— Но если этого для их счастья достаточно, то пусть подсчитывают. Главное, чтобы человек чувствовал себя счастливым. Даже у морской рыбы есть своя глубина: одна нырнет поглубже и задохнется, а другая только и может на дне жить.
— Я счастлив, секретарь,— поспешил заверить Стропус, не выдавая своей обиды.— И глубина у меня достаточная. Не завидую счастливым, которые из любви готовы друг другу глаза выцарапать. Взять хотя бы наших Бутгинасов. Помните? Разве вы всех...
— Почему всех? Ведь имя Руты Бутгинене когда-то гремело. Правда, работал я в ту пору далеко отсюда, на другом конце Литвы, но все-таки изредка в Дягимай наезжал. Довелось несколько раз и в доме Бутгинасов побывать. Да, они прекрасно ладят, хотя она и старше его. А теперь, я слышал, у них что-то снова разладилось, трещит.
— Не трещит, а ломается, крошится, и все к черту летит,— почти весело ответил Стропус— И во всем этом, видите ли, я виноват. Во всяком случае, так думает ваш брат Антанас.
Даниелюс пожал плечами, покачал головой, окинул пронзительным взглядом Стропуса.
— А... припоминаю. Он мне что-то говорил... Да! Знаю я эту историю, с «улучшенными» коровами. А может, ты, председатель, и вправду виноват? Если разобраться... Я начинаю понимать Бутгинаса. Это человек кристальной честности. Самолюбив? Спору нет. Но больше всего на свете не терпит подлости, особенно лжи. Узнай я когда-нибудь, что жена моя утаила от меня что-то важное, я бы подумал, что женился на женщине, которой нельзя доверять, а уж уважать и подавно. А вера и уважение — это два краеугольных камня, на которых держится любовь. Тайна в супружеской жизни похожа на бомбу замедленного действия, из-за нее страдают оба: один, догадываясь, что она есть, другой — зная, что она не только есть, но в любой момент может взорваться.
Андрюс Стропус не спешил с ответом, размышлял, словно ступал по еще нетронутому льду, не так шагнешь и провалишься. Наконец он решился и сказал:
— А по-моему, куда лучше, когда супруги меньше знают о прошлом друг друга.
— Молчание — золото?
— Для семейного покоя все средства хороши...
— А покой нашей души? Ведь от себя не убежишь. Мыслимое ли дело обнимать женщину, отгородившись от нее тайнами?
— Для меня это слишком тонкая материя.
— А тебе подавай ту, из которой можно что-нибудь сшить? — усмехнулся Даниелюс.— Но ты не унывай: не ты один так думаешь, так, пожалуй, думают девяносто девять процентов. Да, на твоей стороне большинство. А беднягу Бутгинаса поддерживает, может, только один процент...
— Но в этот процент входит и секретарь райкома...
— Да, он входит.— Даниелюс сделал вид, что не почувствовал в словах Стропуса колкости.— Работай он, этот секретарь, в Епушотасе, когда ты Бутгинене широкую дорогу к золотой звездочке прокладывал...
— Вы думаете, между нами что-то было?! — вскипел Стропус.
— Нет, не думаю, у меня для этого просто нет оснований... Но разве важно, с какой целью ты проторил ей дорогу? Как ни крути, а это нечестно. Говоришь, до килограмма грамма не хватило, вот ты его и добавил. Мелочь, по-твоему? Нет, прибавил ли ты столько, сколько не хватало до
нормы, или столько же снял с нее, и то, и другое — мошенничество. Жалко, дело давнее, а то можно было бы тебя на бюро пропесочить.
Андрюс Стропус ничего не ответил, хотя, судя по выражению лица, не был согласен с секретарем. Молчал и Даниелюс, не желая вникать в это дело: ничего не добьешься, только настроение испортишь. Да еще в такой замечательный весенний вечер, когда сама природа как бы предлагает насладиться ее красотой, как бы просит: забудь на минутку про повседневные заботы.
Так, наслаждаясь щедрым лунным сиянием и перебрасываясь изредка словечком-другим, они отмахали добрую половину пути. Скоро посыпанный щебнем проселок вольется в шоссе, а значит, до Дягимай полкилометра, не больше.
Поселок маячил вдали, как какой-то диковинный зверь. Только кое-где в окнах светились огоньки — люди уже спали,— певучий покой вечера нет-нет да нарушала мчащаяся по шоссе машина. Соперничая с соловьем, еще неистовствовала кукушка, с юга, со стороны Скардуписа, доносились хриплые клики давно вылупившихся чибисов. Иногда раздавалось мычание коровы на пастбище, огороженном проволочной изгородью. Чем дальше от Гедвайняй, тем острей пахло живительной луговой зеленью вперемешку с высохшим пометом и потом скотины. Откуда-то повеяло дымом. Даниелюс подумал, что где-то неподалеку развели костер, и почти в то же самое время увидел идущих навстречу людей. Они появились внезапно, словно выросли из-под земли. Сквозь вопли и восклицания изредка пробивался женский голос.
