Крепко всыпали району? Что сказал тот (или дтот) руководящий товарищ о твоем выступлении? Не распустил ли ты по обыкновению язык и не наговорил ли глупостей? Нет, глупостей, кажется, я не наговорил... Меня, милая, на повышение... Пока ничего определенного, но люди говорят А раз люди говорят, значит, так тому и быть. Нет дыма без огня. Фима конечно же заахает, заохает, от радости чуть ли не онемеет, пока опомнится от такой новости. «Разве я тебе не говорила, что ты прирожденный партработник? Ах, какое счастье, какое счастье — наконец-то мы выберемся из этой дыры!»
Но я пока ничего Фиме говорить не буду. Кто знает: может, Малдейкис просто болтает. В конце концов, если и не врет, стоит ли сразу же всему свету, даже жене...
Давно я с ней ничем не делился... Делим только постель.. Делимся едой, крышей... Детьми...
Настырная скороговорка Малдейкиса вывела Даниелю са из оцепенения.
— Ты что, оглох? Сколько раз повторять одно и т же. Дернем по второй — скоро суп принесут!
— Прости, задумался.— Даниелюс поднес к губам рюмку.— За твою удачу в новом районе, Аполинарас.
— Моя удача зависит от тебя.
— От меня?
— Ну да! Забравшись на верхотуру, ты, надеюсь, не забудешь старого друга?
— Не смеши! Лучше расскажи, как идут у тебя дела? Не секретарские, а семейные, мужские...
— Нормально. Жена верна, единственная дочка послушна. Пользуюсь успехом у женщин, но осмотрителен, их благосклонностью не злоупотребляю, ибо хорошая должность без любви скучна, а любовь без хорошей должности невыносима.
— Молодец!— насмешливо буркнул Даниелюс.— Помнится, ты как-то говорил, что жену любишь.
— Люблю, но не раболепствую,— отрубил Аполинарас, упиваясь своим остроумием.— И она отвечает мне тем же. Короче говоря, не строим из себя молодоженов. Она — мать моей дочери, хозяйка, а я — прилежный отец, кормилец семьи. На том, брат, и стоим.
— А ты ей .изменяешь?
— Случается, но не с кем попало. Мои женщины могут сделать ей честь.
— М-да,— брезгливо протянул Даниелюс и вдруг почувствовал, что опьянел. С минуту он сердито разглядывал снисходительно улыбающегося Аполинараса, и ни с того ни с сего у него вдруг появилось желание взять его за шиворот и ткнуть мордой в недоеденную тарелку борща.— Ты, друг, наверно, обзовешь меня старомодным, но я так считаю: уж лучше разойтись, чем обманывать друг друга. Когда люди становятся чужими, никакими силами семью не спасти... никакими... Даже детьми.
Аполинарас впервые за весь вечер глянул на Даниелюса серьезно и вопросительно.
— Уж очень ты порядочным заделался,— сказал он почти разочарованно и с явной укоризной.— Можно подумать, что ты и Фима — идеальная пара. Женился ты не по любви: я же своими глазами видел, как Фима тебе крылышки подрезала.
— Что ты хочешь этим сказать?— выдавил побледневший Даниелюс.
— А то, что она тебя, увальня, вокруг пальца обвела,— выпалил без всякого стеснения Аполинарас.
Даниелюс с трудом совладал с собой, чтобы не обрушить на голову Малдейкиса град оскорблений.
— Ты ничего не смыслишь в делах чести,— процедил он, обуздывая свою ярость.-- По-моему, порядочный мужчина не имеет права бросить на произвол судьбы ту, которую он однажды соблазнил.
— Из-за минутного удовольствия обречь себя на всю жизнь? Ничего себе порядочность! Это то же самое надувательство, тот же обман, которым ты только что возмущался. По-твоему, жену можно не любить, но жить с ней, изредка требуя от нее исполнения бабьих обязанностей. Не порядочнее, не честнее ли в таком случае вообще не иметь с ней дела и жить с какой-нибудь другой?
Даниелюс даже рот разинул: до того ошеломила его логика Малдейкиса. Когда он наконец опомнился, то и сам не мог взять в толк, как у него вырвались эти слова, то ли их нашептало самолюбие, то ли глубокое убеждение в своей правоте, то ли желание положить на лопатки Аполинараса.
— В таком случае самый лучший выход — развод. Да, да, развод. Я, скажем, решил разойтись с Фимой.
Аполинарас как держал у рта полную ложку борща, так и застыл с ней, потом откинулся на спинку стула, залив варевом пол.
— Разойтись? Да ты в своем уме?— пробормотал он, оторопев и даже не посмотрев, осталось ли на брюках пятно.— Как же так — ни с того ни с сего разводиться? А-а, теперь я, кажется, допер... тебе вскружила голову эта Кармен.
