Что за воздух! Что за трели!.. Сердце замирает от радости...
— А мы до обеда будем на своих арах потеть,— обиженно пролепетала Дангуоле.
— А чем уж так плохи эти ары?— спросил Арвидас Бреткунас, с трудом подавляя раздражение.— Работай себе и радуйся... Я лично за активный отдых, мои дорогие. Конечно, и прогулки хороши, спору нет. Легкие проветришь, кровообращение улучшается. Но с физической нагрузкой на свежем воздухе не сравнишь. Ты как хочешь, Габриеле, но я лично против этих городских моционов. Через неделю будем картошку сажать. Приходи, сама убедишься, что лучшей зарядки нет.
«Хватит у вас помощников и без меня. Если родители сами не смогут, детей пришлют,— недружелюбно подумала Габриеле, провожая взглядом удаляющуюся супружескую пару.— Совсем опростились!.. Дангуоле, когда приехала сюда, такой барышней была... А сейчас? Заматерела, как деревенская баба. Или Арвидас... Напялил на себя какой-то задрипанный плащ!.. Кирзовые сапоги, штаны с протертым задом — ни на грош интеллигентности... Плетется в хвосте в прямом и переносном смысле, шлепает за лошадью, помахивает кнутом — деревенский недоросль, и только. А надо же: довольны... Может, даже и счастливы...»
Габриеле завистливо вздохнула, но когда представила себя на месте Дангуоле, плетущейся рядом с Арвидасом за лошадьми, то вся съежилась. Она вдруг почувствовала какую-то смутную вину, словно отмочила дурацкую шутку, которая не казалась уже такой остроумной, как десять минут назад. Что за бред — ни свет ни заря расхаживать по деревне и строить из себя мученицу? Повернуться — и домой! Да побыстрей! Господи, вот когда пригодился бы сказочный ковер-самолет! Только скажи слово и унесет тебя, куда пожелаешь. Но время сказок прошло, придется на своих двоих возвращаться к мужу, к Андрюсу Стропусу, влюбленному в свою работу, в свой колхоз, в свою карьеру. А может быть, по-своему и в нее, свою жену? Разве он не любит ее, как удобную вещь, как, скажем, какой-нибудь стул с резной спинкой, к которому привык и без которого себя не мыслит? Попробуй отними его, и он, Андрюс Стро-пус, взбеленится и бросится защищать этот стул, яко львица своих детенышей. Поди знай, что у него было на уме, когда он отказывался от домашнего хозяйства — от коровы, от огорода? Может быть, вовсе не принципы, а любовь к ней, желание избавить ее от нелегких домашних работ? Поди знай...
«Я ненасытная,— укоряла она себя, вспоминая свой недавний приход к Стиртам.— Кое-кому всевышний швырнет кроху, и они довольны, а у меня в руке не кроха, а целая краюха, и я еще жалуюсь, что масла пожалели, слишком тонко намазали». Ей вдруг показалось, что она все еще стоит в светлой, но захламленной Стиртиной комнате, уставленной незастеленными кроватями, между которыми валялись какие-то игрушки, а на спинках стульев серела чья-то одежда.
Стиртене, вошедшая вслед за гостьей, густо покраснела и виновато залопотала: — Есть у нас и поприличней комната... Милости просим.— Хозяйка упрямо толкала Габриеле к двери: — Все у нас поломано, раскидано, смято, и все из-за этой непролазной работы... Заходите сюда, учительница. Садитесь.
Габриеле послушно села за большой круглый стол с шестью стульями. Комната, видать, предназначалась для гостей, но по углам торчали какие-то баулы, огромная корзина и несколько эмалированных ведер, должно быть, с топленым жиром или с вареньем. Пол был грязен, с крупными пятнами от чьих-то следов, хотя, судя по редким чистым островкам, его недавно мыли.
— Хорошая комната,— сказала Габриеле, глядя на окна.
— Всего у нас четыре, не считая кухни... Спасибо председателю — колхоз дом построил. Правда, мы немного задолжали, но расплатимся...
— И центральное отопление есть?— пропела Габриеле, заметив за обвисшими занавесками гармошку радиатора.
— Местное, но не бог весть что,— пояснила Стирте-не.— Пока плиту топим, тепло. Но все-таки с печным не сравнишь. Хороший дом, что и говорить.
— Вам такой и нужен. Ведь вас много...
— Как же... Детей семеро да мы с мужем... А скоро и прибавление,— Виру те Стиртене погладила живот и застенчиво улыбнулась, словно прося прощения за такой необдуманный шаг — хватило бы, мол, и семерых.
Габриеле хотела спросить у Бируте, где муж, но вовремя спохватилась: через открытую дверь увидела в другой комнате человека, растянувшегося в резиновых сапогах на потертом диване.
