— И вы, таким образом, останетесь чистенькими? — подумав, спросил Лазарев.
— Выходит, что так.
— А нет ли какой-либо ошибки в ваших рассуждениях?
— Ищите, Лазарев, если вам охота. А я буду спать. Я очень устал, Лазарев. И плохо себя чувствую, простыл. Извините.
Кретов провел кошмарную ночь. Кашель и бредовые сновидения в конец измотали его к утру. Но и то короткое беспамятство, в которое провалился на рассвете, не вернуло
ему силы. Он очнулся с жестокой головной болью и ощущением все усиливающейся тошноты. Хотел подняться, но голова вдруг словно взорвалась, наполнилась красными вспышками, черными вихрями и грохотом. И адской болью. Способность мыслить вернулась к Кретову минут через пять, так ему показалось. «Хана,— сказал он себе.— Отдаю концы». Почему подумал на этом жаргоне? Не все ли равно почему. Может быть, побоялся обычных и понятных слов, того, что они обозначают с неизбежной ясностью, и еще потому, что не верил в приближение смерти, что рано еще было называть ее. И все же она была где-то совсем рядом, в предутреннем сумраке, забившемся в его жилье и боязливо поглядывающем в посеревшее окно, за которым начинался рассвет — страх и смерть ночи. Этим сумраком нельзя было дышать, он сжигал легкие. И давил на глаза, словно черная тяжелая вода.
— Лазарев,— с трудом произнес Кретов, чувствуя, что Лазарев еще здесь, во времянке.— Включи свет.
Лазарев в ответ даже не пошевелился. «Значит, мне только показалось, что я его позвал»,— подумал Кретов, папряг силы и снова попросил:
— Включи свет, Лазарев!
Теперь-то он точно слышал свой голос, почувствовал, как шевелились пересохшие губы, как стало больно в ушах от звука слов. Но Лазарев снова не отозвался. Кретов с трудом повернул голову и принялся смотреть в ту сторону, где стояла раскладушка Лазарева. Конечно, он был там, его голова чернела на подушке. Прислушавшись, Кретов уловил даже его дыхание, но странное, словно легкий посвист через соломинку.
— Лазарев! — еще раз позвал Кретов.— Умоляю тебя!
Но тут в коридорчике объявился Васюсик и заорал дурным голосом, что-то опрокинул и умолк, должно быть, снова убежал на улицу. Ни на слова Кретова, ни на крик Васюси-ка Лазарев никак не отреагировал — по-прежнему посвистывал в свою соломинку и не шевелился.
— Скотина ты, Лазарев,— разозлился Кретов и снова попытался подняться. Опять страшная головная боль, опять доводящая до обморока тошнота, черные и красные вспышки в глазах. Кретов ухватился рукой за холодную железную спинку кровати и удержался. С минуту боролся с дурнотой, потом спустил с кровати ноги, которые показались ему почему-то очень белыми и длинными. «Вот и хорошо, что длинные»,— сказал себе Кретов, вытянул одну ногу и толкнул ею раскладушку Лазарева. Раскладушка поехала по полу,
ударилась о противоположную стену. Кретов вслед за собственной ногой сполз с кровати и, обдирая спину о панцирную сетку, оказался на полу.
— Гад ты, Лазарев,— едва не плача от обиды, проговорил он, борясь с тошнотой.— Ну проснись же!...
Его вырвало. От этой рвоты он едва не задохнулся, но потом вдруг почувствовал себя легче, нашел в себе силы подняться с полу и сесть на кровать. За это время во времянке заметно посветлело. Кретов бросил взгляд на задвижку дымохода и увидел, что она утоплена до конца.
— Лазарев, ты — подлец,— сказал Кретов, сознавая, что если у него не хватит теперь сил добраться до двери и открыть ее, Лазарев никогда не проснется, а он, Кретов, захлебнется в бреду... В далеком детстве он уже угорал, а однажды был близок к смерти. И умер бы, если бы у отца не хватило сил распахнуть окно. А здесь окна не открываются, нужно открыть дверь. Но как это сделать? Кретов встал на ноги, но тотчас упал, сильно ушиб колени, повалился со стоном на бок, во что-то мокрое и скользкое. Это было так унизительно, что на какое-то время он потерял способность бороться, желание бороться, жить. И, может быть, только то, что его рука наткнулась на ножку кровати, за которую он тотчас же ухватился, заставило его подтянуться вперед, поближе к двери, забыть о мерзости бессилия и грязи, в которой он вдруг оказался.
Дверь изнутри оказалась закрытой па крючок — постарался Лазарев? — Кретов, сидя под дверью, дотянулся до крючка рукой, потом толкнул дверь плечом и перевалился через порог в коридор. Здесь был воздух, холодный и чистый, он тек ручьем прямо в лицо Кретову из-под наружной двери времянки, сквозь дыру, сделанную в двери для Васю-сика. Оттуда же лился утренний свет и само спасение. Кретов переполз через порог на глиняный пол коридора и, обессиленный, вновь на какое-то время потерял сознание, мучаясь дурнотой и кашлем. А между тем ему все это время казалось, что он видит в дверной дыре морду Васюсика и слышит его крик. Потом он услышал голос Татьяны:
— Брысь! Брысь, чертово отродье! — ругалась она.— Ото ж такой проклятущий, что людям спать не дает!
Кретов приподнялся на руках, прислонился спиной к стене, снова закашлялся.
— А вы и не спите? — проговорила Татьяна, подойдя к двери.— Так я возьму у вас совок, а то у нашего ручка сломалась. А уголь так слежался, что никаким чертом его не зачерпнешь.
Она потянула на себя дверь, заглянула во времянку и схватилась за голову.
— Та что ж это с вами такое? — испугалась она, увидев сидящего у стены Кретова.— Ой, боже ж мой! Та вы хоть бы оделись! Уже и ноги совсем синие!
Кретов в ответ лишь слабо махнул рукой.
— Чи вы напились? — предположила Татьяна.— Бо вонище тут у вас такое, как в свинарнике. Разве ж можно так напиваться?! Так и сгореть можно.— Наклонившись вперед, она заглянула в комнату, удивилась, увидев на раскладушке Лазарева.— О! А там еще кто? Не сами, значит, цапились, а вместе с тем. И весь пол заплевали! — закричала она уже совсем зло.— Это ж какими надо быть свиньями, чтоб ото так напиться! И никакой закон на них не действует, никакие постановления, чтоб вам всем пропасть, проклятым!
— Угорели,— сказал Кретов, пытаясь встать на ноги.— Мы угорели.
Но Татьяна не услышала его слов. Все больше распаляясь, она уже кричала на весь двор:
— Ой, участкового сейчас приведу! Пусть он вас вытурит отсюда, дармоедов несчастных! Приходили ж вчера люди, хотели выгнать, так я пожалела этих гадов, этих пьяниц пропащих, что б вам всем провалиться! Всю ж времянку загадили, провоняли, только что не сожгли, бог миловал, а ведь и сжечь могли, бо совсем же уже без сознания! Приведу участкового, ей богу, приведу! — Татьяна с силой захлопнула дверь времянки и удалилась, продолжая кричать.
«Дура, ох дура»,— подумал Кретов с горечью, не имея сил сердиться на Татьяну. Впрочем, все было так похоже па то, что он тут с Лазаревым пьянствовал, что Татьяне было трудно предположить что-либо другое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103