она повторила это слово совершенно бесцветным голосом.
— Ну, ведь это же было основной идеей.
— Но, Аллен… я думала, ты понимаешь. Я хочу сказать…
— Я сказал, что подожду. И я ждал. Целый месяц.
— Аллен, я не хочу выходить замуж.
В его глазах появилось странное выражение.
— Мне хотелось бы кое-что выяснить, — продолжал он. — Просто чтобы уяснить себе. Тебе неприятно замужество или… я сам?
— Ты же знаешь, что не неприятен мне. Я считаю тебя очень хорошим.
— О боже… — простонал он.
— Ну не могу же я сказать, что люблю тебя, если это не так, — жалобно сказала она.
— Скажи мне вот что. Любила ты вообще кого-нибудь?
— Нет, но…
— Ты считаешь, что способна вообще полюбить?
— Конечно!
— Но не меня?
Она опять помешала шампанское палочкой и, не в силах выдержать его взгляда, стала изучающе смотреть на поднимающиеся пузырьки.
— Анна, по-моему, ты боишься секса. На этот раз она посмотрела ему в глаза.
— Наверное, сейчас ты начнешь говорить, будто во мне что-то не проснулось… что ты все это изменишь.
— Именно так.
Она отпила шампанского, чтобы отвести глаза от его пытливого взгляда.
— Тебе, вероятно, уже говорили это раньше, — сказал он.
— Нет, я слышала такое в очень плохих фильмах.
— Диалоги часто кажутся банальными потому, что они реалистичны. Проще всего насмехаться над правдой.
— «Правдой»?
— Да, правдой, которая заключается в том, что ты боишься жизни… и боишься просто жить.
— Ты и впрямь так думаешь? Только потому, что я не рвусь за тебя замуж? — На ее лице мелькнуло подобие улыбки.
— А ты считаешь это нормальным: — дожить до двадцати лет и все еще быть девственной?
— Девственность — не уродство.
— Ну, в Лоренсвилле, может быть, и нет. Но ведь ты же всегда уверяла меня, что не хочешь быть такой, как его обитатели. Поэтому, позволь-ка, приведу тебе некоторые факты. В двадцать лет большинство девушек уже не девственницы. К тому же большинство из них ложились в постель с парнями, по которым они отнюдь не сходили с ума. Их толкнуло на это элементарное любопытство и естественное половое влечение. Думаю, у тебя не было даже парня, с которым бы вы постоянно встречались и целовались вовсю. Откуда же ты знаешь, хорошо это или плохо, если ни разу не испытала этого. Разве ты никогда не испытывала никаких желаний, никаких чувств? Существует ли на свете хоть кто-то, с кем ты когда-нибудь была раскованной? Заключала ли кого-нибудь в свои объятия? Мужчину, женщину, ребенка? Анна, я должен достучаться до тебя. Я люблю тебя и не могу допустить, чтобы ты превратилась в очередную типичную новоанглийскую старую деву. — Он взял ее руки в свои. — Слушай… забудь на минуту обо мне. Разве нет никого, кто был бы тебе небезразличен? Иногда хочется встряхнуть тебя и посмотреть, можно ли пробудить в твоем сердце хоть какое-то чувство. Вот на этом самом лице с идеально правильными чертами. Разве минувший четверг был для тебя пустым, звуком?
— Четверг? — Она начала лихорадочно рыться в памяти.
— Это был День Благодарения, Анна. Мы отмечали его в «21». Господи, да можно ли тебя хоть чем-то пронять? Я надеялся, ты пригласишь меня домой в Лоренсвилл на День Благодарения. Хотел познакомиться с твоей матерью и тетей.
— Кому-то нужно было остаться в конторе в пятницу, а мисс Стейнберг уехала в Питтсбург навестить своих.
— А как же ты? Ведь ты — единственный ребенок в семье. Разве ты не близка со своей матерью? Что она думает о нас? Ты хоть отдаешь себе отчет, что ни разу не рассказывала мне о ней?
Анна опять поиграла палочкой. Вначале она писала раз в неделю. Но ответы, приходившие от матери, были вымученными и писались, скорее, по обязанности, поэтому Анна вскоре прекратила писать. Матери были решительно не интересны Нью-Йорк, Нили и Генри Бэллами.
— Я позвонила матери после того, как газеты растрезвонили о нашей помолвке.
— И что она сказала?
(«Ну что ж, Анна, очевидно, ты знаешь, что делаешь. В Лоренсвилле все знают об этом из бостонских газет. Я считаю, что в Нью-Йорке все мужчины стоят друг друга. Никому ничего не известно об их семьях и родственниках. Думаю, что он не родня тем Куперам из Плимута».)
Анна слегка улыбнулась.
— Сказала, что я, наверное, знаю, что делаю. И как всегда, она была не права.
— Когда я познакомлюсь с ней?
— Не знаю, Аллен.
— Ты намерена работать у Генри Бэллами всю свою жизнь? Это предел твоих мечтаний?
— Нет…
— Чего же ты все-таки хочешь, Анна?
— Не знаю. Знаю только, чего я не хочу! Не хочу возвращаться в Лоренсвилл. Уж лучше умереть. — Ее всю передернуло. — Не хочу выходить замуж… пока не полюблю. А я очень хочу полюбить, Аллен, страстно хочу. И детей хочу. Девочку. Хочу любить ее… быть близкой к ней…
Он широко улыбнулся.
— Славная моя девчонка, никогда еще ты не раскрывалась передо мной до такой степени за все то время, что я тебя знаю. У нас будет дочурка — теперь никаких возражений. — Он осторожно поднес палец к ее губам, когда она попыталась было что-то сказать. — И эта дочурка будет учиться в лучших школах и вращаться в высшем свете. Да с твоей-то внешностью и с твоим воспитанием я соберу вокруг нас таких людей, которые будут достойны нас. Найму специального секретаря по связям с прессой, и мы чудесно обыграем твое происхождение и воспитание. Вот увидишь, у нас с тобой все будет по-другому. Ньюпорт, Палм-Бич — и к черту Майами, к черту «Копу».
— Но я не люблю тебя, Аллен…
— Ты никого не любишь. Но я заметил искру в твоих глазах, когда ты говорила о том, что хочешь полюбить… хочешь иметь ребенка. Это — сокровенное, оно скрыто там, в самой глубине, оно только и ждет, чтобы выйти наружу. Ты принадлежишь к тому типу женщин, которые делаются неистовыми в постели, стоит им только отведать этого и войти во вкус.
— Аллен!
Он улыбнулся.
— Ладно, не отвергай того, чего ни разу не пробовала. Не люблю хвастаться, но опыт у меня есть. Я сумею разжечь тебя. В моих объятиях ты будешь просить еще и еще…
— И я еще должна выслушивать такое?!
— Хорошо. Ни слова больше. Не буду нажимать на тебя с женитьбой… до Рождества. Тогда и назначим число.
— Нет, Аллен…
— Я всегда добиваюсь чего хочу, Анна, а хочу я тебя. Хочу, чтобы ты любила меня, и ты полюбишь! А теперь — ни слова об этом до Рождества.
Все это было во вторник.
В среду весь состав «Небесного Хита» выехал в Ныо-Хейвен готовиться к премьере, что была назначена на пятницу.
В четверг Генри Бэллами сказал:
— Да, кстати, Анна, завтра часовым поездом мы едем в Нью-Хейвен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152