— Мы сидим на коне без управления и не знаем, что делать.
— Конь же из Мартининок. Кагадей говорил, как-то он распрягся и без телеги в Мартининки со всей сбруей на себе убежал.
—Нам страшно — он же без управления.
— Тогда я соскочил на землю...
— Соскочил! Ты по ноге сполз!
— А ты и сползти побоялся: сидел на коне и не дышал. А я взял повод в руки — куда ни тяну, конь не идет.
— Ра, а помнишь, как потом ты разбежишься с поводом да как дернешь с разбегу коня, а он только голову вскинет и стоит на месте.
— А ты сидишь на нем, за гриву уцепился и кричишь: «Ра, не разгоняй коня на всю скорость, а то я упаду!»
Мальчишки хохочут.
— Дядька Павел, дядька Павел,— вновь начинает Этот,— рассказать вам, как я двух воронят поймал?
— Ну, расскажи, расскажи,— усмехается генерал и пропускает его вперед.
Петрусь идет, мешая Павлу, и, то и дело оборачиваясь к нему, рассказывает:
— Около нашей изгороди, у самого Моха, вижу, вороны что-то летают. Прибежал, а они меня дальше в Мох увести хотят. Я — обратно. Рядом с изгородью увидел двух воронят. Клювы у них длинные-длинные. Крыльями себе идти помогают. Я двух и поймал. Один уцепился клювом за мой палец и обрадовался, кричит: «Мама, я поймал его!» Он думает, что меня поймал. А старые вороны надо мной летают, кружат, кричат. И малые им отзываются. Когда пришел домой, бабуля спросила: «Чего это там вороны так громко галдели? Может, и ты уже, как Кагадей, научился дразнить их?»
— Да они же могли тебя заклевать.
— Не заклевали. Я потом дальше в Мох отнес воронят. А тот самый вороненок — видно, задиристый — опять меня за палец схватил и кричит: «Тата, лети сюда, я держу его!»
Мальчишки смеются — весело и беззаботно, как могут смеяться только дети.
Боже мой, как все же здесь, между политых солдатской кровью землянок, траншей, ходов сообщения, радостно слышать этот светлый детский смех, который, кажется, так и множится, перекликается в пугливых вершинах осинника!...
Отсюда до реки — рукой подать. Вон она видна за кустами — ровная, прямая: реку когда-то выпрямляли мелиораторы, и потому она не делает теперь тех излучин, которыми славилась прежде: иногда даже, обежав, окружив большую часть луга, она возвращалась почти на то же самое место.
Речка пересохла — лето было жаркое, дождей мало, и потому воды в ней не хватило до осени.
Мы шли по сухому дну, под ногами — только пыль летела в стороны — трещали засохшие водоросли, речная трава:
слипшись в речном иле, они затянули не только самое дно, но и коряги, камни. Мы искали речные ямы, бывшие омуты, где должна быть еще вода, а в ней —рыба: река пересыхала, а рыба все время ведь искала, где глубже.
— Вода! — вдруг в один голос закричали дети и, высоко поднимая ноги, будто они бежали по волнам, кинулись вперед.
Подошли и мы. Вблизи оглядели чистую воду— ничего как будто не видно.
— Смотрите, смотрите, а вон!..— показали дети.
Под самым берегом действительно, как темные, тени, пугливо стояли две щуки. Андрей помутил сапогом воду и сказал детям:
— Ловите их руками,
По энергичному всплеску то в одной, то в другой стороне ямы было видно, как, испуганные внезапной мутью, встре-воженно мечутся в воде щуки.
— Вот суетятся,—- словно сочувствуя им, сказал генерал.— -Язь- тот похитрее. Самая хитрая рыба, Кагадей говорит. Идешь по реке, а он ляжет на дно, втиснется в ил и лежит. А то и наступишь на него, бывает, голой ступней — эх, как сиганет из-под ноги — точно пуля. Щуки, словно подслушав Павла, тоже притихли и где-то затаились. Мы все, засучив рукава, щупали воду вокруг скользких камней; И когда случайно все же дотрагивались пальцами до щук, они, шлепнув хвостом, Стремглав уходили на другую сторону ямы.
Одну поймал Андрей. Вторая, когда дети уж слишком шумно начали мутить воду, шлепать по ней. ладонями, бушевать ногами, сама выскочила на камни.
Следующая колдобина была пошире — через всю реку — и намного длиннее. Словом, настоящая заводь. Тут, мы и замочили генералову тодтуху. Андрей с Павлом брали топтуху с двух сторон, осторожно подводили ее под куст, опускали на дно и начинали загребать ногами воду, затем, протащив топтуху по дну вперед, быстро выхватывали ее. Из этой ямы вытащили двух плоских и скользких налимов, еще одну настороженную остроносую и стремительную, как молния, щуку да пару небольших, плотвичек.
Дальше колдобина была поменьше — такая же, как и первая. И пустая. Возле нее валялась алюминиевая вилка: когда воды было больше, кто-то, вероятно, ловил,ею щук — до тех пор, пока не упустил в воду дто. свое рыбацкое приспособление.
Дети попробовали руками выливать из колдобинь воду, но увидев, что вместе с ней выплескиваются и крохотные мальки, побросали их обратно в яму, стояли и вытирали руки о штаны. ..,
— Жаль стало мальков? — спросил у них Павел.— Но они ведь все равно не выживут. Вот если еще с неделю не будет дождя, так и эта лужа высохнет начисто.
Дети ничего не ответили — они только смотрели на лужу, на камни рядом с нею; облитые водой, камни были черные и пятнистые.
— Ну, хватит,— наконец решился Андрей и начал разуваться.— Пошли домой. На уху наловили, а больше нам и не нужно: в Хвошно мы ведь не понесем продавать. Верно я говорю?
Разулись и мы, но когда выходили на дорогу в Житьково напрямик, через пересохшее глинистое поле, на котором прямо-таки выворачивали ноги и обдирали ступни, то пожалели, что поспешили снять сапоги: в них на этих комьях было бы удобнее.
Шли молча — особого удовлетворения, видно, никто из нас не испытывал: рыбы было мало, да и ту, можно сказать, беззащитную и беспомощную, мы побрали руками. Какая же тут может быть рыбацкая радость!.. Шли и все время отдувались от белого пуха — легких, почти невесомых пара-шютиков осота, что созрел вдоль кустов: пух прилипал к лицу, к губам, приклеивался к мокрой одежде.
Рано, будто готовясь к ночи, закрывались цветы, аккуратно складывая лепестки,— словно перед сном смежая глаза. Цветы, должно быть, чувствовали приближение грозы: то, что нам представляется как их какая-то прихоть, на самом деле работа — цветы прятали от близкого дождя свои оплодотворенные семена.
Дома, пообедав, мы с Андреем отправились спать на сено, и неизвестно, сколько бы проспали там, если бы не разбудила мать:
— Не знаете, где это дети? Как ушли с обеда, так и нет. Уже вечерело. Солнце садилось за тучу — к дождю.
Далекий поезд, шедший где-то под Мамонами, постукивал очень гулко — будто бежал вот здесь, за кустами. Это тоже к дождю. Ибо к хорошей погоде тот же поезд идет тихо-тихо, почти не. слышно.
— От эти дети,—слезая с сена, ворчал Андрей.— Вечно что-нибудь натворит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46