Такого близкого, умного, благородного, понимающего ее с полуслова, готового сделать для нее все что угодно. Модно причесанные волосы с проседью очень молодили его лицо, кое-где изрезанное морщинами, которые тоже не старили, а придавали достоинство и одухотворенность. Влажные от тумана щеки высохли, но на густых бровях еще посверкивали капельки. Охваченная неожиданной нежностью, Юрги-та привстала на цыпочки и прикоснулась к ним губами. Мать четырех детей с лицом мадонны растрогалась до слез, хотя за время своей службы в загсе видела не одну счастливую пару.
А через несколько дней неожиданно выпал снег. Они стояли у гостиничного окна и смотрели на белую сказку точно так же, как тогда, когда познакомились, и перед взором каждого проносилось безгрешное детство. Студеные зимние вечера, весело потрескивающие в печи поленья, бабушкины сказки, вороны, каркающие на заснеженных большаках. «Сколько надо было пройти и сколько надо было выстрадать в одиночестве, пока мы нашли друг друга...» -------------------------------------------------------------------------------------
Малдейкис что-то говорил. Юргита медленно открыла глаза.
— Вы меня совершенно игнорируете, дорогая Гита,— услышала она его голос, не сразу смекнув, что машина стоит у крошечного домика, построенного в готическом стиле и окруженного заиндевелыми яблонями.
— Что случилось? — забеспокоилась Юргита.
— Что-то с двигателем, не везет,— почти весело ответил Малдейкис, открывая дверцы.— Одно счастье, что мы застряли недалеко от коллективных садов. У одного моего приятеля здесь шикарный домик. Я знаю, Гита, куда он прячет ключ. Разведем с вами огонь и до утра потягаемся со стужей. Романтично, правда?
хитрость. Она хотела отчитать Малдейкиса и потребовать, чтобы он больше не ловчил, завел мотор и ехал дальше, но почему-то побоялась показаться смешной и банальной.— И вы в поисках этой романтики отъехали километров пятнадцать в сторону?
— Да, виноват. Признаюсь.— Малдейкис снова захлопнул дверцы и откинулся на сиденье.— Противная дорога. Устал. А до Епушотаса еще километров двадцать. Противная дорога — это еще полбеды. Но вот прелестная женщина, которая хотя и рядом, но абсолютно равнодушна к тебе... Чертовы нервы, раздерганы до крайности, понимаете? Сам дивлюсь, как очутился у этого забора. Видно, не я вел машину, а леший.
Юргита рассмеялась:
— Вы выбрали себе профессию не по призванию, товарищ Аполинарас... Может, не поздно еще испытать свои силы на сцене какого-нибудь народного театра?
— Так что будем делать, Гита? — спросил Малдейкис, беспомощно развалившись на сиденье.— Передохнем в этом домике на курьих ножках, как рекомендуют в таких случаях правила дорожного движения, или, плюнув на смертельную усталость, двинемся вперед, хогя авария почти обеспечена?
— Может, рискнем.
— Вы храбрая женщина,— тяжело вздохнул Аполинарас и повернул ключ стартера. Раз, другой. Но мотор только чихнул и замолк. Попутчик Юргиты еще раз попробовал включить зажигание, но, ничего не добившись, вылез из машины и, откинув капот, принялся копаться в моторе.— Черт побери, неужели беду накликал? — сказал он, сев за руль. И в самом деле, сколько он ни поворачивал ключ стартера, двигатель не издал ни звука.
— Да не мучайтесь,— насмешливо произнесла Юргита.
— Не верите? — Малдейкис сидел расстроенный, вперив бессмысленный взгляд в дорогу, видневшуюся сквозь переднее стекло и тускло освещенную подфарниками.—Ах! И чего эта любовь не выделывает с человеком!
Юргита вызывающе расхохоталась.
Не прошло и десяти минут, как они уже сидели в домике у окна. Камин был полон дров и хвороста, оставалось только разжечь. Рядом с ним высилась кучка березовых чурок — про запас. Поначалу неприятная прохлада сочилась сквозь одежду, но мало-помалу огонь разгорелся так, |Р что Юргита и Малдейкис должны были отодвинуться вместе с креслами подальше от него.
Малдейкис встал и, не спросясь, погасил свет. Повернувшись боком к камину, Юргита смотрела на заиндевелые — во всю стену — окна домика, на мечущиеся таинственные тени и совсем не досадовала на это ночное приключение. Ей вдруг вспомнился давний вечер с Ричардасом, вспомнился только на одно-единственное мгновение. Пронесся мимо, как пассажирский поезд, ярко сверкнул окнами и скрылся в ночной темноте. И оставил только грусть, обременившую сердце. Будь рядом близкий человек... Но где он? За сотни километров. Занят — дела, дети...
