Иначе этот завмаг тебе нужные продукты отпускать не станет. Знаю я его! «Этого не имеется, этого тоже не имеется»,— а в кладовке или под прилавком все имеется. Да только не для всех. Так что подождешь меня дома. Потружусь ради советского искусства,— засмеялся Попов,— сам машинку тебе доставлю.
По дороге домой Кретов зашел в библиотеку, к Надежде Кондратьевне, и выпросил у нее пачку бумаги. Рассказал,
конечно, ей про сожженные Лазаревым книги, попечалился вместе с ней, пообещал вернуть их стоимость.
— Савонарола,— сказала про Лазарева Надежда Конд-ратьевна.
Попов с машинкой пришел только иод вечер.
— Длинный был разговор с завмагом,— объяснил он Кретову свою задержку,— мозги ему вправлял. Но они у него, как тот мяч, который заталкиваешь в воду: пока дер-жишь рукой — в воде, как только отпустишь — выскакивает, как черт из печи. Ваша? — спросил он про машинку.— Ошибки нет?
— Моя.
— Хорошо. А то я у одного чудака мотоцикл отнял, думал, что угнанный, пригнал его к тому чудаку, у которого мотоцикл угнали, а мотоцикл оказался не его. История была! — мотнул головой Попов.— Объяснений начальству написал не меньше килограмма. Замок на времянку надо повесить или врезать в дверь,— уходя, сказал он Кретову.—И чтоб завтра же. А то эта Савонарола может снова наведаться,— подмигнул он и спросил:—А кто эта Савонарола?
— Был когда-то такой монах во Флоренции, в Италии,— ответил Кретов.— Он на площади произведения искусства сжигал. Савонаролой его звали.
— Ага, ясно. А я почему-то подумал, что это такая порода свиней. Очень даже свинское имя. Вот заведу скоро поросюшку, обязательно назову ее Савонаролой.
Побеленные Кудашихой степы времянки успели к вечеру высохнуть. Пол помыл сам Кретов. Старый матрац и подушку отнес в степь, плеснул на них керосину из банки и поджег. Новая постель, подаренная Кудашихой, была и мягче, и теплее. Для окончательной просушки времянки и для возвращения ей жилого духа протопил печь, сварил на плите кофе — банку с кофе Лазарев не унес, оставил в кладовке,— и сжег несколько лучин. Разбитое окно заделал куском фанеры. И умаялся так, что повалился на постель как убитый: сказалась перенесенная болезнь.
— Хорошо, что ты вернулся,— прошептал Странничек, Зовутка-Забудка, зеленый человечек из пещеры.— Мне без тебя было так скучно, что я хотел снова присущее т-виться к корове.
— К какой корове? — спросил Кретов.
— К большой красной корове, которую зовут Майкой.
— И почему же не п р и с у щ е с т в и л с я?
— Побоялся, что снова придется вышелушиваться. А это очень трудно, для этого нужно несколько дней. В по-
следнии раз я едва успел вышелушиться из коровы Шурки. Она сломала ногу, и хозяева решили ее зарезать. Уже на следующий день после того, как она сломала ногу. У меня оставалась одна ночь. Я вышелушился хромым и долго потом болел. И вообще коровы мало живут. А я бессмертный.
— Дольше всех на земле живут вороны,— сказал Кретов.
— Это не так. Дольше всех живут черепахи. Но они все время попадают под колеса. Теперь на земле много колес.
— Тогда присуществись к человеку,— посоветовал Кретов.
— Нельзя,— ответил Странничек.
— Почему?
— Нельзя сделать это помимо его воли. А все люди пугаются меня. Кроме тебя.
— Тогда присуществись ко мне,—предложил Кретов.
— Невозможно,—вздохнул Странничек.—Ты сам п р и-существил к себе столько людей, что в тебе для меня нет места. Было, правда, одно, но его заняла Верочка.
— Верочка?
— Верочка. Твоя невеста. Которой ты собираешься написать письмо. Верочка... Верочка... Верочка...
Кретов открыл глаза. Рядом с ним на кровати лежал Васюсик и блаженно мурлыкал.
— А, старый бродяга, явился?— Кретов похлопал Васю-сика по спине. Васюсик потянулся всем телом и повернулся кверху брюхом.
Кретов встал, подошел к столу и вложил в машинку лист бумаги. Затем налил чашку кофе и сел к машинке. Решение написать письмо Верочке было окончательным. Он отпил глоток кофе и застучал по клавишам.
