Настоящим его статусом было — мелкий правонарушитель, арестованный за наркотики, но в данный момент это был гражданин, который по собственной воле обратился к властям с предложением своей помощи в расследовании тяжкого преступления. Не решив, как в данных обстоятельствах правильно называть Обэрна, Мартин обратился к нему нарочито скучающим тоном:
— О'кей, Роланд, сейчас посмотрим. Куда бы это нам тебя определить? — и принялся оглядывать комнату, как попало заставленную обшарпанной мебелью. Обычный способ, которым пользуются, когда хотят лишить заключенного последних притязаний на значительность, достоинство и социальную обособленность, за которые он, быть может, все еще пытается цепляться. Дескать, как миленький пойдешь туда, куда мне, следователю Мартину, заблагорассудится. Мартин постоял, посмотрел на Крамера, потом с сомнением глянул на сына Торреса. Было ясно, что он не считает присутствие мальчика в комнате желательным. Свою книжку мальчик уже не читал. Съежившись на стуле, он низко опустил голову и смотрел исподлобья. Он сделался как бы меньше. Но остались глаза, огромные, неотрывно глядящие на Роланда Обэрна.
Для всех прочих в комнате, возможно даже для самого Обэрна, это была обычная рядовая процедура, когда негра-подследственного приводят в Окружную прокуратуру для переговоров, потому что от него хотят признания и он может слегка поторговаться. И только этот грустный, впечатлительный на вид мальчик никогда не забудет того, что он здесь увидел: черного мужчину со скованными за спиной руками, стоявшего у папы на работе солнечным субботним днем перед тем, как им с папой ехать на бейсбол,
— Дэн, — обратился Крамер к Торресу, — я думаю, нам может понадобиться тот стул… — Он глянул в сторону сына Торреса. — Может быть, он там посидит, в кабинете Берни Фицгиббона? Там сейчас нет никого.
— Да-да, Ури, — отозвался Торрес, — будь добр, посиди там, пока мы закончим. — Крамер слегка опешил: неужто Торрес и впрямь назвал сына Урией! Надо же: Урия Торрес.
Не проронив ни слова, мальчик встал, взял свою книжку и бейсбольную перчатку и направился к двери в кабинет Берни Фицгиббона, но все же не удержался и бросил последний взгляд на закованного в наручники негра. Роланд Обэрн встретил его взгляд совершенно равнодушно. По возрасту он был ближе к сыну Торреса, чем к Крамеру. Несмотря на всю свою мускулатуру, он ведь и сам еще мальчишка.
— О'кей, Роланд, — заговорил Мартин. — Сниму, что ль, с тебя эти штуковины, а ты сядешь вон на то кресло и будешь пай-мальчиком, ладно?
Роланд Обэрн ничего не ответил, лишь повернулся спиной к Мартину, чтобы тот смог отомкнуть наручники.
— Ну, Мариа, о чем речь! — пробасил Сесил Хейден. — Мой клиент сейчас здесь потому, что хочет выйти из этого здания спокойно и не оглядываясь.
Крамер ушам своим не поверил. Хейден уже запросто называет добермана-ирландца «Марти», а ведь они только что познакомились. Хейден был из этаких кругленьких живчиков, создающих атмосферу такого радушия и доверительности, что обидеться на него можно было, лишь находясь в ужасно скверном настроении. В данный момент он демонстрировал довольно сложный трюк: показывал клиенту, что готов защищать его права и достоинства, не вызывая при этом злости у мусоров-ирландцев.
Роланд Обэрн сел и принялся было растирать себе запястье, но тут же перестал. Не желал, чтобы Мартин и Гольдберг порадовались тому, что наручники причинили ему боль. Гольдберг тем временем обошел кресло сзади и взгромоздился на край стола Рэя Андриутти. В руках у него были блокнот и шариковая ручка, чтобы делать заметки во время беседы. Мартин обошел стол Джимми Коуфи с другой стороны и тоже уселся на край. Заключенный теперь был между ними, и, чтобы взглянуть кому-либо из них в лицо, ему приходилось оборачиваться. Торрес сел в кресло Рэя Андриутти. Хейден — на место Крамера, а Крамер, главный распорядитель всего шоу, остался стоять. Роланд Обэрн сидел теперь в кресле Джимми Коуфи, расставив колени и положив руки на подлокотники, при этом он похрустывал костяшками пальцев, глядя прямо на Крамера. Его лицо было маской. Он даже не мигал. Крамеру вспомнилась фраза, то и дело попадающаяся в отчетах кураторов негритянских юношей, освобожденных условно-досрочно: «недостаточно эмоционален». По-видимому, это означает, что они лишены обычных человеческих чувств. Не ощущают вины, стыда, угрызений совести, страха, не сочувствуют другим. Но когда Крамеру выпадало самому говорить с этими ребятами, у него возникало ощущение, что дело тут в чем-то другом. Они словно задергивают занавес. Отгораживают тебя от всего скрытого за невозмутимой поверхностью их глаз. Не позволяют ни на восьмушку дюйма понять, что они думают о тебе, о системе власти и о своей собственной жизни. И раньше и теперь Крамер задавался одним и тем же вопросом: кто эти люди? Эти люди, чьи судьбы я решаю каждый день.
