роман
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Мартовская погода удручала. Моросил дождь. Земля, едва оттаявшая после жестоких февральских морозов, быстро превратилась в скользкую жижу. На полях снег сошел, но на дорогах, укатанный и утоптанный, лежал ледяными буграми, между которыми в колеях и колдобинах стояла стылая вода. И ветер не утихал ни днем, ни ночью, катя со стороны невидимого моря вязкие валы тумана.
Хроническое безденежье, в котором Кретов сам был виноват, а пуще неумение ужиться под одной крышей с чужими людьми, вынудили его в конце концов снять времянку у старухи Кудашихи — приземистую халупу, смотревшую двумя подслеповатыми оконцами на дом Кудашихи, до которого было шагов пятнадцать-двадцать. Глухой стеной времянка была повернута к соседнему двору и являлась как бы частью ограды, сложенной из камня-плитняка и отделявшей владения Кудашихи от владений Курцова, ее соседа. За домом же Кудашихи был огород, обнесенный проволочной сеткой, а за огородом начиналась каменистая степь. Там, у края ее, обозначенного глубокой балкой, маячила в тумане гряда курганов. За балкой степь была распахана, а от села до курганов оставалась нетронутой. В эту мокрую и слякотную пору здесь все еще можно было бродить, не опасаясь увязнуть в грязи. И Кретов бродил, завернувшись в плащ, который он надевал поверх пальто. И подолгу стоял на самом высоком кургане под триангуляционной вышкой, сколоченной из бревен и досок. Вышка была с площадкой. И под этой площадкой Кретов укрывался от дождя. То, в какую сторону он смотрел, зависело от ветра: к ветру он поворачивался всегда спиной. Если ветер дул с запада, а теперь он дул именно оттуда, Кретов смотрел в сторону балки, видел ее противоположный скат, распаханное под зябь поло, проступающее рваными черными клочьями сквозь бреши в плывущем тумане. Восточный ветер заставлял его смотреть в сторону села. Никто не знает, почему село назвали Широким. Может быть, за чрезмерную ширину единственной улицы, которая разделяла два ряда похожих друг на друга домов, построенных разом и по одному проекту в начале шестидесятых годов, когда создавался птицесовхоз. Впрочем, построили Широкое не на пустом месте. Было здесь и до него пять — шесть домов при кошаре. Эти-то дома и выделялись теперь среди других, крытых шифером, своими черепичными крышами — светились красными пятнами на бе-лесом фоне. Но Кретов смотрел в другую сторону.
Облако тумана переползло через балку и накрыло вспаханное поле. Дна балки отсюда не было видно: его скрывал ближний крутой и скалистый склон. Кретон знал, что в этом склоне есть подрез: кто-то пробивался через слоистую скалу в поисках плотного ракушечника, углубился в склон метров на десять, но не нашел ничего, кроме хрупкого и тонкого плитняка. От дождя можно было спрятаться и в этом подрезе. И от надоедливого ветра. Но там пахло старыми кострищами, овечьим пометом и гнилой травой — должно быть, осенью в этом подрезе скрывались от непогоды чабаны. Старуха Кудашиха же говорила Кретову, будто подрез — древнее пристанище бандитов, что еще в пору своей молодости слышала она однажды, как со стороны балки доносились душераздирающие крики — это бандиты в подрезе издевались над своими жертвами...
Сегодня площадка вышки совсем не спасала от дождя:
порывистый ветер целыми охапками швырял его на спину Кретову. Плащ был короток, и вода стекала с пего на брюки, которые промокли и стали прилипать к ногам. Да и ботинки промокли, пока он шел сюда, сбивая воду с пожухлой травы. Все это заставляло Кретова думать о том, что пора либо вернуться домой, если он не хочет простудиться, либо спуститься в балку и укрыться в подрезе. И попытаться разжечь там костер из остатков топлива, принесенного чабанами. «Или бандитами,— усмехнулся Кретов.— А еще лучше — троглодитами...» Мысль о троглодитах ему понравилась. Троглодитом он себя еще не ощущал. А вот теперь ощутит, превратится в пещерного жителя. А это ли не высшая степень одиночества и заброшенности?..
Он спустился в балку по крутой каменистой тропе, все время рискуя сорваться и поломать себе ребра. Последние метры по вязкой глинистой осыпи пробежал, отдав себя во власть законов механики, врезался в густые заросли болиголова, тянувшиеся по дну балки, едва остановился, хватаясь за сырые и прочные стебли. Штанины совсем намокли, а в ботинках захлюпало — по самому дну балки в зарослях болиголова текла вода.
В подрез вошел не сразу. Остановился у входа, с тревогой ощутив запах теплого дыма.
