..
— Кто они? — еще раз спросил Кретов.
— Из тех, которые будут сегодня, я знаю только одного. Вернее, я всех их знаю, но что один из них приедет сегодня — известно точно. А вообще-то их много, ворюги про-
клятые, каждый год наживаются на государственном добре...
— Так кто они, кто? — начал злиться Кретов.— Вы скажете мне или нет?
— Я должен вас уговорить,— затрясся в нервном ознобе Заплюйсвечкин.— Если я вас не уговорю, то как бы сам буду во всем виноват. Без меня вы тут спокойно сидели бы, может быть, и ни про что не узнали бы. Только утром стало бы известно, что пропал из контейнеров виноград, только беды в этом для вас особой не было бы. А теперь вы знаете, что приедут воры. Хотя вы на них могли нарваться и случайно. Я этой случайности боялся, поэтому прибежал...
— Правильно,— сказал Кретов, чувствуя, что его тоже начинает разбирать озноб,— теперь все произойдет по необходимости. И если вы не хотите мне говорить, кто они, то я все равно это узнаю, потому что сейчас же пойду к контейнерам.
— Нет! — стоя на коленях, Заплюйсвечкин попятился к лазу.— Я вас не пущу, Николай Николаевич! — закричал он.— Не ходите! Завтра прилетит ваша невеста! Кто ее встретит?! Они вас изувечат!
— А вас? — спросил Кретов.— Разве вы со мной не пойдете, Заплюйсвечкин?
— Не пойду,— Заплюйсвечкин повалился на бок и зарыдал.— Я не пойду... Я только начал жить... А если будет суд, все узнают, что я помогал им воровать... И больше мне не будет никакой жизни... Один позор! Один позор и смерть!..
— Так может, они вас подослали ко мне? — спросил' Кретов.
— Нет! — испугался Заплюйсвечкин.— Как вы могли подумать?
— Да очень просто: вы прибежали ко мне не вечером, а за полночь, хотя могли прибежать и вечером, потому что ведь не только что узнали о готовящемся преступлении. Словом, вы приехали вместе с ними. Теперь они там воруют виноград, а вы морочите мне голову, потому что ваша цель — любой ценой задержать меня как можно дольше в шалаше. И вы не хотите назвать мне воров... Разве не так?
— Не так! Николай Николаевич, не так! — Заплюйсвечкин подполз на коленях к Кретову и схватил его обеими руками за ногу.— Не пущу вас! — закричал он.— Могу сказать, кто они, но не пущу!
— Так кто же?
— А кто встретит вашу невесту, Николай Николаевич? Не пущу!
— К черту! — Кретов с силой оттолкнул Заплюйсвеч-кина.— К черту! — он схватил плащ и, больно ударившись головой о шпалерный кол, выскочил из шалаша. Ветер едва Не вырвал плащ из его руч. Кретов но сразу сориентировался в темноте и наскочил на шпалеру, ободрал о проволоку руку. Выругался, остановился и надел плащ. Не было никакой нужды мчаться к контейнерам сломя голову: до них было не более пяти минут спокойной ходьбы. И вообще следовало успокоиться, подойти к контейнерам незамеченным и попытаться получше выяснить, кто там и что там происходит, если воры уже приехали, или найти поудобнее место и подождать их. Кретов приказал себе успокоиться и, ориентируясь по близкому шелесту листьев, касаясь время от времени их рукой, направился по междурядью к контейнерам. Ветер дул ему в спину, подталкивал его, и ему приходилось упираться, чтобы не слишком торопиться, не споткнуться ненароком и не выдать себя прежде времени.
Ощущение обреченности прошло, как только он взял себя в руки. В самом деле, что за блажь, упрекал он себя, видеть во всем приметы беды. Да и нет никаких примет — просто пришла осень, просто нервы у него развинтились от слишком долгого ожидания Верочки, просто он чрезмерно впечатлителен и, конечно, устал за год бестолковой жизни, в которой почти не было радостей, зато было много огорчений. А тут еще этот несчастный Заплюйсвечкин, эти воры. Кретов совсем не думал, что воры подослали к нему За-плюйсвечкипа. Заплюйсвечкин — слабый человек, он давно утратил волю и честь и потому не сразу решился прибежать к нему, сообщить ему о готовящемся налете на виноград-пик: до поздней ночи терзался всякими сомнениями, хотя знал обо всем уже с вечера, с великим трудом поборол свой страх, хотя и не до конца — ведь ои так и но назвал Кретову имена воров, решился, наконец, на благородный, но опасный для себя поступок, пришел, чтобы спасти Крето-ва — в этом и была его цель, но не только не спас его, а, напротив, вынудил его пойти навстречу беде, но не предумышленно, а потому что ошибся в Кретове, полагая, что Кретов изберет безопасность, останется в шалаше, просидит в нем всю ночь тихонько, как мышь... А он, Кретов, вот какой решительный, вот какой смелый, не задумываясь, бросился навстречу опасности!.. Впрочем, ирония здесь неуместна: он действительно такой. Ведь поступи он в этой ситуации иначе, он оказался бы обыкновенным трусом и подлецом: он подвел бы Федю, подвел бы себя, не говоря уже о том, что подвел бы совхоз — не уберег бы его добро.
