Унте машет рукой, решив смолчать, потому что, когда старая дева входит в раж, ее глотку и колесом не заткнешь, и ковыляет прочь со двора. А вслед за ним — все три женщины, идут и гогочут, как гусыни. У Бируте под голубой нейлоновой курткой теплится орден «Материнская слава». Юстина тоже орден пристегнула — Трудового Красного Знамени, хотя и ворчала, потому что не хотела выделяться среди других; но наказ Стропуса был прост: кто ослушается и придет без орденов и медалей, тому несдобровать.
; Возле Дома культуры их догоняет колхозный автобус, битком набитый колхозниками из дальних поселков, а с противоположной стороны прикатил грузовик, украшенный красными флажками, в нем тоже негде яблоку упасть. Из обеих машин шумно высыпают люди, галдят, шумят во дворе.
Выстроившийся у двери оркестр играет туш. С таким подъемом и задором, что, кажется, Жгутас-Жентулис, воз-нышайся он на своем каменном постаменте, пустился бы и пляс.
Унте с женщинами присоединяется к толпе и под звуки торжественной музыки заходит внутрь.
— Только во второй или третий ряд, не дальше,— предупреждает Саулюс Юркус, выросший словно из-под земли.— Тебе после собрания придется петь. Кроме того, гак распорядился товарищ председатель.
— Распорядился? — нахохлился Унте.— Я сам собой распоряжаюсь.
— Ну цожелал, просил, если угодно,— спохватывается Юркус.
— Ладно уж, ладно... Что уж поделаешь, когда красиво просят.
Устроился в третьем ряду вместе с женщинами. Бируте с Юстиной и без Унтиной милости положено сидеть поближе к сцене — орденоносцы, а Салюте ведь жена... Где-то неподалеку должна быть и Юргита, но ее что-то не видно. Неужто не приехала? Может, и Даниелюса нет?
После третьего звонка в зале ни одного свободного местечка. Люди стоят вдоль стен и в коридоре у открытых дверей. «Наприглашал отовсюду гостей, своим негде сесть,— мысленно ругается Унте.— А про новый Дом культуры спросишь, сразу, как рак,— на попятный».
Сцена празднично украшена флагами и портретами руководителей государства. Наверху через весь зал протянут транспарант, на котором крупными белыми буквами выведено: СЛАВА БОРЦАМ ЗА ХЛЕБ! В глубине сцены висит дубовый венок, которым во время первого праздника урожая — ас тех пор минуло много лет — был увенчан лучший колхозник. Длинный стол президиума покрыт, красным сукном, на нем керамическая ваза с розами из колхозной теплицы. Слева — огромная трибуна, которая несколько лет пролежала без дела на складе и которую почтительно вернули на прежнее место.
Унте увидел брата: прихрамывая, он вместе с Андрюсом Стропусом, опираясь на палочку, вышел из-за кулис. За ним, как водится, предрайисполкома, три председателя соседних колхозов, сами хозяева — лучшие полеводы, животноводы, механизаторы, снискавшие добросовестным трудом общее признание и уважение. Один за другим усаживаются они за стол на загодя размеченные места. Почти у каждого на груди какой-нибудь знак или отличие. А у кого нет, тому утешением служит приглашение в президиум, мол, вы человек заслуженный, но пока не отмеченный наградой.
Стропус встает, стараясь улучить удобный момент, чтобы с самого начала завладеть залом. Благодарит собравшихся, приветствует гостей и колхозных передовиков, обращает внимание всех на то, что на празднике присутствует сам первый секретарь райкома Даниелюс Гиринис, кратко и тепло отзывается и о предрайисполкома, объясняет, почему пустует один стул в президиуме: обещал приехать из Вильнюса «почетный гость, всеми уважаемый товарищ Багдонас, старый друг района, для которого Епушотас — второй дом». Однако по неизвестным причинам его пока нет, опаздывает, «поэтому мы пунктуально, как того требует от нас товарищ Гиринис, и ценя время собравшихся, решили начать. Итак, позвольте считать наше торжественное собрание открытым».
Андрюс Стропус кивает первым рядам, одаривает зал улыбкой гостеприимного хозяина и предлагает в председатели собрания Тадаса Григаса, главного агронома.
Все как один конечно же за его кандидатуру.
Тадас Григас звонким голосом, чуть запинаясь от волнения, оглашает повестку дня.
Первый пункт — доклад председателя колхоза товарища Стропуса.
И снова трибуна принадлежит хозяину. Правда, на сей раз не успел он на ней как следует обосноваться: встал, напрягся, приготовился властным взглядом повергнуть всех к своим ногам; казалось, вот-вот зазвучит его хрипловатый, но достаточно звонкий голос, и насмешники смогут потыкать друг другу в бок, похихикивая над тем, как Стропус иногда подносит руку к лицу и поглаживает мизинцем черную щеточку усов под носом... казалось, вот-вот... Но, увы, у дверей вдруг возникает шум, и показывается рослая фигура Багдонаса, энергично пробирающегося сквозь толпу.
Стропус растерянно улыбается, поднимает руку, не то здороваясь с ним, не то зовя на помощь: ну и положеньице! Багдонас тоже улыбается, делает знаки, чтобы на него не обращали внимания, и по ступенькам поднимается на сцену, потому что в президиуме увидел Даниелюса Гириниса, показывающего на пустой стул рядом с собой.
Стропус наконец спохватывается и, повернувшись к Багдонасу, начинает хлопать. Президиум вторит его хлопкам. Публика, привыкшая следовать за президиумом, тоже бьет в ладоши, правда, не очень громко, но самолюбие Пагдонаса удовлетворено.
— Вот, товарищи, наконец среди нас и самый уважаемый, самый почетный наш гость товарищ Багдонас,—возмещает Стропус так торжественно, словно речь идет о каком-то мировом событии.
Даниелюс сдержанно жмет руку Багдонаса.
— Мы здесь уже двадцать минут,— шепчет он, считающий отсутствие пунктуальности одним из смертных грехов.
— Только двадцать? Куда же вы так спешите? Подождать не можете, пока все соберутся? — покусывает нижнюю губу задетый Багдонас.
— Все давно собрались. Прошли те времена, когда часами надо было ждать, пока зал наполнится. А теперь видите? Люди наконец поняли и оценили пользу пунктуальности. — Это формальная точка зрения, товарищ Гиринис. Директора школы, а не партийного руководителя.
— В каком смысле, товарищ Багдонас?
— А в самом прямом: приучайте ваших подчиненных к пунктуальности, но так, чтобы в их глазах не уронить авторитет руководящих товарищей.— Багдонас демонстративно поворачивается к предисполкома; тот склоняется к уху высокого гостя, готовый извиниться за то, что осмелились начать торжество без него.
Наконец Стропус может проявить свое красноречие. Подносит стакан ко рту, отпивает глоток, поправляет галстук и не забывает проверить мизинцем, на месте ли черная щеточка под носом. Да, все в порядке, можно рубануть сплеча. Первым делом, конечно, об успехах, хотя их и омрачает (увы!) воинственная политика империалистических кругов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150