— Положим.— Даниелюс не сводил глаз с вытянувшегося лица Малдейкиса.— У этой, как ты изволил выразиться, Кармен, своя жизнь. И я вовсе не собираюсь просить ее руки. Просто надоело лицемерить! Буду жить один с сыном. Суд ведь может одного сына присудить мне?
— Не знаю. Не знаю,— пролепетал Аполинарас, озадаченный признанием Даниелюса.— Скажите пожалуйста у него даже план есть, как детей поделить... Да у меня, братец, слов нет... Но чую: в такую историю влипнешь, какой врагу своему не пожелаешь.
Даниелюс отрешенно улыбался и высокомерно поглядывал на Малдейкиса. Иногда его захлестывало такое чувство — редко, но захлестывало: в сердце что-то вдруг
вспыхнет, заклокочет, вознесешься на головокружительную высоту и так захочется с нее вниз лететь, что никакие сожаления не в силах тебя остановить.
— Кажется, уже влип, Аполинарас,— сказал Гиринис спокойно.— Как говорят, песенка моей семейной жизни спета. Прощай, лицемерие! Да здравствует честное соломенное вдовство!
Вконец озадаченный Аполинарас Малдейкис почесал лысеющую макушку.
— А о последствиях ты, братец, подумал? Не к лицу ответственному партработнику разводиться. Думается, кое-кто сделает из твоего поступка надлежащие выводы, и ты, вместо того чтобы взлететь вверх, полетишь на одну, а то и на две ступеньки вниз. А ежели тебе и удастся удержаться, то о повышении и не помышляй. Не забудь, ты женат не на ком-нибудь, не на какой Алдоне или Бируте, а на Ефимье Никитичне,— Аполинарас многозначительно вскинул брови. Больше он не острил, всем своим видом показывая, что судьба друга волнует его всерьез.— Да что я тебе втолковываю, ты же не дитя малое. Пошутить, конечно, можно... И я не раз фордыбачил: брошу, дескать, секретарство, пойду в какой-нибудь колхоз председателем. Служба у нас, что и говорить, незавидная: с утра до вечера звонки, заседания, совещания. Себе не принадлежишь... Но с другой стороны, братец, есть, так сказать, и некоторые преимущества. Ночью глаз не смыкаешь, всякие там планы, постановления, директивы в голову лезут, зато днем жена в очереди за ливерной колбасой не стоит.— Малдейкис громко рассмеялся.— Иногда гостя паштетом из тресковой печенки попотчуешь... Как-никак, а я в районе высшее начальство, хозяин. Приеду из района в Вильнюс — и в столице кое-что значу. Конечно, на сессии Верховного Совета и без меня могут принять то или иное решение, но сам факт, что сидишь в зале рядом с лучшими людьми страны, позволяет испытывать некоторую гордость и чувство самоуважения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
Но я пока ничего Фиме говорить не буду. Кто знает: может, Малдейкис просто болтает. В конце концов, если и не врет, стоит ли сразу же всему свету, даже жене...
Давно я с ней ничем не делился... Делим только постель.. Делимся едой, крышей... Детьми...
Настырная скороговорка Малдейкиса вывела Даниелю са из оцепенения.
— Ты что, оглох? Сколько раз повторять одно и т же. Дернем по второй — скоро суп принесут!
— Прости, задумался.— Даниелюс поднес к губам рюмку.— За твою удачу в новом районе, Аполинарас.
— Моя удача зависит от тебя.
— От меня?
— Ну да! Забравшись на верхотуру, ты, надеюсь, не забудешь старого друга?
— Не смеши! Лучше расскажи, как идут у тебя дела? Не секретарские, а семейные, мужские...
— Нормально. Жена верна, единственная дочка послушна. Пользуюсь успехом у женщин, но осмотрителен, их благосклонностью не злоупотребляю, ибо хорошая должность без любви скучна, а любовь без хорошей должности невыносима.
— Молодец!— насмешливо буркнул Даниелюс.— Помнится, ты как-то говорил, что жену любишь.
— Люблю, но не раболепствую,— отрубил Аполинарас, упиваясь своим остроумием.— И она отвечает мне тем же. Короче говоря, не строим из себя молодоженов. Она — мать моей дочери, хозяйка, а я — прилежный отец, кормилец семьи. На том, брат, и стоим.
— А ты ей .изменяешь?
— Случается, но не с кем попало. Мои женщины могут сделать ей честь.
— М-да,— брезгливо протянул Даниелюс и вдруг почувствовал, что опьянел. С минуту он сердито разглядывал снисходительно улыбающегося Аполинараса, и ни с того ни с сего у него вдруг появилось желание взять его за шиворот и ткнуть мордой в недоеденную тарелку борща.— Ты, друг, наверно, обзовешь меня старомодным, но я так считаю: уж лучше разойтись, чем обманывать друг друга. Когда люди становятся чужими, никакими силами семью не спасти... никакими... Даже детьми.