— Прилег, бедняга,— выдохнула Бируте, поймав настороженный взгляд гостьи, и тут же прикрыла дверь.— С шести часов утра на ногах. Пока накормишь телят, придешь с фермы, уже одиннадцать, и к своей скотине: корову подои, свиньям корма задай... Пока поешь, пока какую-нибудь мелочь по дому сделаешь, глядишь, и обедать пора. Снова ферма, снова своя готовка. И так с утра до вечера крутишься как белка в колесе. А Пранюс, тот корма возит...
— Но на ваших плечах семеро детей!— не стерпела Габриеле, возмущенная снисходительностью Стиртене.
— Они друг за дружкой присматривают, учительница. А самый старший нам с мужем помогает, за телятами ухаживает. Нет, у меня с детьми никакой беды нет, все уже самостоятельные, если не считать малышей...
— Они плохо учатся. Пропускают уроки.
— Не из распущенности, учительница, по надобности пропускают.
— Знаю, что по надобности,— согласилась Габриеле, чувствуя свое полное бессилие.— Но родители в первую очередь должны заботиться о том, чтобы их дети получили образование. В этом их будущее. Неужели оно вас не беспокоит?
— Беспокоит, каждую мать беспокоит. Но стоит ли стараться, чтобы все дети профессорами стали? А может, они сами не хотят? Зачем же их учить насильно? Пусть в колхозе работают, телят кормят, как и мы с отцом... В жизни всякие люди нужны. Посмотрим — может, младшенький будет способнее к наукам?
— Не будет, если вы не измените своего отношения к учебе,— откровенно сказала Стропене.— Для того чтобы дети учились, нужны условия. Вы их создаете?
Стиртене защитилась от ее холодных нравоучений застенчивой улыбкой, ничего не ответила, но растерянный взгляд как бы говорил: «А мне? Кто создал условия мне?»
«И плохо, что не создали. Не была бы такой неудачницей»,— ответила она Стиртене взглядом и встала со стула. Габриеле знала, что это бестактно, но женское любопытство взяло верх над достоинством, и, выдержав паузу, она спросила:
— Вы, наверно, очень любите своего мужа, если нарожали столько детей?
— Вы думаете — дети только от любви?..— ответила вопросом на вопрос Стиртене, удивленная ее простодушием.
— А как же иначе?
— Может, оно и так... Но что это за штука — любовь, право, не знаю... Просто не думала...
— Неужто вы никогда не любили?
— Почему? Детей любила и люблю. Потому-то они и погодки... Сердце замирает, когда прижмешь к груди теплый, нежный комочек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
— А мы до обеда будем на своих арах потеть,— обиженно пролепетала Дангуоле.
— А чем уж так плохи эти ары?— спросил Арвидас Бреткунас, с трудом подавляя раздражение.— Работай себе и радуйся... Я лично за активный отдых, мои дорогие. Конечно, и прогулки хороши, спору нет. Легкие проветришь, кровообращение улучшается. Но с физической нагрузкой на свежем воздухе не сравнишь. Ты как хочешь, Габриеле, но я лично против этих городских моционов. Через неделю будем картошку сажать. Приходи, сама убедишься, что лучшей зарядки нет.
«Хватит у вас помощников и без меня. Если родители сами не смогут, детей пришлют,— недружелюбно подумала Габриеле, провожая взглядом удаляющуюся супружескую пару.— Совсем опростились!.. Дангуоле, когда приехала сюда, такой барышней была... А сейчас? Заматерела, как деревенская баба. Или Арвидас... Напялил на себя какой-то задрипанный плащ!.. Кирзовые сапоги, штаны с протертым задом — ни на грош интеллигентности... Плетется в хвосте в прямом и переносном смысле, шлепает за лошадью, помахивает кнутом — деревенский недоросль, и только. А надо же: довольны... Может, даже и счастливы...»
Габриеле завистливо вздохнула, но когда представила себя на месте Дангуоле, плетущейся рядом с Арвидасом за лошадьми, то вся съежилась. Она вдруг почувствовала какую-то смутную вину, словно отмочила дурацкую шутку, которая не казалась уже такой остроумной, как десять минут назад. Что за бред — ни свет ни заря расхаживать по деревне и строить из себя мученицу? Повернуться — и домой! Да побыстрей! Господи, вот когда пригодился бы сказочный ковер-самолет! Только скажи слово и унесет тебя, куда пожелаешь. Но время сказок прошло, придется на своих двоих возвращаться к мужу, к Андрюсу Стропусу, влюбленному в свою работу, в свой колхоз, в свою карьеру. А может быть, по-своему и в нее, свою жену? Разве он не любит ее, как удобную вещь, как, скажем, какой-нибудь стул с резной спинкой, к которому привык и без которого себя не мыслит? Попробуй отними его, и он, Андрюс Стро-пус, взбеленится и бросится защищать этот стул, яко львица своих детенышей. Поди знай, что у него было на уме, когда он отказывался от домашнего хозяйства — от коровы, от огорода? Может быть, вовсе не принципы, а любовь к ней, желание избавить ее от нелегких домашних работ? Поди знай...