«Верочка! — написал он.— Приезжайте ко мне. Я люблю вас. Я хочу, чтобы вы стали моей женой...»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
До деревни, в которой жил его отец, Кретову пришлось добираться, как говорят в тех местах, на двух видах транспорта: на автобусе и на «своих двоих». На автобусе — до райцентра, и на «своих двоих» — от райцентра до деревни. Можно было бы, конечно, доехать до деревни и на автобусе, но он ходил туда только два раза в день — рано утром и поздно вечером, а Кретов добрался до райцентра к двум
часам дня. Слоняться по райцентру до восьми вечера в ожидании автобуса ему не хотелось. Да и дорогу до деревни он знал хорошо. Можно сказать, сам протоптал ее, когда в далекие годы постигал науки в районной средней школе.
Денек был золотой, когда все от земли тянется вверх, к солнцу: и дым, и пар, и стебли, и птицы, и сами люди поднимают глаза к небу, вздыхают вольно и сладко и высоко-высоко возносятся над грешной землей на своих надеждах и мечтах. Такой был славный денек. Небо от жаворонков так и звенело, так и пело, будто это звенели и пели молодые и упругие солнечные лучи, натянутые между землей и небесной высью. Зеленые нивы дышали прозрачным паром. Горизонт во все стороны был ослепителен, играл на волнах марева солнечными бликами. Суслики на придорожных кочках стояли столбиками, насмешливо посвистывали, ничего и никого не боялись: ни проносящихся по шоссейке машин, ни самолета, который опылял дальние поля и разворачивался над дорогой, ни Кретова, который передразнивал их, швырял в них камешки. От земли шел: ласковый жар, а с неба время от времени еще падал невидимыми каплями холод, видно, там таяли свои, небесные, сосульки, и холодил голову и плечи.
Кретов мог бы, наверное, остановить попутную машину, но не хотел, не поднималась рука, не хватало расчетливого духа. Он был добр, он был чист. Ему верилось во все доброе и чистое. Остановив же попутку, ому пришлось бы договариваться с водителем о «рублевках» или даже о «троячке», а это всегда, как говорят в тех же краях, противно и тошно. И потому он не «голосовал» попуткам, шел себе и шел, слушая жаворонков, дразня сусликов, щурясь от весеннего ослепительного света. И через два часа был в родной деревне. У калитки отцовского двора остановился, не сразу решился войти. Надо было перестроиться, приготовиться к встрече с больным отцом и с мачехой, от одного воспоминания о которой его начинало трясти. Наконец он собрался с духом и вошел во двор. Во дворе никого не было. Пес Валет запрыгал на цепи, завертел радостно хвостом — признал Кретова, не успел забыть. С половичка у двери поднялся и пошел навстречу Кретову котенок желтоглазый, стал тереться о его ногу. С голой еще ветки акации, касавшейся почти его лица, на Кретова храбро смотрел воробей, держа в клюве пучок соломинок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
По дороге домой Кретов зашел в библиотеку, к Надежде Кондратьевне, и выпросил у нее пачку бумаги. Рассказал,
конечно, ей про сожженные Лазаревым книги, попечалился вместе с ней, пообещал вернуть их стоимость.
— Савонарола,— сказала про Лазарева Надежда Конд-ратьевна.
Попов с машинкой пришел только иод вечер.
— Длинный был разговор с завмагом,— объяснил он Кретову свою задержку,— мозги ему вправлял. Но они у него, как тот мяч, который заталкиваешь в воду: пока дер-жишь рукой — в воде, как только отпустишь — выскакивает, как черт из печи. Ваша? — спросил он про машинку.— Ошибки нет?
— Моя.
— Хорошо. А то я у одного чудака мотоцикл отнял, думал, что угнанный, пригнал его к тому чудаку, у которого мотоцикл угнали, а мотоцикл оказался не его. История была! — мотнул головой Попов.— Объяснений начальству написал не меньше килограмма. Замок на времянку надо повесить или врезать в дверь,— уходя, сказал он Кретову.—И чтоб завтра же. А то эта Савонарола может снова наведаться,— подмигнул он и спросил:—А кто эта Савонарола?
— Был когда-то такой монах во Флоренции, в Италии,— ответил Кретов.— Он на площади произведения искусства сжигал. Савонаролой его звали.
— Ага, ясно. А я почему-то подумал, что это такая порода свиней. Очень даже свинское имя. Вот заведу скоро поросюшку, обязательно назову ее Савонаролой.
Побеленные Кудашихой степы времянки успели к вечеру высохнуть. Пол помыл сам Кретов. Старый матрац и подушку отнес в степь, плеснул на них керосину из банки и поджег. Новая постель, подаренная Кудашихой, была и мягче, и теплее. Для окончательной просушки времянки и для возвращения ей жилого духа протопил печь, сварил на плите кофе — банку с кофе Лазарев не унес, оставил в кладовке,— и сжег несколько лучин. Разбитое окно заделал куском фанеры. И умаялся так, что повалился на постель как убитый: сказалась перенесенная болезнь.
— Хорошо, что ты вернулся,— прошептал Странничек, Зовутка-Забудка, зеленый человечек из пещеры.— Мне без тебя было так скучно, что я хотел снова присущее т-виться к корове.
