Да и что можно предположить, если мужиков всегда одолевает одна болезнь — пьянство...
Кретов шагнул вперед, к другой стене, едва устоял. Держась за стену, толкнул ногой наружную дверь. Вошел Ва-сюсик, посмотрел, нервно дергая хвостом, на Кретова — вид Кретова его явно раздражал — и удалился в угольную кладовку.
— Бессовестный,— сказал ему вслед Кретов,— делал бы свое дело на улице, уже тепло, а ты все норовишь сходить в уголь. Бессовестный! — ему не столько хотелось пристыдить Васюсика, сколько надо было проверить себя, свою способность говорить.— Нормально говорю,— похвалил он се-
бя.— И мозги, кажется, уже нормально работают.— Он потер пальцами виски, лоб. Подумал, что следовало бы теперь выпить крепкого чаю или кофе, но для этого надо было разжечь керогаз, принести воды, одеться, наконец. Для такой работы у него не было еще сил.
Кретов переступил порог комнаты, приблизился к раскладушке, оперся о нее обеими руками и опустился на колени.
— Лазарев,— позвал он, похлопав его ладонью по щеке.— Очнись, мерзавец! Твой номер не удался — я жив...
Веки у Лазарева вздрогнули, но глаз он не открыл, застонал хрипло и страшно, словно горло его было залито болотной жижей. От его грязной подушки дурно пахло, да и лицо Лазарева, дряблое и жалкое, было покрыто корками, словно у больного оспой.
— Нашатырного спирта у меня пет,— сказал Лазареву Кретов,— нечего дать тебе понюхать. Так что дыши кислородом, мерзавец, и приходи в себя, пожалуйста, и побыстрей, а то Татьяна приведет участкового Попова.
Стало так холодно, что Кретову пришлось одеться, хотя сделать это оказалось не так легко: ноги путались в штанинах, долго не удавалось натянуть через голову свитер. Одевшись, он снова занялся Лазаревым, попытался поднять его с постели, растормошить. Лазарев по-прежнему плохо дышал, но уже открывал глаза, бессмысленно вращал ими, что-то мычал, пытался сопротивляться, оттолкнуть Кретова рукой.
— Да грязен же ты, грязен,— внушал ему Кретов,— надо подняться, умыться. Надо убрать в комнате, потому что здесь ужасно, как в притоне алкоголиков.
Но Лазарев не слушался его, валился снова на постель, стонал и дергался, как паралитик. Кретов устал бороться с ним, отдышался, встал. Увидел на столе чайник. Решил напиться, но чайник оказался пустым. Надо было сходить за водой. И надо было, наконец, разжечь керогаз, чтобы сварить кофе, чтобы согреть воды и умыть Лазарева. И еще надо было срочно вымыть пол, чтобы Попов не поскользнулся и не внес бы потом этот факт в свой протокол...
Но едва Кретов успел подумать об этом, как во дворе послышались голоса. Кретов глянул в окно и сердце у него оборвалось: в калитку вошли Татьяна, участковый Попов, Двуротый и верный паж Двуротого Жохов. Кретов сел на кровать и закрыл глаза руками.
— Полюбуйтесь, люди добрые! — снова зашумела с порога Татьяна.— Полюбуйтесь на этих паразитов! Вишь, чего натворили — в комнату войти противно. Так что составляйте протокол и гоните в три шеи!..
«Интересно, почему в три шеи? — подумал Кретов.— Правильнее было бы в две шеи — ведь нас двое...»
— И чтоб вашего поганого духу здесь больше не было! — никак не могла успокоиться Татьяна.— В город их надо отвезти, пусть там с ними разбираются!..
— Помолчи! — приказал Татьяне Попов.— И вообще можешь уйти, мы тут без тебя управимся.
— Да, да, помолчи! — потребовал также Двуротый.— Надо же нам поговорить с твоими квартирантами...
— Только один квартирант,— уточнила Татьяна,— только этот писатель, а тот приблудный, ночью, видать, приперся, он же, наверное, и самогонки принес, бо у этого не было, я знаю, откуда ей у него взяться...
— Замолчишь ты, наконец, или нет?! — прикрикнул на Татьяну Попов.— Сказано же тебе русским языком: сами разберемся! — Попов переступил порог, потрогал плиту и, убедившись в том, что она холодная, положил на нее свою сумку, вынул несколько листов бумаги, ручку, приготовился писать; спросил, обращаясь к Кретову: — Кто валяется на раскладушке? Как фамилия, имя, отчество, откуда прибыл?
— Лазарев фамилия,— ответил Кретов.— Имени и отчества не знаю, вернее, не помню.
— Вот допились! — снова вмешалась Татьяна.— Забыли, как друг друга зовут!
— Ах, Татьяна Ивановна,— сказал ей Кретов.— Потом вам будет очень стыдно за все, что вы натворили сейчас...
— Отвечайте на мои вопросы,— прервал его Попов.— Итак, откуда взялся этот Лазарев? Кстати, разбудите его!
— Он не спит. Он без сознания, он угорел.