«Если бы Даниелюс не уехал, я бы здесь не сидела...» — посетовала Юргита.
— Вы все еще заняты самосозерцанием? — произнес с хрипотцой Малдейкис— Может, сухого вина выпьем?
«Да. Возьму и выпью,— пригрозила она кому-то. —Почему бы не развеяться с интересным мужчиной, если рядом своего нет?» А вслух сказала:
— Здесь есть даже вино? Вы просто маг и волшебник, товарищ Аполинарас.
Малдейкис скрылся за камином и вскоре появился, держа в руках бутылку испанского вина и два фужера.
— У каждого свое хобби. Кто собирает почтовые марки, кто пописывает плохие стишки, а я больше ценю любовь, нежели графоманию.
— Златоуст вы, товарищ Аполинарас, непревзойденный.— Юргита прищурилась от пламени и протянула руку к полному фужеру.— Думаю, удайся вам один стишок, вы бы их всю жизнь писали. И не только писали, но и забросали бы ими все редакции. А для Даниелюса это только забава.
Малдейкис, сердясь на себя за то, что обидел Юргиту, стал извиняться. Да, она права, графоман не тот, кто пописывает стишки для своего удовольствия и знает им цену, а тот, кому его собственные вирши кажутся гениальными и кто старается их во что бы то ни стало пристроить...
— Даниелюс — наивный ребенок,— серьезно закончил Малдейкис, подняв фужер и взглядом подбодрив Юргиту.— Сочинительство для него — игра, забава. А разве можно, Гита, завидовать ребенку, играющему с куклой?
Юргита пригубила вина. Камин жарко пылал. Она об мякла, слегка кружилась голова. «Игра... Да. Если я люблю, то и за это... за его ребячливость...»
— Какими бы его стихи ни были, они замечательны уже тем, что, сочиняя их, он как бы отряхивает с себя пыль будней. Немногие люди обладают такой способностью к обновлению, как...
— А вы не выдаете желаемое за действительность? Она вздрогнула и уставилась на Малдейкиса: усомнилась, это его слова или ее внутренний голос.
— Вы что-то...
— Да.— Он придвинулся к ней поближе.— Разрешите, я вам долью?
Она покачала головой и метнула взгляд на свои часики, висевшие на шее.
— Уже за полночь. Пора кончать наши романтические посиделки.
— Прекрасные посиделки, позвольте заметить. Пока буду жив, не забуду вашего лица, озаренного мерцающим светом камина...— Малдейкис опустился на колени, обхватил ее ноги и осыпал их пылкими поцелуями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
А через несколько дней неожиданно выпал снег. Они стояли у гостиничного окна и смотрели на белую сказку точно так же, как тогда, когда познакомились, и перед взором каждого проносилось безгрешное детство. Студеные зимние вечера, весело потрескивающие в печи поленья, бабушкины сказки, вороны, каркающие на заснеженных большаках. «Сколько надо было пройти и сколько надо было выстрадать в одиночестве, пока мы нашли друг друга...» -------------------------------------------------------------------------------------
Малдейкис что-то говорил. Юргита медленно открыла глаза.
— Вы меня совершенно игнорируете, дорогая Гита,— услышала она его голос, не сразу смекнув, что машина стоит у крошечного домика, построенного в готическом стиле и окруженного заиндевелыми яблонями.
— Что случилось? — забеспокоилась Юргита.
— Что-то с двигателем, не везет,— почти весело ответил Малдейкис, открывая дверцы.— Одно счастье, что мы застряли недалеко от коллективных садов. У одного моего приятеля здесь шикарный домик. Я знаю, Гита, куда он прячет ключ. Разведем с вами огонь и до утра потягаемся со стужей. Романтично, правда?
хитрость. Она хотела отчитать Малдейкиса и потребовать, чтобы он больше не ловчил, завел мотор и ехал дальше, но почему-то побоялась показаться смешной и банальной.— И вы в поисках этой романтики отъехали километров пятнадцать в сторону?
— Да, виноват. Признаюсь.— Малдейкис снова захлопнул дверцы и откинулся на сиденье.— Противная дорога. Устал. А до Епушотаса еще километров двадцать. Противная дорога — это еще полбеды. Но вот прелестная женщина, которая хотя и рядом, но абсолютно равнодушна к тебе... Чертовы нервы, раздерганы до крайности, понимаете? Сам дивлюсь, как очутился у этого забора. Видно, не я вел машину, а леший.
Юргита рассмеялась:
— Вы выбрали себе профессию не по призванию, товарищ Аполинарас... Может, не поздно еще испытать свои силы на сцене какого-нибудь народного театра?