Аполинарас впервые за весь вечер глянул на Даниелюса серьезно и вопросительно.
— Уж очень ты порядочным заделался,— сказал он почти разочарованно и с явной укоризной.— Можно подумать, что ты и Фима — идеальная пара. Женился ты не по любви: я же своими глазами видел, как Фима тебе крылышки подрезала.
— Что ты хочешь этим сказать?— выдавил побледневший Даниелюс.
— А то, что она тебя, увальня, вокруг пальца обвела,— выпалил без всякого стеснения Аполинарас.
Даниелюс с трудом совладал с собой, чтобы не обрушить на голову Малдейкиса град оскорблений.
— Ты ничего не смыслишь в делах чести,— процедил он, обуздывая свою ярость.-- По-моему, порядочный мужчина не имеет права бросить на произвол судьбы ту, которую он однажды соблазнил.
— Из-за минутного удовольствия обречь себя на всю жизнь? Ничего себе порядочность! Это то же самое надувательство, тот же обман, которым ты только что возмущался. По-твоему, жену можно не любить, но жить с ней, изредка требуя от нее исполнения бабьих обязанностей. Не порядочнее, не честнее ли в таком случае вообще не иметь с ней дела и жить с какой-нибудь другой?
Даниелюс даже рот разинул: до того ошеломила его логика Малдейкиса. Когда он наконец опомнился, то и сам не мог взять в толк, как у него вырвались эти слова, то ли их нашептало самолюбие, то ли глубокое убеждение в своей правоте, то ли желание положить на лопатки Аполинараса.
— В таком случае самый лучший выход — развод. Да, да, развод. Я, скажем, решил разойтись с Фимой.
Аполинарас как держал у рта полную ложку борща, так и застыл с ней, потом откинулся на спинку стула, залив варевом пол.
— Разойтись? Да ты в своем уме?— пробормотал он, оторопев и даже не посмотрев, осталось ли на брюках пятно.— Как же так — ни с того ни с сего разводиться? А-а, теперь я, кажется, допер... тебе вскружила голову эта Кармен.
— Положим.— Даниелюс не сводил глаз с вытянувшегося лица Малдейкиса.— У этой, как ты изволил выразиться, Кармен, своя жизнь. И я вовсе не собираюсь просить ее руки. Просто надоело лицемерить! Буду жить один с сыном. Суд ведь может одного сына присудить мне?
— Не знаю. Не знаю,— пролепетал Аполинарас, озадаченный признанием Даниелюса.— Скажите пожалуйста у него даже план есть, как детей поделить... Да у меня, братец, слов нет... Но чую: в такую историю влипнешь, какой врагу своему не пожелаешь.
Даниелюс отрешенно улыбался и высокомерно поглядывал на Малдейкиса. Иногда его захлестывало такое чувство — редко, но захлестывало: в сердце что-то вдруг
вспыхнет, заклокочет, вознесешься на головокружительную высоту и так захочется с нее вниз лететь, что никакие сожаления не в силах тебя остановить.
— Кажется, уже влип, Аполинарас,— сказал Гиринис спокойно.— Как говорят, песенка моей семейной жизни спета. Прощай, лицемерие! Да здравствует честное соломенное вдовство!
Вконец озадаченный Аполинарас Малдейкис почесал лысеющую макушку.
— А о последствиях ты, братец, подумал? Не к лицу ответственному партработнику разводиться. Думается, кое-кто сделает из твоего поступка надлежащие выводы, и ты, вместо того чтобы взлететь вверх, полетишь на одну, а то и на две ступеньки вниз. А ежели тебе и удастся удержаться, то о повышении и не помышляй. Не забудь, ты женат не на ком-нибудь, не на какой Алдоне или Бируте, а на Ефимье Никитичне,— Аполинарас многозначительно вскинул брови. Больше он не острил, всем своим видом показывая, что судьба друга волнует его всерьез.— Да что я тебе втолковываю, ты же не дитя малое. Пошутить, конечно, можно... И я не раз фордыбачил: брошу, дескать, секретарство, пойду в какой-нибудь колхоз председателем. Служба у нас, что и говорить, незавидная: с утра до вечера звонки, заседания, совещания. Себе не принадлежишь... Но с другой стороны, братец, есть, так сказать, и некоторые преимущества. Ночью глаз не смыкаешь, всякие там планы, постановления, директивы в голову лезут, зато днем жена в очереди за ливерной колбасой не стоит.— Малдейкис громко рассмеялся.— Иногда гостя паштетом из тресковой печенки попотчуешь... Как-никак, а я в районе высшее начальство, хозяин. Приеду из района в Вильнюс — и в столице кое-что значу. Конечно, на сессии Верховного Совета и без меня могут принять то или иное решение, но сам факт, что сидишь в зале рядом с лучшими людьми страны, позволяет испытывать некоторую гордость и чувство самоуважения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150