— Есть тут кто-нибудь? — спросил он громко, почти убежденный в том, что на его голос сейчас откликнутся. Молчание еще более насторожило его: ведь костерок дымился. Теперь он не только ощущал запах дыма, но и увидел язычки пламени. Кретов повторил свой вопрос, пристально вглядываясь в темную глубину подреза. Послышался сла-
бый шорох осыпавшихся со стены камешков: должно быть, его голос вспугнул хомячка или мышь. Кретов оглянулся, все еще надеясь увидеть кого-нибудь поблизости. Даже взглянул себе под ноги, ища чужие следы. Но на каменной крошке следы не отпечатывались.
В костре горели сухие стебли болиголова. Рядом лежала еще добрая охапка тоже сухих аккуратно сложенных стеблей. Трубчатые стебли в костре горели быстро. Это, конечно же, означало, что кто-то подбросил их в огонь совсем недавно, пять-шесть минут назад, то есть как раз в тот момент, когда Кретов подошел к подрезу. «Загадка»,— подумал он, поеживаясь и поглядывая через плечо в глубину пещеры. Робость, овладевшая им, была ему противна. Он не сразу справился с ней. Хотел было швырнуть в темноту камень, но тут же решил преодолеть свою робость более решительным образом — направился в глубину пещеры сам. Глаза привыкли к сумраку, и теперь он видел по крайней мере землю под ногами и не рисковал споткнуться о камень. Дойдя до конца пещеры, он обернулся и какое-то время стоял неподвижно. Вход был затянут пеленой дождя и тумана. Дымился костер, но здесь, в глубине подреза, дымом не пахло: он уползал по земле к выходу и там смешивался с туманом и дождем. Здесь резко пахло прелой травой — под ногами гнила старая подстилка — и мокрым известняком. Кретову подумалось, что именно таким должен быть запах у заброшенности и одиночества.
Он вернулся к костру, подбросил в него стеблей, сел рядом на плоский камень, снял ботинки, носки, протянул к огню озябшие мокрые ноги. Как только ноги согрелись, выжал носки, расстелил их на камнях у костра, потом расстегнул плащ и пальто, снял шапку. Похвалил себя за то, что рискнул спуститься в балку и забраться сюда, в каменный подрез, к этому бог весть кем разведенному костерку, от которого веет теплом и травяным дымом. Это лучше, чем стоять на кургане под ветром и дождем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Мартовская погода удручала. Моросил дождь. Земля, едва оттаявшая после жестоких февральских морозов, быстро превратилась в скользкую жижу. На полях снег сошел, но на дорогах, укатанный и утоптанный, лежал ледяными буграми, между которыми в колеях и колдобинах стояла стылая вода. И ветер не утихал ни днем, ни ночью, катя со стороны невидимого моря вязкие валы тумана.
Хроническое безденежье, в котором Кретов сам был виноват, а пуще неумение ужиться под одной крышей с чужими людьми, вынудили его в конце концов снять времянку у старухи Кудашихи — приземистую халупу, смотревшую двумя подслеповатыми оконцами на дом Кудашихи, до которого было шагов пятнадцать-двадцать. Глухой стеной времянка была повернута к соседнему двору и являлась как бы частью ограды, сложенной из камня-плитняка и отделявшей владения Кудашихи от владений Курцова, ее соседа. За домом же Кудашихи был огород, обнесенный проволочной сеткой, а за огородом начиналась каменистая степь. Там, у края ее, обозначенного глубокой балкой, маячила в тумане гряда курганов. За балкой степь была распахана, а от села до курганов оставалась нетронутой. В эту мокрую и слякотную пору здесь все еще можно было бродить, не опасаясь увязнуть в грязи. И Кретов бродил, завернувшись в плащ, который он надевал поверх пальто. И подолгу стоял на самом высоком кургане под триангуляционной вышкой, сколоченной из бревен и досок. Вышка была с площадкой. И под этой площадкой Кретов укрывался от дождя. То, в какую сторону он смотрел, зависело от ветра: к ветру он поворачивался всегда спиной. Если ветер дул с запада, а теперь он дул именно оттуда, Кретов смотрел в сторону балки, видел ее противоположный скат, распаханное под зябь поло, проступающее рваными черными клочьями сквозь бреши в плывущем тумане. Восточный ветер заставлял его смотреть в сторону села. Никто не знает, почему село назвали Широким. Может быть, за чрезмерную ширину единственной улицы, которая разделяла два ряда похожих друг на друга домов, построенных разом и по одному проекту в начале шестидесятых годов, когда создавался птицесовхоз. Впрочем, построили Широкое не на пустом месте. Было здесь и до него пять — шесть домов при кошаре. Эти-то дома и выделялись теперь среди других, крытых шифером, своими черепичными крышами — светились красными пятнами на бе-лесом фоне. Но Кретов смотрел в другую сторону.