«Я ненасытная,— укоряла она себя, вспоминая свой недавний приход к Стиртам.— Кое-кому всевышний швырнет кроху, и они довольны, а у меня в руке не кроха, а целая краюха, и я еще жалуюсь, что масла пожалели, слишком тонко намазали». Ей вдруг показалось, что она все еще стоит в светлой, но захламленной Стиртиной комнате, уставленной незастеленными кроватями, между которыми валялись какие-то игрушки, а на спинках стульев серела чья-то одежда.
Стиртене, вошедшая вслед за гостьей, густо покраснела и виновато залопотала: — Есть у нас и поприличней комната... Милости просим.— Хозяйка упрямо толкала Габриеле к двери: — Все у нас поломано, раскидано, смято, и все из-за этой непролазной работы... Заходите сюда, учительница. Садитесь.
Габриеле послушно села за большой круглый стол с шестью стульями. Комната, видать, предназначалась для гостей, но по углам торчали какие-то баулы, огромная корзина и несколько эмалированных ведер, должно быть, с топленым жиром или с вареньем. Пол был грязен, с крупными пятнами от чьих-то следов, хотя, судя по редким чистым островкам, его недавно мыли.
— Хорошая комната,— сказала Габриеле, глядя на окна.
— Всего у нас четыре, не считая кухни... Спасибо председателю — колхоз дом построил. Правда, мы немного задолжали, но расплатимся...
— И центральное отопление есть?— пропела Габриеле, заметив за обвисшими занавесками гармошку радиатора.
— Местное, но не бог весть что,— пояснила Стирте-не.— Пока плиту топим, тепло. Но все-таки с печным не сравнишь. Хороший дом, что и говорить.
— Вам такой и нужен. Ведь вас много...
— Как же... Детей семеро да мы с мужем... А скоро и прибавление,— Виру те Стиртене погладила живот и застенчиво улыбнулась, словно прося прощения за такой необдуманный шаг — хватило бы, мол, и семерых.
Габриеле хотела спросить у Бируте, где муж, но вовремя спохватилась: через открытую дверь увидела в другой комнате человека, растянувшегося в резиновых сапогах на потертом диване.
— Прилег, бедняга,— выдохнула Бируте, поймав настороженный взгляд гостьи, и тут же прикрыла дверь.— С шести часов утра на ногах. Пока накормишь телят, придешь с фермы, уже одиннадцать, и к своей скотине: корову подои, свиньям корма задай... Пока поешь, пока какую-нибудь мелочь по дому сделаешь, глядишь, и обедать пора. Снова ферма, снова своя готовка. И так с утра до вечера крутишься как белка в колесе. А Пранюс, тот корма возит...
— Но на ваших плечах семеро детей!— не стерпела Габриеле, возмущенная снисходительностью Стиртене.
— Они друг за дружкой присматривают, учительница. А самый старший нам с мужем помогает, за телятами ухаживает. Нет, у меня с детьми никакой беды нет, все уже самостоятельные, если не считать малышей...
— Они плохо учатся. Пропускают уроки.
— Не из распущенности, учительница, по надобности пропускают.
— Знаю, что по надобности,— согласилась Габриеле, чувствуя свое полное бессилие.— Но родители в первую очередь должны заботиться о том, чтобы их дети получили образование. В этом их будущее. Неужели оно вас не беспокоит?
— Беспокоит, каждую мать беспокоит. Но стоит ли стараться, чтобы все дети профессорами стали? А может, они сами не хотят? Зачем же их учить насильно? Пусть в колхозе работают, телят кормят, как и мы с отцом... В жизни всякие люди нужны. Посмотрим — может, младшенький будет способнее к наукам?
— Не будет, если вы не измените своего отношения к учебе,— откровенно сказала Стропене.— Для того чтобы дети учились, нужны условия. Вы их создаете?
Стиртене защитилась от ее холодных нравоучений застенчивой улыбкой, ничего не ответила, но растерянный взгляд как бы говорил: «А мне? Кто создал условия мне?»
«И плохо, что не создали. Не была бы такой неудачницей»,— ответила она Стиртене взглядом и встала со стула. Габриеле знала, что это бестактно, но женское любопытство взяло верх над достоинством, и, выдержав паузу, она спросила:
— Вы, наверно, очень любите своего мужа, если нарожали столько детей?
— Вы думаете — дети только от любви?..— ответила вопросом на вопрос Стиртене, удивленная ее простодушием.
— А как же иначе?
— Может, оно и так... Но что это за штука — любовь, право, не знаю... Просто не думала...
— Неужто вы никогда не любили?
— Почему? Детей любила и люблю. Потому-то они и погодки... Сердце замирает, когда прижмешь к груди теплый, нежный комочек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150