я люблю вас и потому хочу, чтобы вас не мучила совесть. Признаюсь вам в любви на прощание, а иначе не посмел бы.
Кошелев с минуту молчал, смотрел, отвернувшись, в окно, потом спросил:
— Где ваше заявление с просьбой о снятии с партучета?
Кретов положил перед ним заявление. Кошелев написал в уголке резолюцию, вернул Кретову заявление и спросил:
— Проститься зайдете? Ведь мы о бессмертии так и не поговорили.
— Зайду,— пообещал Кретов.— Еще поговорим. Необходимо было еще сняться с паспортного учета, но
с этим он решил не торопиться, так как намеревался расписаться с Верочкой в здешнем сельсовете. Тут был свой резон:
в сельсовете, если хорошо попросить, их могли расписать быстро, без волокиты, не то что в городском ЗАГСе, и в Псков, таким: образом, они приедут уже мужем и женой, что избавит их. от лишних хлопот, когда будут устраиваться в гостиницу, на квартиру и так далее.
Выйдя из кабинета Кошелева, Кретов повстречался с Татьяной Васильевной Голубевой, председателем профкома.
— Совершаете прощальный обход? — спросила она, остановившись.— Ко мне, конечно, не зайдете?
Кретов был совершенно уверен, что никому еще, кроме Кошелева, он о своем предстоящем отъезде не говорил. Но вот оказалось, что и Кошелев знал уже о его отъезде до того, как Кретов успел сказать ему об этом, и Голубева уже знает, а значит, и все другие, кому надо и не надо об этом знать.
— Потрясен!—сказал искренне Кретов.— Такая жуткая осведомленность! А вам хотелось бы, чтобы я зашел к
вам?
— Конечно. Такая знаменитость навестила бы такую простую женщину — это же честь...
— Смеетесь? Издеваетесь?
— Ну что вы! После того, как вы показали свою силу, дав по мозгам высокому начальству, мы стали вас уважать. Мы даже стали вас бояться...
— Так уж и бояться?
— Да. Разве вы не заметили?
— А как я мог это заметить?
— Хитрец вы. Ох, хитрец,— погрозила пальцем Татьяна Васильевна.— Овечкой все прикидываетесь, а сами — тигр гималайский.
— Почему же гималайский? Почему не уссурийский?
— Потому что Гималаи — очень высокие горы,— ответила Татьяна Васильевна и ушла, кажется, очень довольная своим ответом и собой.
В сельсовете Кретову пришлось выдать еще одну свою тайну. Кошелеву он сообщил, что скоро уезжает из Широкого, а Нине Кондратьевне, секретарю сельсовета, что намерен до отъезда жениться.
— Знаем, знаем,— сказала Нина Кондратьевна,— уже все знаем.
Нина Кондратьевна была родной сестрой Надежды Кондратьевны, заведующей совхозной библиотекой, совсем, не была на нее похожа, потому что родилась лет на десять позже ее и потому что удалась лицом в другого родителя, кажется, в. отца, но голос у нее ничем не отличался от го-
лоса Надежды Кондратьевны. И поэтому, когда она произнесла свое «знаем, знаем», Кретов сразу же догадался, от кого она узнала о его предстоящей женитьбе: от Своей сестры Надежды Кондратьевны, мужем которой был Петр Самойло-вич, друг Заплюйсвечкина; который, в свою очередь, был вчера вечером у Кретова и, конечно же, слышал разговор о женитьбе.
— Вот и прекрасно, Нина Кондратьевна,— сказал Кретов, радуясь даже тому, что Нина Кондратьевна уже все знает, что она не удивилась, не поразилась, не изумилась, а лишь чуть-чуть похвасталась своей осведомленностью, желая, очевидно, сама удивить и поразить его.— Теперь вы догадываетесь, с какой просьбой я к вам пришел.
— Догадываюсь. К нам приходят всегда с одной и той же просьбой: нельзя ли зарегистрировать брак побыстрей.
— Всё — вы лучший в мире психолог,— польстил Нине Кондратьевне Кретов.— Нет слов, чтобы выразить вам мое восхищение. Я тоже хочу жениться побыстрей, хотя невесты еще нет, она приедет только через две недели. И мы бы уже на следующий день хотели расписаться, потому что нам обоим надо уезжать.
— Пишите заявление,— сказала Нина Кондратьевна.— Ваша невеста, когда приедет, напишет тоже заявление сегодняшним числом. Так будет все законно.
— Так просто? А я готовился вас убеждать и убеждать...