— К какой корове? — спросил Кретов.
— К большой красной корове, которую зовут Майкой.
— И почему же не п р и с у щ е с т в и л с я?
— Побоялся, что снова придется вышелушиваться. А это очень трудно, для этого нужно несколько дней. В по-
следнии раз я едва успел вышелушиться из коровы Шурки. Она сломала ногу, и хозяева решили ее зарезать. Уже на следующий день после того, как она сломала ногу. У меня оставалась одна ночь. Я вышелушился хромым и долго потом болел. И вообще коровы мало живут. А я бессмертный.
— Дольше всех на земле живут вороны,— сказал Кретов.
— Это не так. Дольше всех живут черепахи. Но они все время попадают под колеса. Теперь на земле много колес.
— Тогда присуществись к человеку,— посоветовал Кретов.
— Нельзя,— ответил Странничек.
— Почему?
— Нельзя сделать это помимо его воли. А все люди пугаются меня. Кроме тебя.
— Тогда присуществись ко мне,—предложил Кретов.
— Невозможно,—вздохнул Странничек.—Ты сам п р и-существил к себе столько людей, что в тебе для меня нет места. Было, правда, одно, но его заняла Верочка.
— Верочка?
— Верочка. Твоя невеста. Которой ты собираешься написать письмо. Верочка... Верочка... Верочка...
Кретов открыл глаза. Рядом с ним на кровати лежал Васюсик и блаженно мурлыкал.
— А, старый бродяга, явился?— Кретов похлопал Васю-сика по спине. Васюсик потянулся всем телом и повернулся кверху брюхом.
Кретов встал, подошел к столу и вложил в машинку лист бумаги. Затем налил чашку кофе и сел к машинке. Решение написать письмо Верочке было окончательным. Он отпил глоток кофе и застучал по клавишам.
«Верочка! — написал он.— Приезжайте ко мне. Я люблю вас. Я хочу, чтобы вы стали моей женой...»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
До деревни, в которой жил его отец, Кретову пришлось добираться, как говорят в тех местах, на двух видах транспорта: на автобусе и на «своих двоих». На автобусе — до райцентра, и на «своих двоих» — от райцентра до деревни. Можно было бы, конечно, доехать до деревни и на автобусе, но он ходил туда только два раза в день — рано утром и поздно вечером, а Кретов добрался до райцентра к двум
часам дня. Слоняться по райцентру до восьми вечера в ожидании автобуса ему не хотелось. Да и дорогу до деревни он знал хорошо. Можно сказать, сам протоптал ее, когда в далекие годы постигал науки в районной средней школе.
Денек был золотой, когда все от земли тянется вверх, к солнцу: и дым, и пар, и стебли, и птицы, и сами люди поднимают глаза к небу, вздыхают вольно и сладко и высоко-высоко возносятся над грешной землей на своих надеждах и мечтах. Такой был славный денек. Небо от жаворонков так и звенело, так и пело, будто это звенели и пели молодые и упругие солнечные лучи, натянутые между землей и небесной высью. Зеленые нивы дышали прозрачным паром. Горизонт во все стороны был ослепителен, играл на волнах марева солнечными бликами. Суслики на придорожных кочках стояли столбиками, насмешливо посвистывали, ничего и никого не боялись: ни проносящихся по шоссейке машин, ни самолета, который опылял дальние поля и разворачивался над дорогой, ни Кретова, который передразнивал их, швырял в них камешки. От земли шел: ласковый жар, а с неба время от времени еще падал невидимыми каплями холод, видно, там таяли свои, небесные, сосульки, и холодил голову и плечи.
Кретов мог бы, наверное, остановить попутную машину, но не хотел, не поднималась рука, не хватало расчетливого духа. Он был добр, он был чист. Ему верилось во все доброе и чистое. Остановив же попутку, ому пришлось бы договариваться с водителем о «рублевках» или даже о «троячке», а это всегда, как говорят в тех же краях, противно и тошно. И потому он не «голосовал» попуткам, шел себе и шел, слушая жаворонков, дразня сусликов, щурясь от весеннего ослепительного света. И через два часа был в родной деревне. У калитки отцовского двора остановился, не сразу решился войти. Надо было перестроиться, приготовиться к встрече с больным отцом и с мачехой, от одного воспоминания о которой его начинало трясти. Наконец он собрался с духом и вошел во двор. Во дворе никого не было. Пес Валет запрыгал на цепи, завертел радостно хвостом — признал Кретова, не успел забыть. С половичка у двери поднялся и пошел навстречу Кретову котенок желтоглазый, стал тереться о его ногу. С голой еще ветки акации, касавшейся почти его лица, на Кретова храбро смотрел воробей, держа в клюве пучок соломинок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103