И упустил бы возможность разоблачить мерзавцев, которые все это время делали его жизнь несчастной, потому что убивали в нем веру в человека, мечту о человеке, убивали его самого, потому что одним своим существованием, как бы указывали ему на то, что и в нем, если покопаться, если поскрести его хорошенько, если содрать с него благородные одежды, можно найти вора, мерзавца и подлеца.
А Верочку он встретит завтра вечером в аэропорту, потому что с ним ничего не случится, не может ничего случиться; потому что судьба пожалеет его, даже если она зла. Трудно представить себе, что Верочку, которая летит к нем у, н и к т о не встретит, что он ее не у в и д и т, что они не встретятся. Трудно представить себе, за что судьба могла бы их так покарать, за какие грехи, за какую измену жизни. Ведь если истинно, что цель жизни — умножение сил жизни, то он служил этой цели: любил и любит женщину — а это первое служение, никого не убил и не покушался ни на чью жизнь — это второе служение, никого не обокрал, не объел, не обманул со злым умыслом, не унизил, не защищал и не проповедовал зло; но сам видел свою смерть и голодал, потому что была война, бывал обманут, унижен и обворован, проповедовал добро, истину и боролся за них ради них самих. И верил: истинные силы жизни, жизни для всех, умножаются любовью и трудом; враждебные ей силы, силы смерти — ненавистью и пожиранием чужого труда. И эта вера — третье служение. Абсолютный закон справедливости, если он существует, должен способствовать накоплению сил жизни в мире, возрастанию этих сил и, стало быть, под защитой абсолютного закона справедливости должны быть те, кто служит жизни. Впрочем, ей можно послужить и смертью... Так бывало. Так случается еще и теперь. Но так не будет. Так не до л ж-н о быть. Потому что жизнь станет всесильной жизнью и смертью тех, кто ей служил и служит. И в том будет их вечное оправдание.
Он увидел впереди свет электрического фонарика и остановился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Кто они? — еще раз спросил Кретов.
— Из тех, которые будут сегодня, я знаю только одного. Вернее, я всех их знаю, но что один из них приедет сегодня — известно точно. А вообще-то их много, ворюги про-
клятые, каждый год наживаются на государственном добре...
— Так кто они, кто? — начал злиться Кретов.— Вы скажете мне или нет?
— Я должен вас уговорить,— затрясся в нервном ознобе Заплюйсвечкин.— Если я вас не уговорю, то как бы сам буду во всем виноват. Без меня вы тут спокойно сидели бы, может быть, и ни про что не узнали бы. Только утром стало бы известно, что пропал из контейнеров виноград, только беды в этом для вас особой не было бы. А теперь вы знаете, что приедут воры. Хотя вы на них могли нарваться и случайно. Я этой случайности боялся, поэтому прибежал...
— Правильно,— сказал Кретов, чувствуя, что его тоже начинает разбирать озноб,— теперь все произойдет по необходимости. И если вы не хотите мне говорить, кто они, то я все равно это узнаю, потому что сейчас же пойду к контейнерам.
— Нет! — стоя на коленях, Заплюйсвечкин попятился к лазу.— Я вас не пущу, Николай Николаевич! — закричал он.— Не ходите! Завтра прилетит ваша невеста! Кто ее встретит?! Они вас изувечат!
— А вас? — спросил Кретов.— Разве вы со мной не пойдете, Заплюйсвечкин?
— Не пойду,— Заплюйсвечкин повалился на бок и зарыдал.— Я не пойду... Я только начал жить... А если будет суд, все узнают, что я помогал им воровать... И больше мне не будет никакой жизни... Один позор! Один позор и смерть!..
— Так может, они вас подослали ко мне? — спросил' Кретов.
— Нет! — испугался Заплюйсвечкин.— Как вы могли подумать?
— Да очень просто: вы прибежали ко мне не вечером, а за полночь, хотя могли прибежать и вечером, потому что ведь не только что узнали о готовящемся преступлении. Словом, вы приехали вместе с ними. Теперь они там воруют виноград, а вы морочите мне голову, потому что ваша цель — любой ценой задержать меня как можно дольше в шалаше. И вы не хотите назвать мне воров... Разве не так?
— Не так! Николай Николаевич, не так! — Заплюйсвечкин подполз на коленях к Кретову и схватил его обеими руками за ногу.— Не пущу вас! — закричал он.— Могу сказать, кто они, но не пущу!
