— Мой комиссар,— сказал о Кошелеве Махов.— Знает обо мне больше, чем я сам. И вообще знает больше, хотя и моложе меня. На сколько ты меня моложе, Сергей Павлович?
— На десять лет,— ответил Кошелев.
— Вот, на десять лет. Учитель. Всеми уважаемый человек.
За ужином Кошелев большей частью молчал. Во всяком случае не говорил ни о чем важном, не умничал. И Кретову понравился. Прежде всего Кретову понравилось его лицо: тонкое, чуткое, открытое, спокойные и по-женски красивые карие глаза. Понравился голос, который легко передавал его настроение, руки с длинными пальцами музыканта и даже его привычка прижимать руки ладонь к ладони, словно для молитвы, и так подолгу держать их перед собой. Должно быть, это помогало ему сосредоточиться.
Надежда Копдратьевна, видя, что Кошелев собирается уже уходить, спросила:
— Разве вы, Сергей Павлович, не выберете для себя какую-нибудь книгу?
— Ах, Надежда Копдратьевна,— снова заулыбался Кошелев,— вы опять ставите меня в неловкое положение! Возьму, конечно. И даже знаю какую.
— Интересно, интересно. Какую же? Вот сейчас мы и определим, чем вы, как говорится, дышите. Тут в последние дни все время требуют книгу о правилах движения. Не нужна ли и вам эта книга? Говорят, что самая необходимая книга из всех книг, какие здесь есть...
— Ничего удивительного,— сказал Кошелев.— Мы только что продали нашим рабочим партию «Жигулей». Я же хочу взять у вас Корлисса Ламонта. Видел список книг, которые вы на днях получили. Так что этот Корлисс Ламонт должен у вас быть. А называется его книга,— Кошелев перевел взгляд на Кретова,— «Иллюзия бессмертия».
Копте лев, вероятно, хотел поразить Кретова, ждал, что тот удивится, услышав, как называется книга, но Кретов даже не поднял головы. И лишь потом, когда Когаелев отвернулся и снова заговорил с Надеждой Кондратьевной, заговорщицки подмигнул ей: книга Корлисса Ламонта была уже у него, он даже успел ее прочесть, но возвращать в библиотеку пока не собирался, так как хотел сделать из нее кое-какие выписки.
— Что ж вы не торопитесь выдать мне эту книгу, Надежда Кондратьевна? — спросил Кошелев.— Или у вас требуют ее наравне с книгой о правилах движения?
— Представьте себе, да,— ответила Надежда Копдратьевна, охотно включаясь в игру, предложенную Кретовым.— Книга, которую вы назвали, пользуется большим спросом, и она сейчас па руках.
— Неужели? — искренне удивился Когаелев.
— А чему вы удивляетесь? — продолжала Надежда Кон-дратьевна.— Или вы думаете, что только вас интересует проблема бессмертия? Может быть, вы даже полагаете, что бессмертия в этом мире заслуживают лишь избранные и причисляете себя к этим избранным?
— Бог с вами, Надежда Кондратьевпа! Вы все время на меня нападаете сегодня, будто я чем-то перед вами провинился. И приписываете мне невероятные мысли,— Кошелев обернулся к Кретову, ища у него поддержки, по Кретов снова не поднял головы, сделал вид, что очень увлечен чтением газеты, хотя не читал.— Так у кого же теперь эта книга? — спросил Кошелев.
Надежда Копдратьевна взглянула на Кретова. Кретов отрицательно покачал головой, и Надежда Кондратьевпа, поняв его, сказала Кошелеву:
— Кажется, у Анатолия Пичугина.
— У Пичугина?! У Анатолия?! — удивлению Кошелева пе было предела.— У этого бабника и пьяницы?! Да вы шутите, Надежда Кондратьевпа?
— Что вас поразило? — включился в разговор Кретов.— Разве бабники и пьяницы не хотят бессмертия? Еще как хотят! Особенно им хочется, чтобы там, на том свете, как и на этом, были красивые женщины и крепкое вино. А вы чего хотите, Сергей Павлович? Чтобы там была партийная организация?
— И у шуток должна быть мера,— серьезно сказал Кошелев.
— Извините. К слову пришлось,— Кретов встал из-за стола, захлопнул подшивку газет и подошел к Кошелеву.—
Книга Ламонта у меня. Могу вам ее отдать. Сегодня, если пойдете со мной. Или завтра, если проблема бессмертия терпит.
— Хорошо,— сказал Кошелев.— Пойду с вами.— Взглянул на Надежду Кондратьевну, осуждающе покачал головой, вздохнул. Надежда Копдратьевна не придала этому никакого значения, протянула Кошелеву руку для прощания, сказала:
— Заходите чаще, Сергей Павлович. Тогда и интересные книги будут доставаться вам первому, не придется шлепать за ними по грязи на самый край села.
Пока добирались до дома Кудашихи, ни о чем не разговаривали, только ругали погоду, скользя на ледяных буграх и увязая в грязи. Да еще Кошелев сказал:
— Не могли поселиться где-нибудь поближе. На что Кретов ему ничего не ответил.
То, что во времянке включен свет, он обнаружил лишь у калитки, хотя мог бы и раньше, когда миновали угол дома Кудашихи.
— Ха! — проговорил Кретов.— Кто-то пожаловал.
— Я не помешаю? — спросил Кошелев.
— Думаете, что у меня женщина?
— Ничего я не думаю. Спросил на всякий случай.
— В любом случае не помешаете. Я никого не ждал. Дверь была отперта, хотя Кретов хорошо помнил, что,
уходя, запер ее на засов, свет включен, но во времянке никого не было.
— Наверное, Кудашиха заходила,— предположил Кретов.— Что-нибудь ей понадобилось здесь. Возможно, проверяла печь: не выпал ли на пол уголек, не закрыл ли я трубу... Потом спрошу. Посидите немного? — спросил он у Кошелева.
— Приглашаете?
— Приглашаю. Угощу кофе. Кофе хороший.
— Не откажусь.
— В таком случае раздевайтесь, садитесь к столу, вот, кстати, искомая книга, а я займусь в кладовке керогазом, потому что на плите вода унте не закипит.
Свое пальто он бросил на кровать, а пальто Кошелева, из уважения к гостю, разумеется, повесил на гвоздь, вбитый у двери в стену, которая была оклеена газетой, чтобы к одежде не бралась известка. Предложил Кошелеву свои дорожные тапочки, а сам, сняв ботинки, надел еще одни носки, шерстяные, почти лапотки, купленные зимой за пятерку на городском рынке. Пока разгорался керогаз, пока за-
кипал кофе, Кретов сидел в кладовке на тарном ящике, давая возможность Кошелеву во всех деталях разглядеть свое жилье.
Кофе вскипел. Кретов погасил керогаз и вернулся с кофейником в комнату. Кошелев поднял лицо от книги, улыбнулся.
— Ну как? — спросил Кретов о книге Ламонта.
— Занимательно,— ответил Кошелев.— Человек всерьез исследует то, что каждому здравомыслящему человеку давным-давно ясно.
— Так ли уж и ясно?
— Разве нет?
Кретов разлил кофе по чашкам, втиснулся между кроватью и столом, сел, отодвинув к стене подушку, нагнулся над кофейной чашкой, подул в нее. Подул в чашку и Кошелев. Потом с наслаждением вдохнул ароматный пар, откинулся на спинку стула, спросил:
— Не надоело, Николай Николаевич? Не надоело вам вот так жить? Все-таки это не нормально: человек вы в некотором роде известный, писатель, по представлениям простых людей — обеспеченный, а живете во времянке, среди скудной обстановки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103