— Видал, в этом году бульбу посадили,— заметил Андрей, когда мы напрямик, по бороздам, пересекали поле.— А то в пришлом году жито было. Какое тебе жито на песке вырастет! А они три комбайна сюда прислали. Каких-нибудь полчаса покружили эти комбайны и все сжали. Витька Прутень говорил мне, всего-то полбункера только и намолотили...
Перешли картофельное поле. Отсюда до речки уже рукой подать.
— Видите вон те кусты? — Андрей рукой показал детям, которые путались у него под ногами, и отдал мне бредень.— Вот за ними есть такая тихая заводь, там мы и закинем свои невода.
Но ловить там не пришлось. Еще издали мы заметили, что у заводи уже сидят рыбаки. Андрей долго вглядывался из-под ладони, хотя солнца и не было — оно зашло в это время за тучу,— затем сказал:
— Да это же романтики.
Так Андрей окрестил двух хлопцев, приехавших позавчера на велосипедах в Житьково из самого Ленинграда. Ребята приехали к Кагадеям — Света, когда училась в медицинском училище, поначалу жила у родителей одного из них и потому чуть ли не всю их родню приглашала приезжать в Житьково. Вот романтики и отважились на такую дорогу. Они были очень волосатые (Андрей шутил:
«Как девки — и ушей на видно»), голодные (где там в пути поешь как следует!) и сильно усталые — ехали ведь что-то около четырех суток. Пока Кагадей топил по такому случаю баню, ребята отлучились на почту: каждый день с дороги они давали в Ленинград телеграммы.
Романтики сидели на берегу и пристально следили за поплавками, которые даже не покачивались. Рыбы пока что не было, а возле кустов уже лежал хлеб, стояла мисочка, кастрюлька, блестели две ложки — для ухи.
Мы прошли мимо романтиков, пожелали им хорошещ улова.
— А когда же обратно в Ленинград? — поинтересовался у хлопцев генерал.
— Завтра.
— И опять на велосипедах? — с сомнением посмотрел на них Андрей.
— А как же! — удивились те; Андрей только покачал головой.
— Пойдем вон туда,— когда мы отошли от ребят, показал он своей длинной рукою.— В той заводи сам Кагадей ловил рыбу.
Заводь была не слишком большая. Она уже зацвела: вода стояла зеленая-зеленая от ряски — маленьких и кругленьких, точно из новогодних хлопушек, листочков, но не разноцветных, а только зеленых. Над заводью почти со всех сторон нависали ольховник, лозняк, а вода, где не было ряски, казалась темной и холодной — то ли от зарослей на берегу, то ли от того, что близкая осень уже начисто изменила ее цвет.
Андрей как-то сразу с берега сполз на глубокое — только что был сухой и вот уже стоит в воде чуть ли не по горло. Павел входил в реку осторожно, держась за ветку, низко нависшую над водой, но та неожиданно обломилась, и генерал, скользнув по глинистому берегу тоже чуть не с головой бултыхнулся в какую-то яму.
Я не отваживался так решительно лезть в заводь, шел совсем медленно и, поеживаясь, прислушивался, как поднимается по мне вода. Сначала чувствуешь, как тяжелеют резиновые сапоги, которые только что невозможно было утопить — их прижимало к ногам, сапоги выскальзывали на поверхность,— как журчит, наливаясь в них, вода; но какие они тяжелые с водою, почувствуешь лишь тогда, когда вылезешь на берег. Вода поднимается по ногам, доходит до пояса — еще ничего, а вот когда она холодом подступает
к груди, когда все выше и выше намокает ватник, становится Совсем неприятно, и ты, не желая того, начинаешь дрожать, как от мороза.
Петруси пораскрывали мешочки, ждали рыбы и посмеивались над нами, особенно надо мной — я входил в воду очень уж осторожно.
Андрей и Павел развели широко в стороны крылья бредня и затем, спеша, хлопая по воде, быстро пошли, почти побежали вперед, стараясь захватить бреднем побольше ре-ки, а я стоял за «деда» и только изо всей силы нажимал на палку, чтобы она не отрывалась ото дна. Подняли бредень — ничего, кроме зеленой тины. Вытряхнули тину на воду и сделали еще один заброд. Опять пусто — только черная и скользкая коряга показалась из воды. Мы шли по реке, переходили из заводи в заводь, а рыбы не было.
Наверное в двадцатый или тридцатый заброд в сетке наконец что-то блеснуло, ударило хвостом и затаилось.
— Щука! — не своим голосом на всю реку — над водой голос далеко разошелся — закричал Андрей и поднял бредень: ближе к моей стороне в нем затрепетала рыбина.
— Нет, это не щука,— спокойно возразил ему генерал.
— Как это не щука? — растерялся Андрей.— Что я, щуку не знаю, что ли?
— Нет, не щука, говорю,— не соглашался генерал.— Это всего только щуренок.
Рыбина билась хвостом о сетку, бросалась, как шальная, в стороны — там, где сетка провисала до самой воды.
— Все равно хватай ее, Юра, скорей! А то уйдет!
Я схватил щуренка — скользкого, холодного, гибкого,— но тот так извернулся в моей руке, что я не удержал его, и он тут же шлепнулся обратно в воду. Мне потом уже рассказывали, как я мгновенно бросился за ним, нырнул в реку и, не успели еще опасть поднятые мною брызги, вынырнул, крепко держа в обеих руках рыбину. Как мне это удалось, я сам не знаю: щуренок, должно быть, какую-то долю секунды промедлил или растерялся от такой неожиданной свободы, и я тотчас цепко схватил его вновь.
Все это произошло мгновенно — Андрей и Павел не успели даже сообразить, что случилось, почему я барахтаюсь в воде, и дружно захохотали уже после того, как я, отфыркиваясь, высоко поднял щуренка над головой и швырнул его на берег детям.
— Ну и Юра! Ну и рыболов! Голыми руками лучше ловит рыбу, чем бреднем.
А Петруси набрали воды сразу в два мешочка и никак не могли прийти к согласию, в какой из них опустить щуренка: они совали его то в один, то в другой, бурно радуясь первому улову.
Потом, сколько мы ни забрасывали свой «невод» — даже, казалось бы, в таких тихих и заветных местах, где рыба должна была стоять, как в густой ухе,— вытаскивали его пустым. Со злостью вытряхивали зеленую ряску, вновь и вновь раскрывали бредень. Но все напрасно. Кроме еще одного скользкого и черного, как голавль, налима и двух серебристых плотвичек, которые, судя по всему, попались нам совершенно случайно, в реке, очевидно, ничего и не было.
— Ай, хватит нам воду цедить,— разозлился Андрей и первый вылез на берег.— А то переливаем из пустого в порожнее. Верно я говорю?
— Да, хватит реку мучить,— согласился с ним генерал и тоже полез на берег.
На берег никак не взобраться. Сапоги, которые легко было поднимать в воде, вдруг сделались тяжелыми, свинцовыми: доверху налитые водой, они тянули обратно в реку. Цепляясь рукавами за траву, за землю, кое-как выбрался на берег и, повалившись на спину в отаву, чтобы легче вылить воду из. сапог (разуваться не хотелось — потом опять накручивай мокрые портянки), поднял ноги кверху. И почувствовал, как нагретая в сапогах речная вода неприятно полилась по ногам, как от нее похолодела спина, как мокрый ватник вбирал воду, точно губка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46