Облако тумана переползло через балку и накрыло вспаханное поле. Дна балки отсюда не было видно: его скрывал ближний крутой и скалистый склон. Кретон знал, что в этом склоне есть подрез: кто-то пробивался через слоистую скалу в поисках плотного ракушечника, углубился в склон метров на десять, но не нашел ничего, кроме хрупкого и тонкого плитняка. От дождя можно было спрятаться и в этом подрезе. И от надоедливого ветра. Но там пахло старыми кострищами, овечьим пометом и гнилой травой — должно быть, осенью в этом подрезе скрывались от непогоды чабаны. Старуха Кудашиха же говорила Кретову, будто подрез — древнее пристанище бандитов, что еще в пору своей молодости слышала она однажды, как со стороны балки доносились душераздирающие крики — это бандиты в подрезе издевались над своими жертвами...
Сегодня площадка вышки совсем не спасала от дождя:
порывистый ветер целыми охапками швырял его на спину Кретову. Плащ был короток, и вода стекала с пего на брюки, которые промокли и стали прилипать к ногам. Да и ботинки промокли, пока он шел сюда, сбивая воду с пожухлой травы. Все это заставляло Кретова думать о том, что пора либо вернуться домой, если он не хочет простудиться, либо спуститься в балку и укрыться в подрезе. И попытаться разжечь там костер из остатков топлива, принесенного чабанами. «Или бандитами,— усмехнулся Кретов.— А еще лучше — троглодитами...» Мысль о троглодитах ему понравилась. Троглодитом он себя еще не ощущал. А вот теперь ощутит, превратится в пещерного жителя. А это ли не высшая степень одиночества и заброшенности?..
Он спустился в балку по крутой каменистой тропе, все время рискуя сорваться и поломать себе ребра. Последние метры по вязкой глинистой осыпи пробежал, отдав себя во власть законов механики, врезался в густые заросли болиголова, тянувшиеся по дну балки, едва остановился, хватаясь за сырые и прочные стебли. Штанины совсем намокли, а в ботинках захлюпало — по самому дну балки в зарослях болиголова текла вода.
В подрез вошел не сразу. Остановился у входа, с тревогой ощутив запах теплого дыма.
— Есть тут кто-нибудь? — спросил он громко, почти убежденный в том, что на его голос сейчас откликнутся. Молчание еще более насторожило его: ведь костерок дымился. Теперь он не только ощущал запах дыма, но и увидел язычки пламени. Кретов повторил свой вопрос, пристально вглядываясь в темную глубину подреза. Послышался сла-
бый шорох осыпавшихся со стены камешков: должно быть, его голос вспугнул хомячка или мышь. Кретов оглянулся, все еще надеясь увидеть кого-нибудь поблизости. Даже взглянул себе под ноги, ища чужие следы. Но на каменной крошке следы не отпечатывались.
В костре горели сухие стебли болиголова. Рядом лежала еще добрая охапка тоже сухих аккуратно сложенных стеблей. Трубчатые стебли в костре горели быстро. Это, конечно же, означало, что кто-то подбросил их в огонь совсем недавно, пять-шесть минут назад, то есть как раз в тот момент, когда Кретов подошел к подрезу. «Загадка»,— подумал он, поеживаясь и поглядывая через плечо в глубину пещеры. Робость, овладевшая им, была ему противна. Он не сразу справился с ней. Хотел было швырнуть в темноту камень, но тут же решил преодолеть свою робость более решительным образом — направился в глубину пещеры сам. Глаза привыкли к сумраку, и теперь он видел по крайней мере землю под ногами и не рисковал споткнуться о камень. Дойдя до конца пещеры, он обернулся и какое-то время стоял неподвижно. Вход был затянут пеленой дождя и тумана. Дымился костер, но здесь, в глубине подреза, дымом не пахло: он уползал по земле к выходу и там смешивался с туманом и дождем. Здесь резко пахло прелой травой — под ногами гнила старая подстилка — и мокрым известняком. Кретову подумалось, что именно таким должен быть запах у заброшенности и одиночества.
Он вернулся к костру, подбросил в него стеблей, сел рядом на плоский камень, снял ботинки, носки, протянул к огню озябшие мокрые ноги. Как только ноги согрелись, выжал носки, расстелил их на камнях у костра, потом расстегнул плащ и пальто, снял шапку. Похвалил себя за то, что рискнул спуститься в балку и забраться сюда, в каменный подрез, к этому бог весть кем разведенному костерку, от которого веет теплом и травяным дымом. Это лучше, чем стоять на кургане под ветром и дождем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103