Кретов возвращался домой мимо дома Лукьянова. Вероятнее всего, он даже не вспомнил бы о Лукьянове, как не вспомнил о нем, когда шел в сельсовет, хотя тоже проходил мимо его дома. Но теперь он увидел у ворот дома Лукьянова красные «Жигули», а возле них — Шикунова. Петиного тренера Шикунова, как тот представился ему некогда в больничной палате. Он хорошо запомнил его, так как имел возможность неравнодушно взирать на его сначала наглую, а затем испуганную рожу, да и бутылка из-под «Айвазовской» потом еще несколько дней напоминала ему о встрече с Шикуновым. Словом, он сразу же узнал Шикунова, а Ши-кунов лишь скользнул по нему взглядом и отвернулся: не узнал. Он стоял у машины и ждал кого-то, вероятно, Лукьянова. Кретов ускорил шаг, прошел мимо: с Лукьяновым ему встречаться не хотелось. И лишь отойдя уже на добрую сотню шагов от дома, оглянулся. Теперь у красных «Жигулей» стояли двое: Шикунов и Лукьянов.
«Подобное стремится к подобному»,— подумал Кретов. вспомнив известное изречение древнегреческого философа Демокрита.
Кудашиха сказала, что отец ушел на виноградник, понес Феде завтрак.
— Это я ему такое дело нашла,-- сказала Кудашиха.— А то маялся, не знал, к чему руки приложить, а они у него чешутся, работы просят. Еще Заплюйсвечкин приходил,— сообщила она,— принес творогу для вашего папашки, говорит, что старикам полезно есть творог. И Танька моя приходила,— добавила она, погремев посудой — разговор происходил в кухне.— Домой звала. Только я не пойду, если не гоните меня.
— Правильно,— сказал Кретов.— Не торопитесь к ним. Пусть поскучают. И пусть им от людей станет стыдно, что вы не дома живете, а у своего бывшего квартиранта. Не торопитесь.
— Еще Никифоров прибегал,— продолжала делиться новостями Кудашиха,— запыхался, язык до пояса: «Где писатель? Где писатель?». «Зачем,— спрашиваю,— тебе писатель?». «Идея,— говорит,— есть одна». А какая идея, не сказал, убег. Потом этот ваш сосед приставал ко мне с допросом, когда вы уедете. Я сказала, что через месяц или через два. Не понравилось ему это. Потом я слышала, как он у ворот сказал кому-то: «Через месяц или два». Очень недовольно так сказал. Я пошла посмотреть, с кем он там разговаривает, но только машину увидела, красненькую такую, как у Танькиного Аверьянова, но только чужую. Еще приходил хозяин дома Балабанов, спрашивал про квартирную плату, сказал, что припрется еще вечером, чтоб вы ему деньги, значит, приготовили.
— Все? — спросил Кретов, когда Кудашиха замолчала.
— Теперь, кажется, все. Не дом, а прямо штаб какой-то, поминутно какие-то люди прибегают, всем до вас дело. О! — вспомнила она вдруг.— Еще ж письмо есть, почтальон Климов принес. Только не вам, а вашему другу Феде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Кошелев с минуту молчал, смотрел, отвернувшись, в окно, потом спросил:
— Где ваше заявление с просьбой о снятии с партучета?
Кретов положил перед ним заявление. Кошелев написал в уголке резолюцию, вернул Кретову заявление и спросил:
— Проститься зайдете? Ведь мы о бессмертии так и не поговорили.
— Зайду,— пообещал Кретов.— Еще поговорим. Необходимо было еще сняться с паспортного учета, но
с этим он решил не торопиться, так как намеревался расписаться с Верочкой в здешнем сельсовете. Тут был свой резон:
в сельсовете, если хорошо попросить, их могли расписать быстро, без волокиты, не то что в городском ЗАГСе, и в Псков, таким: образом, они приедут уже мужем и женой, что избавит их. от лишних хлопот, когда будут устраиваться в гостиницу, на квартиру и так далее.
Выйдя из кабинета Кошелева, Кретов повстречался с Татьяной Васильевной Голубевой, председателем профкома.
— Совершаете прощальный обход? — спросила она, остановившись.— Ко мне, конечно, не зайдете?
Кретов был совершенно уверен, что никому еще, кроме Кошелева, он о своем предстоящем отъезде не говорил. Но вот оказалось, что и Кошелев знал уже о его отъезде до того, как Кретов успел сказать ему об этом, и Голубева уже знает, а значит, и все другие, кому надо и не надо об этом знать.
— Потрясен!—сказал искренне Кретов.— Такая жуткая осведомленность! А вам хотелось бы, чтобы я зашел к
вам?
— Конечно. Такая знаменитость навестила бы такую простую женщину — это же честь...
— Смеетесь? Издеваетесь?
— Ну что вы! После того, как вы показали свою силу, дав по мозгам высокому начальству, мы стали вас уважать. Мы даже стали вас бояться...
— Так уж и бояться?
— Да. Разве вы не заметили?
— А как я мог это заметить?
— Хитрец вы. Ох, хитрец,— погрозила пальцем Татьяна Васильевна.— Овечкой все прикидываетесь, а сами — тигр гималайский.
— Почему же гималайский? Почему не уссурийский?
— Потому что Гималаи — очень высокие горы,— ответила Татьяна Васильевна и ушла, кажется, очень довольная своим ответом и собой.
В сельсовете Кретову пришлось выдать еще одну свою тайну. Кошелеву он сообщил, что скоро уезжает из Широкого, а Нине Кондратьевне, секретарю сельсовета, что намерен до отъезда жениться.
