Йонас Гиринис брел по дороге, не поворачивая в их сторону головы, но все-таки видел каждого из них, идущих через пшеницу навстречу ему. Когда же старик наконец заставил себя посмотреть на них («Отругаю чертяк, чтобы посевы не топтали...»), их уже и след простыл — словно сквозь землю провалились перед самым носом, прихватив с собой и его, Гириниса, потерявшего вдруг почву под ногами и полетевшего куда-то в пропасть. Когда Гиринис очнулся, пришел в себя, ноги у него были тяжелые, а грудь словно камнем придавило. Он с трудом ловил воздух, но простор вокруг как бы поредел. Охваченный ужасом, старик остановился, чтобы передохнуть («Неужто конец?»), но тут же подхлестнул себя: шевелись, старый, никого не дожидаючись, двигайся вперед; потихонечку, полегонечку, но двигайся, чтобы не рухнуть на дороге, как какой-нибудь бездомный нес. Честный селянин, землероб должен испустить дух в своей постели, как его отец, дед, прадед. Со свечой в руке, чувствуя, как горюют близкие, как прикасаются к тебе в скорби своими шершавыми от работы руками, которые через миг-другой навеки закроют тебе глаза. Волосы дыбом встают при мысли, что найдут тебя здесь, на дороге, застывшим, с остекленевшим взглядом, точно собаку, которую переехали и спихнули сапогом на обочину.
И напуганный Йонас Гиринис стал пробираться вперед, осторожно передвигая ноги. Вот и мосток через Скардупис. За спиной слышно, как, тарахтя, приближается пустая телега. Старик оперся о поручни моста — передохнет малость, а уж отсюда до дому рукой подать. Он уже видел пустой воз (за ним тянулся столб пыли), в который была запряжена пара норовистых гнедых и которым правил Иранюс Стирта. Да разве кто-нибудь другой так, по-сумасшедшему, может мчаться порожняком, погоняя вверенных ему лошадей и насвистывая: «С бабой дед плясал...»? Развозчик сена сидел, просунув через грядки ноги в резиновых сапогах, простоволосый, без пиджака, в рубахе нараспашку, от которой еще издали разило потом. Хоть Гиринис и недолюбливал зятя, считал его виновником неудавшейся жизни дочери Бируте, однако же, увидев его теперь, весь просиял: как никак свои человек, да еще в такую минуту... Гиринис хотел было крикнуть («Остановись, чертово отродье, подбрось до дому!»), но только беспомощно прошелестел губами. К счастью, Пранюс заметил тестя и тут же осадил гнедых, которые все же с разбегу унесли воз на довольно приличное расстояние от старика. Вот и пришлось Стирте развернуться и воротиться назад. Решиться на такой подвиг зять Гириниса мог разве что из-за бутылки. Спору нет, протарахтел бы родич мимо, ежели бы не заметил, как тесть испуганно разевает рот, беспомощно шевелит губами, таращит глаза. Взгляд его так и молил о помощи.
— Чего это вы тут перила подпираете?— подойдя, спросил он.— Может, в мою карету сядете, докачу до дому?
— Сяду,— пробормотал Гиринис, выпрямляясь. —Слабость какая-то на меня, Пранюс, накатила... Сердце жмет...
— Умаялись. С таким здоровьем, как у вас, негоже одному из дому отлучаться.— Стирта взял тестя под руку.— Обопритесь на меня и потихонечку, полегонечку...
— Никогда я не раскисал, на здоровье не жаловался,— с трудом произнес старик, нетвердо переставляя ноги.— Дед мой преставился, когда ему за восемьдесят перевалило...
— Раньше люди покрепче были...
— Может, и покрепче,— не стал перечить Гиринис, морща нос, потому что от Стирты несло перегаром. Да и сегодня, видать, зятек с похмелья пару бутылок пива выдул.— Но и со мной в юности мало кто мог тягаться.
— Куда уж там с вами тягаться! Да вы и сейчас как конь-трехлеток, когда его огреешь,— подольстился Пранюс, а сам с надеждой подумал: «Привезу старика, а он, не будь свиньей, скажет Юстине, чтобы сто граммов налила...»
Йонас Гиринис послушался совета, примостился на задке телеги, сел спиной к лошадям. Ноги свисали через перекладину, почти касались земли, болтались.
— Погоди... не спеши... успеешь,— остановил он зятя, который собирался пустить лошадей в галоп.— Сядь-ка рядом, разговор есть... Надо, Пранюс... Разве человек знает... До дому рукой подать, но кто знает...
Стирта, надеясь, что его не забудут, когда он переступит порог Гиринисовой избы, послушно плюхнулся рядом с тестем.
— Скверно живешь, Пранюс,— начал старик, то и дело вздыхая.— Не светит тебе пример твоего батьки, царство ему небесное. Мараешь ты его светлую память. Позоришь
не только всю свою, но и нашу родню, всех живых и мертвых. А когда твои дети вырастут и дождешься внуков, то и им не за что будет тебя уважать. Каждый из них оботрет об тебя ноги, как о тряпку, постеленную у дверей, хотя тебя самого давно в живых не будет, и, изредка вспоминая тебя, скажет: «А, жил тут такой Стирта, пьяница, несчастной жене кучу детей оставил...» Уж если ты, зятек, о чести понятия не имеешь, то хотя бы со своей совестью посоветуйся. Она-то у тебя, поди, есть? Может, сморщенная, может, крохотная, как фига, но все же есть? О детях своих подумай, о жене, ежели признаешь над собой их власть, а не власть бутылки. Ты должен дать мне слово... Понимаешь?
Стирта несколько раз кивнул головой.
— Пожалей Бируте. Ведь у тебя в груди не камень, а сердце. До срока ты ее, бедную женщину, в могилу сведешь. Что ты, Пранюс, скажешь господу в судный день, своего ближнего доконав?
— Виноват я, тесть, очень даже виноват,— покаянно прошептал Стирта, окончательно потерявший надежду выпить у Гиринисов стопку.— Но поправлюсь. Обязательно. Давно чую, как за спиной у меня ангельские крылышки растут.
— Негодник...— пробормотал Гиринис, не поднимая головы.— Горбатого только могила исправит. Ну и привел же господь бог в мир столько дряни... Никакого понятия о чести, никакой совести, только смрад сивушный...
Стирта снова одобрительно кивнул, широко усмехаясь в пышные усищи. Потом, как напуганная рысь, прыгнул в телегу и, даже не справившись у тестя, можно ли ехать, вытянул лошадей батогом, влетел на Гиринисово подворье с фасоном, подкатил прямо к порогу и, хоть прекрасно знал, что не полакомится водкой, помог старику дойти до лавки под окнами светелки, потому что изба была заперта.
— Может, говорю, какую-нибудь фельдшерку привезти,— предложил он.— Может, говорю, каких-нибудь лекарств добыть или что?
— Не надо. И без лекарств пройдет.
— Ну да, пройдет, непременно пройдет,— согласился Пранюс и, взобравшись на телегу, умчался в подворья, напевая: «С бабой дед плясал...»
«Вот это зятек,— простонал Йонас Гиринис, устроившись на лавке у жасминового куста.— Летит, мчится, как будто нечистый его гонит. А тесть... тесть пусть подыхает». Однако в глубине души он был доволен, что Пранюс так легкомысленно оставил его одного. Стоит ли из-за какого-то пустяка мчаться за фельдшерицей в колхозную амбулаторию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150