Крамер взглянул на Хейдена и сказал:
— Советник!.. — Советник. Он толком не знал, как к этому человеку обращаться. Хейден по телефону уже называл его «Ларри», прямо с первых же слов, но здесь, в этой комнате, он еще никак к Крамеру не обратился, и Крамер не хотел называть его «Сесил», боясь продемонстрировать фамильярность или неуважение к нему перед Роландом. — Советник, вы объяснили своему клиенту, для чего мы все здесь собрались, верно?
— Ну конечно, — откликнулся Хейден. — Он понимает.
Теперь Крамер поглядел на Роланда.
— Мистер Обэрн… — Мистер Обэрн. Мысленно Крамер попросил Мартина и Гольдберга простить его. Обычная процедура: когда помощник окружного прокурора допрашивает подследственного, он всегда начинает с уважительного «мистер» — просто чтобы дело сдвинулось, а уж потом, когда все пойдет нормально, можно называть его прямо по имени. — Мистер Обэрн, я думаю, вы уже знакомы с мистером Торресом. Ему, как помощнику окружного прокурора, поручено вести дело, в связи с которым вы арестованы и по которому обвиняетесь в распространении наркотиков. О'кей? А я веду дело Генри Лэмба. В настоящий момент мы не можем вам ничего обещать, но если вы поможете нам, мы поможем вам. Все очень просто. Но вы должны говорить правду. Абсолютную правду. В противном случае, то есть если вы будете водить всех за нос, добром это для вас не кончится. Вы меня поняли?
Роланд глянул на своего адвоката, Сесила Хейдена, и Хейден слегка кивнул, как бы говоря: «Не беспокойся, все о'кей».
Роланд обернулся к Крамеру и произнес ничего не выражающим голосом:
— Угу.
— О'кей, — сказал Крамер. — Меня интересует, что произошло с Генри Лэмбом в тот вечер, когда он получил травму. Я хочу, чтобы ты рассказал мне все, что знаешь.
По-прежнему горбясь в кресле Джима Коуфи, Роланд сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213
— О'кей, Роланд, сейчас посмотрим. Куда бы это нам тебя определить? — и принялся оглядывать комнату, как попало заставленную обшарпанной мебелью. Обычный способ, которым пользуются, когда хотят лишить заключенного последних притязаний на значительность, достоинство и социальную обособленность, за которые он, быть может, все еще пытается цепляться. Дескать, как миленький пойдешь туда, куда мне, следователю Мартину, заблагорассудится. Мартин постоял, посмотрел на Крамера, потом с сомнением глянул на сына Торреса. Было ясно, что он не считает присутствие мальчика в комнате желательным. Свою книжку мальчик уже не читал. Съежившись на стуле, он низко опустил голову и смотрел исподлобья. Он сделался как бы меньше. Но остались глаза, огромные, неотрывно глядящие на Роланда Обэрна.
Для всех прочих в комнате, возможно даже для самого Обэрна, это была обычная рядовая процедура, когда негра-подследственного приводят в Окружную прокуратуру для переговоров, потому что от него хотят признания и он может слегка поторговаться. И только этот грустный, впечатлительный на вид мальчик никогда не забудет того, что он здесь увидел: черного мужчину со скованными за спиной руками, стоявшего у папы на работе солнечным субботним днем перед тем, как им с папой ехать на бейсбол,
— Дэн, — обратился Крамер к Торресу, — я думаю, нам может понадобиться тот стул… — Он глянул в сторону сына Торреса. — Может быть, он там посидит, в кабинете Берни Фицгиббона? Там сейчас нет никого.
— Да-да, Ури, — отозвался Торрес, — будь добр, посиди там, пока мы закончим. — Крамер слегка опешил: неужто Торрес и впрямь назвал сына Урией! Надо же: Урия Торрес.
Не проронив ни слова, мальчик встал, взял свою книжку и бейсбольную перчатку и направился к двери в кабинет Берни Фицгиббона, но все же не удержался и бросил последний взгляд на закованного в наручники негра. Роланд Обэрн встретил его взгляд совершенно равнодушно. По возрасту он был ближе к сыну Торреса, чем к Крамеру. Несмотря на всю свою мускулатуру, он ведь и сам еще мальчишка.