— Знаем, знаем,— сказала Нина Кондратьевна,— уже все знаем.
Нина Кондратьевна была родной сестрой Надежды Кондратьевны, заведующей совхозной библиотекой, совсем, не была на нее похожа, потому что родилась лет на десять позже ее и потому что удалась лицом в другого родителя, кажется, в. отца, но голос у нее ничем не отличался от го-
лоса Надежды Кондратьевны. И поэтому, когда она произнесла свое «знаем, знаем», Кретов сразу же догадался, от кого она узнала о его предстоящей женитьбе: от Своей сестры Надежды Кондратьевны, мужем которой был Петр Самойло-вич, друг Заплюйсвечкина; который, в свою очередь, был вчера вечером у Кретова и, конечно же, слышал разговор о женитьбе.
— Вот и прекрасно, Нина Кондратьевна,— сказал Кретов, радуясь даже тому, что Нина Кондратьевна уже все знает, что она не удивилась, не поразилась, не изумилась, а лишь чуть-чуть похвасталась своей осведомленностью, желая, очевидно, сама удивить и поразить его.— Теперь вы догадываетесь, с какой просьбой я к вам пришел.
— Догадываюсь. К нам приходят всегда с одной и той же просьбой: нельзя ли зарегистрировать брак побыстрей.
— Всё — вы лучший в мире психолог,— польстил Нине Кондратьевне Кретов.— Нет слов, чтобы выразить вам мое восхищение. Я тоже хочу жениться побыстрей, хотя невесты еще нет, она приедет только через две недели. И мы бы уже на следующий день хотели расписаться, потому что нам обоим надо уезжать.
— Пишите заявление,— сказала Нина Кондратьевна.— Ваша невеста, когда приедет, напишет тоже заявление сегодняшним числом. Так будет все законно.
— Так просто? А я готовился вас убеждать и убеждать...
Кретов возвращался домой мимо дома Лукьянова. Вероятнее всего, он даже не вспомнил бы о Лукьянове, как не вспомнил о нем, когда шел в сельсовет, хотя тоже проходил мимо его дома. Но теперь он увидел у ворот дома Лукьянова красные «Жигули», а возле них — Шикунова. Петиного тренера Шикунова, как тот представился ему некогда в больничной палате. Он хорошо запомнил его, так как имел возможность неравнодушно взирать на его сначала наглую, а затем испуганную рожу, да и бутылка из-под «Айвазовской» потом еще несколько дней напоминала ему о встрече с Шикуновым. Словом, он сразу же узнал Шикунова, а Ши-кунов лишь скользнул по нему взглядом и отвернулся: не узнал. Он стоял у машины и ждал кого-то, вероятно, Лукьянова. Кретов ускорил шаг, прошел мимо: с Лукьяновым ему встречаться не хотелось. И лишь отойдя уже на добрую сотню шагов от дома, оглянулся. Теперь у красных «Жигулей» стояли двое: Шикунов и Лукьянов.
«Подобное стремится к подобному»,— подумал Кретов. вспомнив известное изречение древнегреческого философа Демокрита.
Кудашиха сказала, что отец ушел на виноградник, понес Феде завтрак.
— Это я ему такое дело нашла,-- сказала Кудашиха.— А то маялся, не знал, к чему руки приложить, а они у него чешутся, работы просят. Еще Заплюйсвечкин приходил,— сообщила она,— принес творогу для вашего папашки, говорит, что старикам полезно есть творог. И Танька моя приходила,— добавила она, погремев посудой — разговор происходил в кухне.— Домой звала. Только я не пойду, если не гоните меня.
— Правильно,— сказал Кретов.— Не торопитесь к ним. Пусть поскучают. И пусть им от людей станет стыдно, что вы не дома живете, а у своего бывшего квартиранта. Не торопитесь.
— Еще Никифоров прибегал,— продолжала делиться новостями Кудашиха,— запыхался, язык до пояса: «Где писатель? Где писатель?». «Зачем,— спрашиваю,— тебе писатель?». «Идея,— говорит,— есть одна». А какая идея, не сказал, убег. Потом этот ваш сосед приставал ко мне с допросом, когда вы уедете. Я сказала, что через месяц или через два. Не понравилось ему это. Потом я слышала, как он у ворот сказал кому-то: «Через месяц или два». Очень недовольно так сказал. Я пошла посмотреть, с кем он там разговаривает, но только машину увидела, красненькую такую, как у Танькиного Аверьянова, но только чужую. Еще приходил хозяин дома Балабанов, спрашивал про квартирную плату, сказал, что припрется еще вечером, чтоб вы ему деньги, значит, приготовили.
— Все? — спросил Кретов, когда Кудашиха замолчала.
— Теперь, кажется, все. Не дом, а прямо штаб какой-то, поминутно какие-то люди прибегают, всем до вас дело. О! — вспомнила она вдруг.— Еще ж письмо есть, почтальон Климов принес. Только не вам, а вашему другу Феде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103