Внимательно выслушал, восторга не выразил, но мы еще больше сблизились, просто-напросто стали друзьями.
Фима недолюбливала Вадима Фомича, и он, надо сказать, не питал к ней симпатии, хотя оба это тщательно скрывали. «А, снова этот проповедник...» — говаривала Фима, узнав, что Вадим Фомич приезжает в гости. За столом она была внимательной и вежливой хозяйкой, но стоило Вадиму Фомичу отлучиться, как она принималась его оговаривать.
Особенно их рассорил один случай, а причиной были растущие с каждым днем наши разногласия с Фимой.
В то время у нас родился второй сын. Мысленно я себя бранил — зачем нам этот ребенок, если семейный воз и без того трещит? Дело в том, что я давно пришел к безоговорочному выводу, что наш брак с Фимой — роковая ошибка. Безвольная тряпка! У Фимы и впрямь есть основания презирать меня. В душе она, может, меня и презирала, но так или иначе была счастлива. Родился гений под знаком серпа и молота, он будет счастливее, чем его родители, повторяла она как заклинание. Младенцу шел только второй месяц, а мама уже строила планы на всю его дальнейшую жизнь: он-де пойдет в такую-то школу (в районе нет ни одной приличной), будет штудировать там-то и то-то... углублять свои знания... защитит диссертацию... Нет, лучше всего военная карьера. Военная академия... Генерал, а может, даже маршал... Перед ним — полки... Колонны танков и броневиков... Грозные ракеты...» «Товарищ командующий, по вашему приказу...» Я был уверен: Фима, должно быть, жалеет, что нет пышных эполет, они бы очень пошли ее сыну, который по своей импозантности не уступал бы самому Кутузову.
— Наш сын сам выберет себе профессию,— сказал я однажды.— Откуда ты знаешь, может, он будет ученым, как мой брат Повилас, или, может, поступит на журналистику?
— Если и поступит, то только не здесь, не в этой провинции,— отрубила Фима.— Сыну нужен простор. Я его здесь, в этой вашей клетке, не собираюсь держать!
— В нашей?
— Да, в вашей!
— Чего ж ты сама в эту клетку?..
— Разве я одна? Вот и Вадим Фомич тоже... Без нас вы бы давно здесь ножки протянули...
Не помню, что я ответил. Знаю только, что вмешался Вадим Фомич и как бы подлил масла в огонь. Оба мы слушали, как Фима разоряется,— Вадим Фомич сердито, пристыженно, а я терпеливо, потому что к таким ее выпадам давно привык. Она не понимала, что, смешивая с грязью то, что для меня свято: обычаи моих отцов, культуру, историю — раз за разом рубила сук, на котором сидела сама.
Вадим Фомич не выдержал:
— Полноте, Ефимья Никитична, мне стыдно вас слушать.
— Давайте не будем слишком добренькими, нечего приписывать свои заслуги другим. Кто кровь за других пролива!, кто от фашизма освобождал, как, скажем, мой отец и оба старших брата, наконец, вы сами, Вадим Фомич, а кто в это время в окошко спокойно поглядывал, ждал, чем это все кончится... Нет, Вадим Фомич, так не годится...
— Все советские народы ковали победу, Ефимья Никитична, все...
— Может, кто-то и ковал, только не мой муж со своими...— Фима презрительно махнула рукой.
— Для того чтобы нас другие уважали и любили, мы должны платить такой же любовью и уважением,— сказал Вадим Фомич.— Когда находишься у соседа в гостях, то и вести себя подобает как гостю, незачем указывать хозяину, где он должен в своей избе стол поставить, как его накрыть и чем угощать. Может, нам с вами и смешно, что он хочет разуться во дворе или в сенях за дверьми, но оставим ему это право...
Фима отрезала, что нечего мириться с «их» дикими обычаями и, обозвав Вадима Фомича птицей, гадящей в собственное гнездо, выскочила из комнаты, оставив нас одних за столом.
Мы оба долго молчали.
— Если бы вы друг друга любили...— наконец промолвил Вадим Фомич.— Любовь все сплавляет воедино.
— Да,— сказал я, боясь вздохнуть.— Самая большая вина в этом — моя: в нужный момент твердости не проявил. Мне стыдно признаться, но чем дальше, тем больше убеждаюсь, что женился-то я из страха, шума испугался, Фима грозила поднять его, думал, повредит моей карьере. Хотя, с другой стороны, ни я сам, честно говоря, не думал, ни вы, Вадим Фомич, наверное, не предполагали, что у меня задатки карьериста... Как бы там ни было, я презираю себя за этот поступок и никогда себе этого не прощу.
— Не простите? Ну и что? Разве вы будете счастливы от угрызений совести? — спросил Вадим Фомич.— Вообще-то я не сторонник разводов, но иногда они — единственный выход. Конечно, никто не гарантирует, что разведенные свое счастье найдут, но у них хотя бы больше возможности искать его. А счастливая семья — это залог счастливого общества.