— Давайте свернем,— посоветовал осмотрительный Лндрюс Стропус.
— Дорога широкая, как-нибудь разминемся,— насмешливо ответил Даниелюс.
— Смотря с кем...— буркнул недовольный Стропус.
Горлопаны, заметившие двух мужчин, идущих им навстречу, видать, подумали о том же, потому что вся ватага перемахнула через канаву и по краю пастбища побрела к простиравшемуся тут же ржаному полю. Теперь голос женщины изредка переходил в вопль. Мужчины матерились, ругали ее на чем свет стоит, по обрывкам фраз чувствовалось, что они в ярости.
— Здесь что-то нечисто,— встревожился Даниелюс, ускорив шаг.— Эй, люди, что вы делаете?
— Эй, эй!— вскинулся Стропус— Опомнитесь,
Г секретарь! Это вам не город, в милицию не позвонишь... — А мы двое на что? —- отрубил Даниелюс и пустился трусцой.— Неужели ты не слышишь, сколько ужаса в голосе женщины? Как бы мы не стали с тобой свидетелями преступления...
— Не знаю. Ничего не знаю, секретарь. Знаю только одно, что можно напороться на серьезные неприятности,— частил Стропус, пытаясь схватить Даниелюса за РУку.
Их было трое. Даниелюс отчетливо видел: двое тащили за руки женщину, которая билась, как овца перед закланием, третий подталкивал ее в спину. Даниелюс перемахнул через канаву.
— Секретарь... Будьте благоразумны, секретарь...— умолял Стропус, переминаясь с ноги на ногу на проселке.
— Эй, вы! Куда вы тащите эту женщину?! — закричал Даниелюс.
Мужчины медленно повернулись и после небольшой паузы решили, что этого прохожего надо бы проучить, чтобы не совал нос не в свое дело. Между тем женщина вдруг вырвалась из рук и бросилась к проселку, злобно смеясь и выкрикивая:
— Вот вам, во! — она размахивала кулаком, уткнув локоть в живот.— Видала я вас в белых тапочках в гробу! Мэээ!
— Ну не паскуда! — выругался кто-то из троицы. —Ну, погоди, попадешься нам в другой рраз. Так прочистим дымоход, на всю жизнь запомнишь.
— Мэээ, мэээ, мэээ...— неслось в вечерней тишине под топот убегающей.
— Нехорошо себя ведете! И шуточки ваши опасные,— произнес Даниелюс, собираясь уйти. И тут же добавил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
— Я счастлив, секретарь,— поспешил заверить Стропус, не выдавая своей обиды.— И глубина у меня достаточная. Не завидую счастливым, которые из любви готовы друг другу глаза выцарапать. Взять хотя бы наших Бутгинасов. Помните? Разве вы всех...
— Почему всех? Ведь имя Руты Бутгинене когда-то гремело. Правда, работал я в ту пору далеко отсюда, на другом конце Литвы, но все-таки изредка в Дягимай наезжал. Довелось несколько раз и в доме Бутгинасов побывать. Да, они прекрасно ладят, хотя она и старше его. А теперь, я слышал, у них что-то снова разладилось, трещит.
— Не трещит, а ломается, крошится, и все к черту летит,— почти весело ответил Стропус— И во всем этом, видите ли, я виноват. Во всяком случае, так думает ваш брат Антанас.
Даниелюс пожал плечами, покачал головой, окинул пронзительным взглядом Стропуса.
— А... припоминаю. Он мне что-то говорил... Да! Знаю я эту историю, с «улучшенными» коровами. А может, ты, председатель, и вправду виноват? Если разобраться... Я начинаю понимать Бутгинаса. Это человек кристальной честности. Самолюбив? Спору нет. Но больше всего на свете не терпит подлости, особенно лжи. Узнай я когда-нибудь, что жена моя утаила от меня что-то важное, я бы подумал, что женился на женщине, которой нельзя доверять, а уж уважать и подавно. А вера и уважение — это два краеугольных камня, на которых держится любовь. Тайна в супружеской жизни похожа на бомбу замедленного действия, из-за нее страдают оба: один, догадываясь, что она есть, другой — зная, что она не только есть, но в любой момент может взорваться.
Андрюс Стропус не спешил с ответом, размышлял, словно ступал по еще нетронутому льду, не так шагнешь и провалишься. Наконец он решился и сказал:
— А по-моему, куда лучше, когда супруги меньше знают о прошлом друг друга.
— Молчание — золото?
— Для семейного покоя все средства хороши...
— А покой нашей души? Ведь от себя не убежишь. Мыслимое ли дело обнимать женщину, отгородившись от нее тайнами?
— Для меня это слишком тонкая материя.