— Так кто же?
— А кто встретит вашу невесту, Николай Николаевич? Не пущу!
— К черту! — Кретов с силой оттолкнул Заплюйсвеч-кина.— К черту! — он схватил плащ и, больно ударившись головой о шпалерный кол, выскочил из шалаша. Ветер едва Не вырвал плащ из его руч. Кретов но сразу сориентировался в темноте и наскочил на шпалеру, ободрал о проволоку руку. Выругался, остановился и надел плащ. Не было никакой нужды мчаться к контейнерам сломя голову: до них было не более пяти минут спокойной ходьбы. И вообще следовало успокоиться, подойти к контейнерам незамеченным и попытаться получше выяснить, кто там и что там происходит, если воры уже приехали, или найти поудобнее место и подождать их. Кретов приказал себе успокоиться и, ориентируясь по близкому шелесту листьев, касаясь время от времени их рукой, направился по междурядью к контейнерам. Ветер дул ему в спину, подталкивал его, и ему приходилось упираться, чтобы не слишком торопиться, не споткнуться ненароком и не выдать себя прежде времени.
Ощущение обреченности прошло, как только он взял себя в руки. В самом деле, что за блажь, упрекал он себя, видеть во всем приметы беды. Да и нет никаких примет — просто пришла осень, просто нервы у него развинтились от слишком долгого ожидания Верочки, просто он чрезмерно впечатлителен и, конечно, устал за год бестолковой жизни, в которой почти не было радостей, зато было много огорчений. А тут еще этот несчастный Заплюйсвечкин, эти воры. Кретов совсем не думал, что воры подослали к нему За-плюйсвечкипа. Заплюйсвечкин — слабый человек, он давно утратил волю и честь и потому не сразу решился прибежать к нему, сообщить ему о готовящемся налете на виноград-пик: до поздней ночи терзался всякими сомнениями, хотя знал обо всем уже с вечера, с великим трудом поборол свой страх, хотя и не до конца — ведь ои так и но назвал Кретову имена воров, решился, наконец, на благородный, но опасный для себя поступок, пришел, чтобы спасти Крето-ва — в этом и была его цель, но не только не спас его, а, напротив, вынудил его пойти навстречу беде, но не предумышленно, а потому что ошибся в Кретове, полагая, что Кретов изберет безопасность, останется в шалаше, просидит в нем всю ночь тихонько, как мышь... А он, Кретов, вот какой решительный, вот какой смелый, не задумываясь, бросился навстречу опасности!.. Впрочем, ирония здесь неуместна: он действительно такой. Ведь поступи он в этой ситуации иначе, он оказался бы обыкновенным трусом и подлецом: он подвел бы Федю, подвел бы себя, не говоря уже о том, что подвел бы совхоз — не уберег бы его добро.
И упустил бы возможность разоблачить мерзавцев, которые все это время делали его жизнь несчастной, потому что убивали в нем веру в человека, мечту о человеке, убивали его самого, потому что одним своим существованием, как бы указывали ему на то, что и в нем, если покопаться, если поскрести его хорошенько, если содрать с него благородные одежды, можно найти вора, мерзавца и подлеца.
А Верочку он встретит завтра вечером в аэропорту, потому что с ним ничего не случится, не может ничего случиться; потому что судьба пожалеет его, даже если она зла. Трудно представить себе, что Верочку, которая летит к нем у, н и к т о не встретит, что он ее не у в и д и т, что они не встретятся. Трудно представить себе, за что судьба могла бы их так покарать, за какие грехи, за какую измену жизни. Ведь если истинно, что цель жизни — умножение сил жизни, то он служил этой цели: любил и любит женщину — а это первое служение, никого не убил и не покушался ни на чью жизнь — это второе служение, никого не обокрал, не объел, не обманул со злым умыслом, не унизил, не защищал и не проповедовал зло; но сам видел свою смерть и голодал, потому что была война, бывал обманут, унижен и обворован, проповедовал добро, истину и боролся за них ради них самих. И верил: истинные силы жизни, жизни для всех, умножаются любовью и трудом; враждебные ей силы, силы смерти — ненавистью и пожиранием чужого труда. И эта вера — третье служение. Абсолютный закон справедливости, если он существует, должен способствовать накоплению сил жизни в мире, возрастанию этих сил и, стало быть, под защитой абсолютного закона справедливости должны быть те, кто служит жизни. Впрочем, ей можно послужить и смертью... Так бывало. Так случается еще и теперь. Но так не будет. Так не до л ж-н о быть. Потому что жизнь станет всесильной жизнью и смертью тех, кто ей служил и служит. И в том будет их вечное оправдание.
Он увидел впереди свет электрического фонарика и остановился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103