Этот вывод показался мне логичным, и я не мог с ним не согласиться.
В тот же вечер Вадим Фомич откланялся, хотя собирался уехать только на другой день вечером. На прощанье он крепко пожал мне руку и, обняв, поцеловал в щеки.
Меня просто поразила неожиданная его сентиментальность. Я успел сказать ему, что мне было бы приятно видеть его почаще в своем доме, и пригласил его на именины моего младшенького, которые должны были состояться через месяц. Вадим Фомич обещал, но слова своего не сдержал, прислал письмо, в котором, передав свои добрые пожелания имениннику, коротко и невнятно объяснил, почему не может приехать. Не приехал Вадим Фомич и на районный праздник урожая, который для него всегда был хорошим поводом навестить нас. Правда, зимой он раза два наведывался — на охоту и на подледный лов рыбы, но останавливался в гостинице: зачем, мол, доставлять лишние хлопоты Ефимье Никитичне. Короче говоря, встречи наши стали реже, хотя каждый раз, когда я бывал в Вильнюсе, Вадим Фомич с той же искренностью, что и раньше, звал меня в гости, к себе в дом, где меня всегда встречали тепло и радушно.
Так прошло несколько лет.
Однажды жарким летним днем Вадим Фомич неожиданно позвонил в двери нашей квартиры. Я не удержался, даже вскрикнул от радости, но гость остудил мой пыл, сказав, что приехал ненадолго, только попрощаться в связи с переводом на работу в другую республику.
Я долго не мог обрести дар речи.
— Нечего унывать, братец,— широко улыбаясь, сказал Вадим Фомич.— Важно, чтобы сердца не отдалялись. Л расстояния в наш век ничего не значат.
Фима не скрывала своего удовлетворения.
— Желаю вам всяческих благ, Вадим Фомич,— сказала она тоненьким голосом на прощанье. И когда он уехал, добавила: — Так и обрастает человек пылью чужих дорог, кочуя из республики в республику.
Я долго не мог свыкнуться с мыслью, что потерял, можно сказать, близкого человека. «Расстояния в наш век ничего не значат...» Нет, дорогой Вадим Фомич, значат, и очень много значат. В свободный денек не сядешь в самолет, чтобы навестить друга, не отправишься за тысячи километров, потому что и своих дел невпроворот. Да и не могу к тебе выбраться, хотя каждый раз, когда вспоминаю тебя, печаль сжимает мое сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
Фима недолюбливала Вадима Фомича, и он, надо сказать, не питал к ней симпатии, хотя оба это тщательно скрывали. «А, снова этот проповедник...» — говаривала Фима, узнав, что Вадим Фомич приезжает в гости. За столом она была внимательной и вежливой хозяйкой, но стоило Вадиму Фомичу отлучиться, как она принималась его оговаривать.
Особенно их рассорил один случай, а причиной были растущие с каждым днем наши разногласия с Фимой.
В то время у нас родился второй сын. Мысленно я себя бранил — зачем нам этот ребенок, если семейный воз и без того трещит? Дело в том, что я давно пришел к безоговорочному выводу, что наш брак с Фимой — роковая ошибка. Безвольная тряпка! У Фимы и впрямь есть основания презирать меня. В душе она, может, меня и презирала, но так или иначе была счастлива. Родился гений под знаком серпа и молота, он будет счастливее, чем его родители, повторяла она как заклинание. Младенцу шел только второй месяц, а мама уже строила планы на всю его дальнейшую жизнь: он-де пойдет в такую-то школу (в районе нет ни одной приличной), будет штудировать там-то и то-то... углублять свои знания... защитит диссертацию... Нет, лучше всего военная карьера. Военная академия... Генерал, а может, даже маршал... Перед ним — полки... Колонны танков и броневиков... Грозные ракеты...» «Товарищ командующий, по вашему приказу...» Я был уверен: Фима, должно быть, жалеет, что нет пышных эполет, они бы очень пошли ее сыну, который по своей импозантности не уступал бы самому Кутузову.
— Наш сын сам выберет себе профессию,— сказал я однажды.— Откуда ты знаешь, может, он будет ученым, как мой брат Повилас, или, может, поступит на журналистику?
— Если и поступит, то только не здесь, не в этой провинции,— отрубила Фима.— Сыну нужен простор. Я его здесь, в этой вашей клетке, не собираюсь держать!
— В нашей?
— Да, в вашей!
— Чего ж ты сама в эту клетку?..
— Разве я одна? Вот и Вадим Фомич тоже... Без нас вы бы давно здесь ножки протянули...
Не помню, что я ответил. Знаю только, что вмешался Вадим Фомич и как бы подлил масла в огонь. Оба мы слушали, как Фима разоряется,— Вадим Фомич сердито, пристыженно, а я терпеливо, потому что к таким ее выпадам давно привык. Она не понимала, что, смешивая с грязью то, что для меня свято: обычаи моих отцов, культуру, историю — раз за разом рубила сук, на котором сидела сама.