— А тебе подавай ту, из которой можно что-нибудь сшить? — усмехнулся Даниелюс.— Но ты не унывай: не ты один так думаешь, так, пожалуй, думают девяносто девять процентов. Да, на твоей стороне большинство. А беднягу Бутгинаса поддерживает, может, только один процент...
— Но в этот процент входит и секретарь райкома...
— Да, он входит.— Даниелюс сделал вид, что не почувствовал в словах Стропуса колкости.— Работай он, этот секретарь, в Епушотасе, когда ты Бутгинене широкую дорогу к золотой звездочке прокладывал...
— Вы думаете, между нами что-то было?! — вскипел Стропус.
— Нет, не думаю, у меня для этого просто нет оснований... Но разве важно, с какой целью ты проторил ей дорогу? Как ни крути, а это нечестно. Говоришь, до килограмма грамма не хватило, вот ты его и добавил. Мелочь, по-твоему? Нет, прибавил ли ты столько, сколько не хватало до
нормы, или столько же снял с нее, и то, и другое — мошенничество. Жалко, дело давнее, а то можно было бы тебя на бюро пропесочить.
Андрюс Стропус ничего не ответил, хотя, судя по выражению лица, не был согласен с секретарем. Молчал и Даниелюс, не желая вникать в это дело: ничего не добьешься, только настроение испортишь. Да еще в такой замечательный весенний вечер, когда сама природа как бы предлагает насладиться ее красотой, как бы просит: забудь на минутку про повседневные заботы.
Так, наслаждаясь щедрым лунным сиянием и перебрасываясь изредка словечком-другим, они отмахали добрую половину пути. Скоро посыпанный щебнем проселок вольется в шоссе, а значит, до Дягимай полкилометра, не больше.
Поселок маячил вдали, как какой-то диковинный зверь. Только кое-где в окнах светились огоньки — люди уже спали,— певучий покой вечера нет-нет да нарушала мчащаяся по шоссе машина. Соперничая с соловьем, еще неистовствовала кукушка, с юга, со стороны Скардуписа, доносились хриплые клики давно вылупившихся чибисов. Иногда раздавалось мычание коровы на пастбище, огороженном проволочной изгородью. Чем дальше от Гедвайняй, тем острей пахло живительной луговой зеленью вперемешку с высохшим пометом и потом скотины. Откуда-то повеяло дымом. Даниелюс подумал, что где-то неподалеку развели костер, и почти в то же самое время увидел идущих навстречу людей. Они появились внезапно, словно выросли из-под земли. Сквозь вопли и восклицания изредка пробивался женский голос.
— Давайте свернем,— посоветовал осмотрительный Лндрюс Стропус.
— Дорога широкая, как-нибудь разминемся,— насмешливо ответил Даниелюс.
— Смотря с кем...— буркнул недовольный Стропус.
Горлопаны, заметившие двух мужчин, идущих им навстречу, видать, подумали о том же, потому что вся ватага перемахнула через канаву и по краю пастбища побрела к простиравшемуся тут же ржаному полю. Теперь голос женщины изредка переходил в вопль. Мужчины матерились, ругали ее на чем свет стоит, по обрывкам фраз чувствовалось, что они в ярости.
— Здесь что-то нечисто,— встревожился Даниелюс, ускорив шаг.— Эй, люди, что вы делаете?
— Эй, эй!— вскинулся Стропус— Опомнитесь,
Г секретарь! Это вам не город, в милицию не позвонишь... — А мы двое на что? —- отрубил Даниелюс и пустился трусцой.— Неужели ты не слышишь, сколько ужаса в голосе женщины? Как бы мы не стали с тобой свидетелями преступления...
— Не знаю. Ничего не знаю, секретарь. Знаю только одно, что можно напороться на серьезные неприятности,— частил Стропус, пытаясь схватить Даниелюса за РУку.
Их было трое. Даниелюс отчетливо видел: двое тащили за руки женщину, которая билась, как овца перед закланием, третий подталкивал ее в спину. Даниелюс перемахнул через канаву.
— Секретарь... Будьте благоразумны, секретарь...— умолял Стропус, переминаясь с ноги на ногу на проселке.
— Эй, вы! Куда вы тащите эту женщину?! — закричал Даниелюс.
Мужчины медленно повернулись и после небольшой паузы решили, что этого прохожего надо бы проучить, чтобы не совал нос не в свое дело. Между тем женщина вдруг вырвалась из рук и бросилась к проселку, злобно смеясь и выкрикивая:
— Вот вам, во! — она размахивала кулаком, уткнув локоть в живот.— Видала я вас в белых тапочках в гробу! Мэээ!
— Ну не паскуда! — выругался кто-то из троицы. —Ну, погоди, попадешься нам в другой рраз. Так прочистим дымоход, на всю жизнь запомнишь.
— Мэээ, мэээ, мэээ...— неслось в вечерней тишине под топот убегающей.
— Нехорошо себя ведете! И шуточки ваши опасные,— произнес Даниелюс, собираясь уйти. И тут же добавил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150