— О'кей, Роланд, — заговорил Мартин. — Сниму, что ль, с тебя эти штуковины, а ты сядешь вон на то кресло и будешь пай-мальчиком, ладно?
Роланд Обэрн ничего не ответил, лишь повернулся спиной к Мартину, чтобы тот смог отомкнуть наручники.
— Ну, Мариа, о чем речь! — пробасил Сесил Хейден. — Мой клиент сейчас здесь потому, что хочет выйти из этого здания спокойно и не оглядываясь.
Крамер ушам своим не поверил. Хейден уже запросто называет добермана-ирландца «Марти», а ведь они только что познакомились. Хейден был из этаких кругленьких живчиков, создающих атмосферу такого радушия и доверительности, что обидеться на него можно было, лишь находясь в ужасно скверном настроении. В данный момент он демонстрировал довольно сложный трюк: показывал клиенту, что готов защищать его права и достоинства, не вызывая при этом злости у мусоров-ирландцев.
Роланд Обэрн сел и принялся было растирать себе запястье, но тут же перестал. Не желал, чтобы Мартин и Гольдберг порадовались тому, что наручники причинили ему боль. Гольдберг тем временем обошел кресло сзади и взгромоздился на край стола Рэя Андриутти. В руках у него были блокнот и шариковая ручка, чтобы делать заметки во время беседы. Мартин обошел стол Джимми Коуфи с другой стороны и тоже уселся на край. Заключенный теперь был между ними, и, чтобы взглянуть кому-либо из них в лицо, ему приходилось оборачиваться. Торрес сел в кресло Рэя Андриутти. Хейден — на место Крамера, а Крамер, главный распорядитель всего шоу, остался стоять. Роланд Обэрн сидел теперь в кресле Джимми Коуфи, расставив колени и положив руки на подлокотники, при этом он похрустывал костяшками пальцев, глядя прямо на Крамера. Его лицо было маской. Он даже не мигал. Крамеру вспомнилась фраза, то и дело попадающаяся в отчетах кураторов негритянских юношей, освобожденных условно-досрочно: «недостаточно эмоционален». По-видимому, это означает, что они лишены обычных человеческих чувств. Не ощущают вины, стыда, угрызений совести, страха, не сочувствуют другим. Но когда Крамеру выпадало самому говорить с этими ребятами, у него возникало ощущение, что дело тут в чем-то другом. Они словно задергивают занавес. Отгораживают тебя от всего скрытого за невозмутимой поверхностью их глаз. Не позволяют ни на восьмушку дюйма понять, что они думают о тебе, о системе власти и о своей собственной жизни. И раньше и теперь Крамер задавался одним и тем же вопросом: кто эти люди? Эти люди, чьи судьбы я решаю каждый день.
Крамер взглянул на Хейдена и сказал:
— Советник!.. — Советник. Он толком не знал, как к этому человеку обращаться. Хейден по телефону уже называл его «Ларри», прямо с первых же слов, но здесь, в этой комнате, он еще никак к Крамеру не обратился, и Крамер не хотел называть его «Сесил», боясь продемонстрировать фамильярность или неуважение к нему перед Роландом. — Советник, вы объяснили своему клиенту, для чего мы все здесь собрались, верно?
— Ну конечно, — откликнулся Хейден. — Он понимает.
Теперь Крамер поглядел на Роланда.
— Мистер Обэрн… — Мистер Обэрн. Мысленно Крамер попросил Мартина и Гольдберга простить его. Обычная процедура: когда помощник окружного прокурора допрашивает подследственного, он всегда начинает с уважительного «мистер» — просто чтобы дело сдвинулось, а уж потом, когда все пойдет нормально, можно называть его прямо по имени. — Мистер Обэрн, я думаю, вы уже знакомы с мистером Торресом. Ему, как помощнику окружного прокурора, поручено вести дело, в связи с которым вы арестованы и по которому обвиняетесь в распространении наркотиков. О'кей? А я веду дело Генри Лэмба. В настоящий момент мы не можем вам ничего обещать, но если вы поможете нам, мы поможем вам. Все очень просто. Но вы должны говорить правду. Абсолютную правду. В противном случае, то есть если вы будете водить всех за нос, добром это для вас не кончится. Вы меня поняли?
Роланд глянул на своего адвоката, Сесила Хейдена, и Хейден слегка кивнул, как бы говоря: «Не беспокойся, все о'кей».
Роланд обернулся к Крамеру и произнес ничего не выражающим голосом:
— Угу.
— О'кей, — сказал Крамер. — Меня интересует, что произошло с Генри Лэмбом в тот вечер, когда он получил травму. Я хочу, чтобы ты рассказал мне все, что знаешь.
По-прежнему горбясь в кресле Джима Коуфи, Роланд сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213