Вадим Фомич не выдержал:
— Полноте, Ефимья Никитична, мне стыдно вас слушать.
— Давайте не будем слишком добренькими, нечего приписывать свои заслуги другим. Кто кровь за других пролива!, кто от фашизма освобождал, как, скажем, мой отец и оба старших брата, наконец, вы сами, Вадим Фомич, а кто в это время в окошко спокойно поглядывал, ждал, чем это все кончится... Нет, Вадим Фомич, так не годится...
— Все советские народы ковали победу, Ефимья Никитична, все...
— Может, кто-то и ковал, только не мой муж со своими...— Фима презрительно махнула рукой.
— Для того чтобы нас другие уважали и любили, мы должны платить такой же любовью и уважением,— сказал Вадим Фомич.— Когда находишься у соседа в гостях, то и вести себя подобает как гостю, незачем указывать хозяину, где он должен в своей избе стол поставить, как его накрыть и чем угощать. Может, нам с вами и смешно, что он хочет разуться во дворе или в сенях за дверьми, но оставим ему это право...
Фима отрезала, что нечего мириться с «их» дикими обычаями и, обозвав Вадима Фомича птицей, гадящей в собственное гнездо, выскочила из комнаты, оставив нас одних за столом.
Мы оба долго молчали.
— Если бы вы друг друга любили...— наконец промолвил Вадим Фомич.— Любовь все сплавляет воедино.
— Да,— сказал я, боясь вздохнуть.— Самая большая вина в этом — моя: в нужный момент твердости не проявил. Мне стыдно признаться, но чем дальше, тем больше убеждаюсь, что женился-то я из страха, шума испугался, Фима грозила поднять его, думал, повредит моей карьере. Хотя, с другой стороны, ни я сам, честно говоря, не думал, ни вы, Вадим Фомич, наверное, не предполагали, что у меня задатки карьериста... Как бы там ни было, я презираю себя за этот поступок и никогда себе этого не прощу.
— Не простите? Ну и что? Разве вы будете счастливы от угрызений совести? — спросил Вадим Фомич.— Вообще-то я не сторонник разводов, но иногда они — единственный выход. Конечно, никто не гарантирует, что разведенные свое счастье найдут, но у них хотя бы больше возможности искать его. А счастливая семья — это залог счастливого общества.
Этот вывод показался мне логичным, и я не мог с ним не согласиться.
В тот же вечер Вадим Фомич откланялся, хотя собирался уехать только на другой день вечером. На прощанье он крепко пожал мне руку и, обняв, поцеловал в щеки.
Меня просто поразила неожиданная его сентиментальность. Я успел сказать ему, что мне было бы приятно видеть его почаще в своем доме, и пригласил его на именины моего младшенького, которые должны были состояться через месяц. Вадим Фомич обещал, но слова своего не сдержал, прислал письмо, в котором, передав свои добрые пожелания имениннику, коротко и невнятно объяснил, почему не может приехать. Не приехал Вадим Фомич и на районный праздник урожая, который для него всегда был хорошим поводом навестить нас. Правда, зимой он раза два наведывался — на охоту и на подледный лов рыбы, но останавливался в гостинице: зачем, мол, доставлять лишние хлопоты Ефимье Никитичне. Короче говоря, встречи наши стали реже, хотя каждый раз, когда я бывал в Вильнюсе, Вадим Фомич с той же искренностью, что и раньше, звал меня в гости, к себе в дом, где меня всегда встречали тепло и радушно.
Так прошло несколько лет.
Однажды жарким летним днем Вадим Фомич неожиданно позвонил в двери нашей квартиры. Я не удержался, даже вскрикнул от радости, но гость остудил мой пыл, сказав, что приехал ненадолго, только попрощаться в связи с переводом на работу в другую республику.
Я долго не мог обрести дар речи.
— Нечего унывать, братец,— широко улыбаясь, сказал Вадим Фомич.— Важно, чтобы сердца не отдалялись. Л расстояния в наш век ничего не значат.
Фима не скрывала своего удовлетворения.
— Желаю вам всяческих благ, Вадим Фомич,— сказала она тоненьким голосом на прощанье. И когда он уехал, добавила: — Так и обрастает человек пылью чужих дорог, кочуя из республики в республику.
Я долго не мог свыкнуться с мыслью, что потерял, можно сказать, близкого человека. «Расстояния в наш век ничего не значат...» Нет, дорогой Вадим Фомич, значат, и очень много значат. В свободный денек не сядешь в самолет, чтобы навестить друга, не отправишься за тысячи километров, потому что и своих дел невпроворот. Да и не могу к тебе выбраться, хотя каждый раз, когда вспоминаю тебя, печаль сжимает мое сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150