— Напились и угорели...— принялась было снова за свое Татьяна, но Двуротый взял ее за руку и вывел из времянки.
— Что пили? — спросил Попов.
— Самогонкой воняет,— сказал Жохов.— Самогонку жрали. Мой нос ее за версту чует,— заржал он.— Ее еще только собираются гнать на другом конце деревни, а я уже чувствую.
— Ничего не пили,— ответил на вопрос Попова Кретов.— Мы угорели. Было бы правильно, если бы вы позвали врача. Я-то очухался, а Лазарев может дуба дать, то есть умереть, простите.
— А вот мы сейчас обыщем помещение,— сказал Попов.— Найдем посуду, понюхаем... Жохов, поищи! — приказал он дружиннику и снова обратился к Кретову: — Сколько выпили? Литр? Два?
— Разве я похож на лошадь? — усмехнулся Кретов.— Я и чаю-то столько не могу выпить...
— Насчет чая — это ты верно заметил, товарищ писатель,— заглядывая под стол, снова засмеялся Жохов.— Чаю много не выпьешь. Раньше так и говорили: чай — не водка, много не выпьешь. И точно: имел раньше возможность проверить это на себе... А бутылок что-то не видать,— сказал Жохов Попову.— Успели, наверное, выбросить.— Понюхал стоявший на столе стакан и добавил: — Стаканчик, значит, чаем сполоснули. Полная конспирация, как говорится, если б, конечно, не заблевались по уши...
— Предъявите ваши документы и документы вашего дружка,— потребовал Попов после того, как Двуротый сказал ему что-то на ухо.
— И не подумаю,— ответил Кретов.— Я требую, чтобы кто-либо из вас вызвал врача!
— Головка бо-бо? — опять развеселился Жохов.— Это бывает. Самогонка в этом смысле — чистый тебе яд. От нее башка на куски разваливается. Имел возможность испытать это раньше, до борьбы за трезвость. А вот после коньяка — никакой тебе головной боли, только сердце бухает, бу-бух, а головной боли — никакой. Имел возможность проверить это...
— Тебя тоже вывести из времянки? — пригрозил Жохову Двуротый.— Болтливые все, не дадут слова сказать! Помолчи, а то выгоню!
— Есть, товарищ начальник,— ответил Жохов.— Буду молчать. Приказывайте, что делать дальше.
— Проверь по карманам, какие есть у них документы,— сказал Жохову Двуротый.
Кретов снял со спинки стула свой пиджак и свернул его на коленях.
— Если подойдешь, получишь,— предупредил он Жохо-ва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Кретов шагнул вперед, к другой стене, едва устоял. Держась за стену, толкнул ногой наружную дверь. Вошел Ва-сюсик, посмотрел, нервно дергая хвостом, на Кретова — вид Кретова его явно раздражал — и удалился в угольную кладовку.
— Бессовестный,— сказал ему вслед Кретов,— делал бы свое дело на улице, уже тепло, а ты все норовишь сходить в уголь. Бессовестный! — ему не столько хотелось пристыдить Васюсика, сколько надо было проверить себя, свою способность говорить.— Нормально говорю,— похвалил он се-
бя.— И мозги, кажется, уже нормально работают.— Он потер пальцами виски, лоб. Подумал, что следовало бы теперь выпить крепкого чаю или кофе, но для этого надо было разжечь керогаз, принести воды, одеться, наконец. Для такой работы у него не было еще сил.
Кретов переступил порог комнаты, приблизился к раскладушке, оперся о нее обеими руками и опустился на колени.
— Лазарев,— позвал он, похлопав его ладонью по щеке.— Очнись, мерзавец! Твой номер не удался — я жив...
Веки у Лазарева вздрогнули, но глаз он не открыл, застонал хрипло и страшно, словно горло его было залито болотной жижей. От его грязной подушки дурно пахло, да и лицо Лазарева, дряблое и жалкое, было покрыто корками, словно у больного оспой.
— Нашатырного спирта у меня пет,— сказал Лазареву Кретов,— нечего дать тебе понюхать. Так что дыши кислородом, мерзавец, и приходи в себя, пожалуйста, и побыстрей, а то Татьяна приведет участкового Попова.
Стало так холодно, что Кретову пришлось одеться, хотя сделать это оказалось не так легко: ноги путались в штанинах, долго не удавалось натянуть через голову свитер. Одевшись, он снова занялся Лазаревым, попытался поднять его с постели, растормошить. Лазарев по-прежнему плохо дышал, но уже открывал глаза, бессмысленно вращал ими, что-то мычал, пытался сопротивляться, оттолкнуть Кретова рукой.
— Да грязен же ты, грязен,— внушал ему Кретов,— надо подняться, умыться. Надо убрать в комнате, потому что здесь ужасно, как в притоне алкоголиков.