— Так что будем делать, Гита? — спросил Малдейкис, беспомощно развалившись на сиденье.— Передохнем в этом домике на курьих ножках, как рекомендуют в таких случаях правила дорожного движения, или, плюнув на смертельную усталость, двинемся вперед, хогя авария почти обеспечена?
— Может, рискнем.
— Вы храбрая женщина,— тяжело вздохнул Аполинарас и повернул ключ стартера. Раз, другой. Но мотор только чихнул и замолк. Попутчик Юргиты еще раз попробовал включить зажигание, но, ничего не добившись, вылез из машины и, откинув капот, принялся копаться в моторе.— Черт побери, неужели беду накликал? — сказал он, сев за руль. И в самом деле, сколько он ни поворачивал ключ стартера, двигатель не издал ни звука.
— Да не мучайтесь,— насмешливо произнесла Юргита.
— Не верите? — Малдейкис сидел расстроенный, вперив бессмысленный взгляд в дорогу, видневшуюся сквозь переднее стекло и тускло освещенную подфарниками.—Ах! И чего эта любовь не выделывает с человеком!
Юргита вызывающе расхохоталась.
Не прошло и десяти минут, как они уже сидели в домике у окна. Камин был полон дров и хвороста, оставалось только разжечь. Рядом с ним высилась кучка березовых чурок — про запас. Поначалу неприятная прохлада сочилась сквозь одежду, но мало-помалу огонь разгорелся так, |Р что Юргита и Малдейкис должны были отодвинуться вместе с креслами подальше от него.
Малдейкис встал и, не спросясь, погасил свет. Повернувшись боком к камину, Юргита смотрела на заиндевелые — во всю стену — окна домика, на мечущиеся таинственные тени и совсем не досадовала на это ночное приключение. Ей вдруг вспомнился давний вечер с Ричардасом, вспомнился только на одно-единственное мгновение. Пронесся мимо, как пассажирский поезд, ярко сверкнул окнами и скрылся в ночной темноте. И оставил только грусть, обременившую сердце. Будь рядом близкий человек... Но где он? За сотни километров. Занят — дела, дети...
«Если бы Даниелюс не уехал, я бы здесь не сидела...» — посетовала Юргита.
— Вы все еще заняты самосозерцанием? — произнес с хрипотцой Малдейкис— Может, сухого вина выпьем?
«Да. Возьму и выпью,— пригрозила она кому-то. —Почему бы не развеяться с интересным мужчиной, если рядом своего нет?» А вслух сказала:
— Здесь есть даже вино? Вы просто маг и волшебник, товарищ Аполинарас.
Малдейкис скрылся за камином и вскоре появился, держа в руках бутылку испанского вина и два фужера.
— У каждого свое хобби. Кто собирает почтовые марки, кто пописывает плохие стишки, а я больше ценю любовь, нежели графоманию.
— Златоуст вы, товарищ Аполинарас, непревзойденный.— Юргита прищурилась от пламени и протянула руку к полному фужеру.— Думаю, удайся вам один стишок, вы бы их всю жизнь писали. И не только писали, но и забросали бы ими все редакции. А для Даниелюса это только забава.
Малдейкис, сердясь на себя за то, что обидел Юргиту, стал извиняться. Да, она права, графоман не тот, кто пописывает стишки для своего удовольствия и знает им цену, а тот, кому его собственные вирши кажутся гениальными и кто старается их во что бы то ни стало пристроить...
— Даниелюс — наивный ребенок,— серьезно закончил Малдейкис, подняв фужер и взглядом подбодрив Юргиту.— Сочинительство для него — игра, забава. А разве можно, Гита, завидовать ребенку, играющему с куклой?
Юргита пригубила вина. Камин жарко пылал. Она об мякла, слегка кружилась голова. «Игра... Да. Если я люблю, то и за это... за его ребячливость...»
— Какими бы его стихи ни были, они замечательны уже тем, что, сочиняя их, он как бы отряхивает с себя пыль будней. Немногие люди обладают такой способностью к обновлению, как...
— А вы не выдаете желаемое за действительность? Она вздрогнула и уставилась на Малдейкиса: усомнилась, это его слова или ее внутренний голос.
— Вы что-то...
— Да.— Он придвинулся к ней поближе.— Разрешите, я вам долью?
Она покачала головой и метнула взгляд на свои часики, висевшие на шее.
— Уже за полночь. Пора кончать наши романтические посиделки.
— Прекрасные посиделки, позвольте заметить. Пока буду жив, не забуду вашего лица, озаренного мерцающим светом камина...— Малдейкис опустился на колени, обхватил ее ноги и осыпал их пылкими поцелуями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150