Но Лазарев не слушался его, валился снова на постель, стонал и дергался, как паралитик. Кретов устал бороться с ним, отдышался, встал. Увидел на столе чайник. Решил напиться, но чайник оказался пустым. Надо было сходить за водой. И надо было, наконец, разжечь керогаз, чтобы сварить кофе, чтобы согреть воды и умыть Лазарева. И еще надо было срочно вымыть пол, чтобы Попов не поскользнулся и не внес бы потом этот факт в свой протокол...
Но едва Кретов успел подумать об этом, как во дворе послышались голоса. Кретов глянул в окно и сердце у него оборвалось: в калитку вошли Татьяна, участковый Попов, Двуротый и верный паж Двуротого Жохов. Кретов сел на кровать и закрыл глаза руками.
— Полюбуйтесь, люди добрые! — снова зашумела с порога Татьяна.— Полюбуйтесь на этих паразитов! Вишь, чего натворили — в комнату войти противно. Так что составляйте протокол и гоните в три шеи!..
«Интересно, почему в три шеи? — подумал Кретов.— Правильнее было бы в две шеи — ведь нас двое...»
— И чтоб вашего поганого духу здесь больше не было! — никак не могла успокоиться Татьяна.— В город их надо отвезти, пусть там с ними разбираются!..
— Помолчи! — приказал Татьяне Попов.— И вообще можешь уйти, мы тут без тебя управимся.
— Да, да, помолчи! — потребовал также Двуротый.— Надо же нам поговорить с твоими квартирантами...
— Только один квартирант,— уточнила Татьяна,— только этот писатель, а тот приблудный, ночью, видать, приперся, он же, наверное, и самогонки принес, бо у этого не было, я знаю, откуда ей у него взяться...
— Замолчишь ты, наконец, или нет?! — прикрикнул на Татьяну Попов.— Сказано же тебе русским языком: сами разберемся! — Попов переступил порог, потрогал плиту и, убедившись в том, что она холодная, положил на нее свою сумку, вынул несколько листов бумаги, ручку, приготовился писать; спросил, обращаясь к Кретову: — Кто валяется на раскладушке? Как фамилия, имя, отчество, откуда прибыл?
— Лазарев фамилия,— ответил Кретов.— Имени и отчества не знаю, вернее, не помню.
— Вот допились! — снова вмешалась Татьяна.— Забыли, как друг друга зовут!
— Ах, Татьяна Ивановна,— сказал ей Кретов.— Потом вам будет очень стыдно за все, что вы натворили сейчас...
— Отвечайте на мои вопросы,— прервал его Попов.— Итак, откуда взялся этот Лазарев? Кстати, разбудите его!
— Он не спит. Он без сознания, он угорел.
— Напились и угорели...— принялась было снова за свое Татьяна, но Двуротый взял ее за руку и вывел из времянки.
— Что пили? — спросил Попов.
— Самогонкой воняет,— сказал Жохов.— Самогонку жрали. Мой нос ее за версту чует,— заржал он.— Ее еще только собираются гнать на другом конце деревни, а я уже чувствую.
— Ничего не пили,— ответил на вопрос Попова Кретов.— Мы угорели. Было бы правильно, если бы вы позвали врача. Я-то очухался, а Лазарев может дуба дать, то есть умереть, простите.
— А вот мы сейчас обыщем помещение,— сказал Попов.— Найдем посуду, понюхаем... Жохов, поищи! — приказал он дружиннику и снова обратился к Кретову: — Сколько выпили? Литр? Два?
— Разве я похож на лошадь? — усмехнулся Кретов.— Я и чаю-то столько не могу выпить...
— Насчет чая — это ты верно заметил, товарищ писатель,— заглядывая под стол, снова засмеялся Жохов.— Чаю много не выпьешь. Раньше так и говорили: чай — не водка, много не выпьешь. И точно: имел раньше возможность проверить это на себе... А бутылок что-то не видать,— сказал Жохов Попову.— Успели, наверное, выбросить.— Понюхал стоявший на столе стакан и добавил: — Стаканчик, значит, чаем сполоснули. Полная конспирация, как говорится, если б, конечно, не заблевались по уши...
— Предъявите ваши документы и документы вашего дружка,— потребовал Попов после того, как Двуротый сказал ему что-то на ухо.
— И не подумаю,— ответил Кретов.— Я требую, чтобы кто-либо из вас вызвал врача!
— Головка бо-бо? — опять развеселился Жохов.— Это бывает. Самогонка в этом смысле — чистый тебе яд. От нее башка на куски разваливается. Имел возможность испытать это раньше, до борьбы за трезвость. А вот после коньяка — никакой тебе головной боли, только сердце бухает, бу-бух, а головной боли — никакой. Имел возможность проверить это...
— Тебя тоже вывести из времянки? — пригрозил Жохову Двуротый.— Болтливые все, не дадут слова сказать! Помолчи, а то выгоню!
— Есть, товарищ начальник,— ответил Жохов.— Буду молчать. Приказывайте, что делать дальше.
— Проверь по карманам, какие есть у них документы,— сказал Жохову Двуротый.
Кретов снял со спинки стула свой пиджак и свернул его на коленях.
— Если подойдешь, получишь,— предупредил он Жохо-ва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103